Лишний в его игре - Филипенко Алена (книги читать бесплатно без регистрации TXT, FB2) 📗
В ожидании Роминого ответа отвожу взгляд, смотрю вдаль. Я вижу за решетчатым забором, который ограждает территорию суда, детский сад. Дети на прогулке. Кто-то собирает гербарий, кто-то прыгает в огромные кучи листьев. Дети радуются осени. Никогда не понимал этого. Осень — это разлагающийся труп лета. Видеть в осени красоту — то же самое, что любоваться трупом.
— Если бы я мог, я бы все исправил, — в конце концов тяжело говорит Рома. — Меня утешает мысль, что теперь у тебя все будет хорошо.
— А меня утешает мысль, что ни у тебя, ни у Нонны ничего хорошо уже не будет, — бросаю я с ледяной злобой. — Ни ты, ни она не заслуживаете счастья.
— Я не прошу, чтобы ты меня простил. Мне важно было донести до тебя, что мне жаль, — говорит он с болью. — И что я на самом деле никогда не был на стороне мамы. И даже старался тебя защитить от нее.
— Ты… Старался? — задыхаюсь от возмущения.
Это наглая ложь! Он и пальцем не пошевелил, чтобы хоть раз прекратить издевательства Нонны.
— Когда она закрывала тебя в кладовке, я всегда отпирал тебя, — отвечает Рома. — Когда убеждался, что мама не видит этого и вообще забыла про тебя. Еще… с химией. Я ведь обманывал маму. Всегда, когда она требовала принести «лекарство», я разводил тебе самую низкую концентрацию, брал совсем чуть-чуть порошка или геля для мытья посуды. Чтобы только пена была. Чтобы сделать меньше вреда, когда ты его выпьешь.
Я потрясенно молчу. Вот почему Нонна «забывала» о том, что отпирала мне дверь чулана! Потому что это делала не она, а Рома. А «лекарство»… Значит, порошок был просто разбавлен. Никаких чудес. Рома действительно помогал мне! Как же трудно в это поверить…
— Еще я часто отвлекал маму… — продолжает Рома. — Вряд ли ты это замечал. Например, последний раз я отвлек ее, когда она возила тебя в кухне по осколкам.
Я вспоминаю этот момент!
— Ты крикнул Нонне, что у нее звонит телефон, — говорю я неуверенно, не доверяя своей памяти. — Но… На самом деле не было никакого звонка?
Рома кивает:
— Да. Я и раньше это проворачивал. Телефонный звонок, звонок в дверь… Либо что-то шумно ронял, что-то кричал. Делал что угодно, чтобы мама отвлеклась от тебя. А она, как ты знаешь, быстро переключает внимание.
Пытаюсь переварить услышанное и не могу. Трясу головой.
— Не хочу ничего об этом знать! — жестко говорю я. — Что бы ты ни говорил, я не изменю о тебе мнения. Все это неважно. Я помню все твои издевательства. Помню все, что вы с Нонной проделывали со мной. И жалкие крупицы твоей так называемой помощи не сделают тебя святым, Ром. Не пытайся казаться лучше, чем ты есть.
Рома какое-то время молчит, а потом задумчиво добавляет:
— Ты знаешь… Жестокость у человека в крови, этого не избежать. И жизнь — это непрерывная борьба. Борьба внутри: человек пытается победить свою природу, выкорчевать злость и все то, что делает его монстром. Мне жаль, что у меня получилось это так поздно.
Тлеющий конец сигареты наконец обжигает Роме руку. Он дергается и роняет ее. Морщится, трет обожженное место. Я с удовлетворением замечаю на коже ожог.
— Я больше не хочу ничего о тебе знать, — подвожу я итог. Я не говорю — стреляю льдом. — Я бы хотел стереть себе память, и чтобы в моих воспоминаниях тебя вообще не существовало. Так было бы легче. Я не знаю, смогу ли я когда-нибудь тебя простить. Думаю, что нет. Но возможно, время все-таки заставит меня взглянуть на все под другим углом. И тогда я сам тебя найду. До этого момента я не хочу вообще тебя видеть.
Я встаю и ухожу к машине Катерины. Глаза застилает пелена слез. Красные и желтые листья под ногами сливаются в оранжевое пятно.
Я знаю: Рома все еще сидит на лавочке. Хочется развернуться, броситься на него, закричать: «Почему?! Почему ты молчал все это время? Ты мог бы давно показать ей, что ты на моей стороне, и избавить меня от всей этой боли!» Но еще я понимаю: чтобы признать собственную жестокость, требуется мужество.
* * *
Дома меня ждет сюрприз.
Катерина и Яр как будто знали, что суд мы выиграем.
Они уже переделали гостиную под мою новую комнату.
На стене — праздничная растяжка с надписью «С возвращением домой!» Под потолком — множество гелиевых шаров.
Катерина достает из холодильника эклеры, на ходу радостно сообщая, что эти эклеры они с Ярославом испекли вчера. А затем ставит на стол бутылку шампанского.
— С возвращением в семью! — Она с улыбкой поднимает бокал.
Мы чокаемся шампанским. В голове вертится вопрос, который я боюсь озвучить: а что, если бы мы проиграли? Я вопросительно смотрю на Яра. Такой торжественный момент… Он что-нибудь скажет?
Катерина тоже на него смотрит. Он наконец замечает, что мы от него чего-то ждем.
— Я рад, что ты с нами, — говорит он. — И рад, что твое дерьмо кончилось.
— Ярослав! — укоряет Катерина Николаевна.
— Знаю, минус десять рублей!
— Кто-нибудь хочет кинуть замороженную клубнику в шампанское? Сейчас схожу за клубникой! — Она идет к холодильнику.
Ярослав строго смотрит на меня, прищуривается.
— Значит, так, — озвучивает он четко, по-военному, но так, чтобы мама не слышала. — Сырки со сгущенкой и фисташковую мороженку не красть, в левую половину обувницы свою обувь не пихать. По утрам ванную до меня не занимать. В кухне на стул у окна не садиться, оранжевую чашку с рожицей не брать… И вот тебе приветственный пинок, придурок!
Он ударяет меня по ягодицам. Я посылаю ответный пинок.
— Придурок в квадрате!
— Придурок в степени гугол!
— Придурок в степени гуголплекс!
— Придурок в степени гуголплекс-плекс-плекс…
Ярослав
31
Мама носится по дому, как электровеник: никак не пристроит вазу со свежими цветами, ставит ее то в одно, то в другое место. Смотрит издалека — все не так.
Мы с Даней сидим за столом и чистим вилки, ножи и ложки. Перед нами лежит обитый бархатом чемоданчик с набором столовых приборов из мельхиора. Этот набор мама достает по особым случаям. Из кухни доносится восхитительный аромат: в духовке готовится суфле из кролика. Мама взбивала фарш со сливками целую вечность; сегодня в первый раз я проснулся в пять утра от жужжания миксера. Окончательно продрал глаза в девять — а миксер все еще жужжал.
Случай действительно особый. Сегодня приезжают бабушка с дедушкой, и это первый раз, когда они увидят Даню. Неудивительно, что мы все на взводе.
На столе красуется праздничный сервиз, а еще — дорогущий набор, в который входят салфетница, солонка и перечница. Его мама купила только вчера, и на поиски у нее ушла неделя.
Ненавижу мельхиор. Что за дурацкий металл! Он ужасно темнеет от времени, чистится сложно и долго. Передо мной лежит моя куча приборов, перед Даней — его. Я незаметно подбрасываю ему свою вилку. Прокатило — он ничего не замечает. Подкину-ка ножик… и еще одну вилку…
Он послушно берет мельхиорового «кукушонка», начищает. Затем еще одного…
Оглядывает свою кучу, хмурится и возмущенно говорит:
— Эй! Это точно не моя вилка! У меня четыре оставалось, а тут почему-то шесть! Это ты мне подкинул!
— Я? Моя куча вот, какая была, такая и есть, — уверяю я.
Но Даня уже пошел в бой:
— А ну забирай обратно!
Он кладет в мою кучу часть своих приборов. Даже больше, чем я ему кинул!
— Это не мое! — возмущаюсь я и перекладываю приборы обратно.
Между нами завязывается потасовка.
— Что у вас там происходит? — строго спрашивает мама.
— Мам, мне Яр свои вилки подбрасывает! — ябедничает Даня.
— Ничего я не подбрасываю! Это твои вилки!
— Не мои!
Мы швыряемся приборами — все более шумно и сердито.
