Факультет патологии - Минчин Александр (читаем книги онлайн TXT) 📗
Торнике раньше был зам. директора «Иверии», когда мы с ним познакомились. Но он рвался уйти оттуда. И о своем закрытом ресторане мечтал давно, еще тогда. Как ему это удалось, я не представляю. (Хотя он поит и кормит всю партийную шарагу Одинцова бесплатно, и они закрывают на это глаза; у них свои специальные дни.)
Публика здесь собирается только своя и самая отборная: гинекологи, стоматологи, фарца, только очень крупная (золото, валюта), гульливые актрисы, актеры, режиссеры, поющие, часто приезжает Алла Пугачева, гулять и напиваться, а потом петь со сцены про любовь и разлуку — она любит этот ресторан и обожает Торнике. В честь нее он даже получил название «Арлекин», неофициальное. А также приезжают грузинские гости и друзья Торнике, которых он бы предпочел, чтобы меньше, так как там, где горячая Грузия, там крики, деньги, скандал. Но ничего не поделаешь, и он с достоинством несет свой крест грузина.
— Хей, Сашья. — Он возникает у. нашего стола и садится.
Служат нам моментально, шампанское разливается в три бокала.
— Я сделал необходимые распоряжения, чтобы вам покормиться немножко. — Я балдею, так мне нравится его язык и как он строит предложения.
— Торнике, спасибо, мы не голодные, не нужно было.
— О чем ты говоришь? Ты сюда не спорить пришел, а отдыхать! Позволь мне делать мое дело. Хорошо! Вай, сто лет тебя не видел. Давай выпьем!
Бокалы поднимаются нашими руками.
— За твою прекрасную девушку, Наташья, кажется.
— Спасибо, Торнике, — говорит она.
— А как так легко произнесли мое имя?
— Она недалеко от твоих мест выросла, в Сочи, — вставляю я.
— Вай, что ты мне раньше не сказал!
— А что бы было? Он смеется:
— Дороже тебя гостем бы была. Но ты не переживай, все лучшее, что у меня есть в ресторане, будет на твоем столе, а потом со стола в твоем драгоценном желудке. Выпьем сначала, дорогие гости!
Она отпивает и ставит бокал на белый снег скатерти, продетый ниткой красного. У Торнике все здесь лучшее.
— Эй, полгода я ждал тебя, он же мой спаситель, Наташья, — (и тут он это говорит), — самый дарагой человек после детей и жены. Он спас меня!
— Ладно, Торнике, это не важно.
— Почему не важно, о подвигах человека человечество должно знать!
Его лучший официант, шестидесятилетний Зураб, который кочует с ним по всем местам и ресторанам, где работает Торнике, наклоняется и что-то шепчет ему на ухо. Как грузинское эхо.
— Подожди, Сашь, сейчас вернусь, на кухне распоряжения дам насчет вашего сулугуни, не знают, какой лучше.
Он встает и уходит. Она удивлена.
— Ну, что, удивил я тебя? — Я целую ее руку.
— Если честно, то да. Я не представляла, что такое может быть в Москве или существовать. А почему он так любит тебя?
— Это долгая история. Ты голодная? Она ласково смотрит на меня:
— Нет, почти нет. Только чуть-чуть хочется вина, я немного устала.
Я вообще тоже есть не собирался, так как цены здесь бешеные, а в кармане у меня рублей двадцать, не больше, я хотел просто посидеть, чтобы она послушала группу и мы выпили вина, отпраздновав ее окончание.
— Все в порядке, дорогой. Закуску я тебе даю легкую, специально. Зураб сам будет обслуживать, как самых дорогих гостей. Но он дороже, Наташь, вы не обижайтесь.
Она улыбается, глядя на меня:
— Я знаю.
И тут начинается у нашего стола столпотворение, носят четыре официанта, а старый Зураб распоряжается, что куда ставить, чтобы не мешало; приносят: капусту по-гурийски, грузинские соления, маслины, оливки, травы, зелень, белый сыр, сациви, сацибели, хачапури, лобио, — чего только не несут и ставят на наш стол.
— Торнике, что ты делаешь, кто съест столько?
— Э-э, слушай, о чем ты говоришь, не упоминай такую мелочь. Ты сюда не кушать пришел?
Я понимаю. А кто сюда кушать пришел, ты думаешь я? Я на эту еду смотреть не могу. Закусите немного, выпейте шампанского.
На столе уже локти ставить некуда.
— Вах, я же забыл распорядиться насчет вина. Наташья, скажите, какие у вас самые любимые две марки вина.
Она качает головой, подразумевая, что здесь не будет, и она не хочет обижать его гостеприимства.
— Нет, ну вы скажите, а мы посмотрим. Никто ж не умрет от этого.
— «Твиши», «Хванчкара».
— Вай, — он даже привстает на стуле, — откуда такие вина знаете?!
— Она же оттуда, я тебе говорил, — объясняю я.
— Ах, да, забыл совсем я, ты видишь, какая работа. — Зураб, — кричит он, хлопая в ладоши. И говорит что-то по-грузински. Он счастлив, и ему приятно: только в двух местах в Москве есть эти вина, в «Интуристе», в валютном баре, и у него.
Мы пьем «Твиши», она не верит.
В этот момент начинает стекаться публика. Торнике уходит от нас и впускает сам лично каждого. Все знают его или приезжают с тем, кого знает он. Чужих нельзя. Люди, заходящие и проходящие мимо, не сводят глаз с нашего стола. Смотрят на нее, она не замечает никого, потом на меня, не понимая, что с такой девушкой, мол, делаю я. И глаза горят не любезно, глядя на меня. И тут я не ко двору.
«Твиши» — обалденное вино. Зураб уже спешит, несет горячий сулугуни, прямо шипящий еще на тонкой металлической сковородке.
Она ест всего понемногу, пробуя, и очень красиво. И смотрит на меня так, что я вообще забываю, где я, на каком небе, и зачем мы здесь находимся. Мне совершенно ничего не хочется, только смотреть на нее. Что со мной?
Начинает играть группа, она играет классные вещи. Их певец-лидер стоит и пьет что-то у стойки бара, он, пока не платят, петь не начинает вообще.
Публики уже достаточно и всё прибывают, но зал большой. Новые и новые, и все смотрят на наш стол. Одеты они так, что мне стыдно за свое одеяние.
Появился Зураб, толстый, добрый и классный старик.
— Сашя, — (этот по-другому меня склоняет), — Торнике Мамедович занят, много гостей, и просит извинить, что не может уделить самым дорогим гостям самого большого внимания, и просит не обижаться сильно. — Зураб мне подмигивает по-грузински.
— Скажите, чтобы не беспокоился. Спасибо.
— Все есть, все хватает, дорогой, что еще могу я принести для лучших гостей Торнике Мамедовича и моих?
— Спасибо, это больше чем достаточно. Жалко, что с собой не могу взять, очень вкусно.
Он сияет и исчезает.
Она пьет вино очень медленно, красиво-маленькими глотками. В голове у меня слегка весело и кружится, и от горячего сыра, который я обожаю, и от мягкого вина.
Я смотрю на нее и говорю:
— Ты как богиня.
Она замирает с рубиновой капелькой на губах и впервые смущается.
— Я хочу поцеловать тебя, это удобно здесь? Мне нравится, что она это спрашивает, я не люблю, когда люди наружу выставляют свои чувства. Я наклоняюсь, и мы целуемся.
Кто-то платит, и певец начинает петь. Голос у него глубокий, приятный, но мне не нравится, больше шума из него делают, как и из всего у нас. Мне нравится, как играет группа.
И тут они начинают играть классную вещь, которая год назад мне обалденно нравилась. Я не знаю названия, но там есть такие слова «Леди, леди, леди», английская песня.
— Ты хочешь потанцевать? — спрашиваю я.
— Как тебе только хочется.
— Ты умеешь? — ну везде мне надо выставиться знатоком.
— Немножко. — Она мягко улыбается.
Мы встаем, и в этот момент я вижу, что взгляды всего зала прикованы к нам. Вернее, к ней. Они и раздевают, и одевают, и оценивают, и просят, и хотят, и зовут, и не понимают. Последние, конечно, насчет меня.
Танцует она, естественно, классно, я бы сказал бесподобно, очень тонко чувствуя ритм и как бы предугадывая музыку в своих мягких и сдерживающихся па.
Да, они же все эти красиво танцуют, вспоминаю я о нем, научилась, и это неприятно режет меня. Мой ритм сбивается.
Мы танцуем еще один танец, медленный, и она обнимает меня, обвив мою шею. У нее бесподобная фигура, и она прекрасна в этом желтом платье из шифона под блесками лучей разного цвета, несущихся беспрерывно с потолка и отражающихся падающим снегопадом от крутящегося зеркального шара.
