Двойник - Живов Вадим (версия книг txt) 📗

— Да что ты говоришь? — удивился Герман. — Я его спровоцировал! А он спровоцировался. Какая дуся!

— Зачем ты затеял этот разговор? — хмуро спросил Борщевский.

— Сейчас поймешь.

Герман достал мобильник и набрал номер домашнего телефона. Ответила служанка.

— Мадам дома?

— Да, сэр. Но она не подходит к телефону.

— Передайте, что ее ждет Саша Борщевский. В ресторане «Сасафразе», на Йорквиле. Пусть приезжает, если хочет его увидеть. Прямо сейчас, у него мало времени.

Герман спрятал телефон и удовлетворенно кивнул:

— Ну вот. Сейчас она примчится. А если не примчится, то я ничего не понимаю в жизни. Вы побеседуете. Ты расскажешь ей все, о чем мы с тобой говорили. Все, как было, а не так, как тебе удобно думать. Начиная с наркоты, кончая акциями. И вот что учти: хоть полусловом соврешь — посажу. Клянусь. Я пойму, соврал ты или не соврал. Потом сядешь в такси и уедешь в аэропорт. И моли бога, чтобы мы никогда больше не встретились. Все понял?

— Все, — буркнул Борщевский.

Подкатил серебристый «мерседес», резко затормозил возле бара. Официант кинулся к нему, предупредительно открыл дверцу. Герман и Борщевский встали. Катя подошла к столу, резко спросила:

— Что здесь происходит?

— Наш общий друг тебе сейчас все объяснит, — любезно ответил Герман. — А я пока погуляю, не буду мешать. Потом, если не возражаешь, мы поговорим о наших делах. Сейчас я уже готов к этому разговору.

Он допил виски и неторопливо направился по этой самой богатой улице Торонто, уходящей вдаль, по пути считая фонарные столбы, стоявшие через каждые пятьдесят метров.

Сто метров. Главное — не оглянуться.

Сто пятьдесят…

Улица Йорквил была достопримечательностью Торонто. Пешеходная, как московский Арбат, заполненная картинными галереями, кафе, бутиками. С двух сторон улицу замыкали самые дорогие башни кондоминимумов города «Принц Артур» с одной стороны и «Белэйр» с другой.

Двести пятьдесят.

Не обернуться, только не обернуться!

Триста.

По уик-эндам здесь катала молодежь на велосипедах и роликах. В будние дни улицу наполняли туристы и деловые люди, приходившие сюда на деловой ланч.

Триста пятьдесят.

Четыреста пятьдесят.

Улица кончилась, он свернул на Avenue road оставив слева отель «Four Seasons».

Пятьсот метров.

Можно идти быстрее, но время от этого быстрей не пойдет.

Каменели плечи, свинцовой тяжестью наливалась шея.

Не обернуться!

Километр.

Герман сделал полный круг и подошел к небольшому скверу с другой стороны Йорквила.

Километр сто.

Герман сел на скамейку и выкурил сигарету.

Теперь можно.

Он оглянулся.

Такси не было. «Мерседес» был. За столиком бара сидела Катя.

Одна.

Она сидела, облокотившись на стол, ладонью подперев щеку, стряхивала пепел с сигареты в кофейную чашку. Герман заказал виски и сел напротив.

— Ты много пьешь, — заметила она как бы между прочим, попутно.

— А ты много куришь, — в тон ей, тоже словно между прочим, отозвался Герман.

— Ненавижу. Господи, как я тебя ненавижу, — так же устало, попутно, как говорят о чем-то постороннем, произнесла она. — Ты унизил его, растоптал его человеческое достоинство.

— Понятно, — кивнул Герман. — Значит, вы поговорили. И он был самокритичен. Насколько самокритичен?

— Ты заставил его говорить о себе страшные вещи. Ты заставил его говорить их мне. Мне, которую он любил! Ты заставил его говорить вслух то, о чем человек даже наедине с собой боится думать!

— Это про что? — заинтересовался Герман. — Про наркоту? Кстати, забыл спросить. И тогда забыл, и сейчас. Зачем он связался с наркотой? Сам вроде не кололся…

— Ему были нужны деньги.

— А попросить у родителей?

— Они давали только на обед.

— А на что еще нужно студенту?

— На театр. На ресторан. На цветы.

— На цветы тебе?

— Да, мне!

— Это очень уважительная причина. Если тебе — тогда да. А заработать? Попроситься ко мне в бригаду стекла мыть? Понимаю, руки от щелочи сохнут. А от торговлишки наркотой не сохнут.

Герман взял принесенное официантом виски и залпом выпил.

— Ты ошибаешься, я его не унизил. И не растоптал его достоинство. Подонка нельзя унизить. Нельзя растоптать то, чего нет. Про то, как он украл у Тольца снимки и прислал тебе, он успел рассказать? А про то, как он разводил тебя на любовь, а сам думал только о бабках?

— Ну, хватит, — поморщилась Катя. — Смени пластинку. Ты не его унизил, ты унизил меня. Ты мое достоинство втоптал в грязь. А заодно и свое. Ты хотел поговорить о наших делах. Начинай.

— Ты уверена, что в состоянии говорить о делах?

— Да, уверена!

— Что ж…Ты просила, чтобы я подал в суд заявление о разводе, а ты свое отзовешь. Я не сделаю этого.

Катя безразлично пожала плечами:

— Я в этом не сомневалась.

— Объясню, почему. Если инициатива развода будет исходить от меня, суд установит такой график моего общения с детьми, которого потребуешь ты…

— Ты много с ними общаешься? — с иронией перебила Катя. — Сколько общался, столько и будешь.

— Это ты говоришь сейчас. Потом скажешь, что я плохо на них влияю. Извини, но я не хочу зависеть от твоего настроения. Как, когда и сколько мне видеть детей — пусть это определит суд. Его решение будет обязательным для нас обоих. Второе — о совместно нажитом имуществе. Ты имеешь право на половину всего, что у нас есть. Но при разделе нашего имущества делятся и все наши долги.

— Вот как, у нас много долгов? Сколько?

— Ровно столько, сколько имущества. Наш городской дом стоит примерно шесть миллионов долларов. За него мы должны шесть миллионов долларов. Загородный дом — около семи миллионов. Долг за него — семь миллионов. Акции «Терры» при нынешней конъюнктуре оцениваются миллионов в сорок. Ровно сорок миллионов мы за них должны.

— Ты хочешь сказать, что у нас ничего нет? — нахмурилась Катя. — И ты думаешь, я поверю? Кому мы должны?

— Трастовому фонду, который управляет нашим имуществом.

— Что это за фонд? Откуда он взялся?

— Совет директоров траста в Насау, на Багамах. А создал его я.

— Ничего не понимаю! Ты можешь объяснить по-человечески?