Шопенгауэр как лекарство - Ялом Ирвин (читаемые книги читать онлайн бесплатно .txt) 📗

Глава 34

Чем стремительнее приближалось очередное занятие, тем острее предвкушал его Джулиус. В последнее время его чувства крайне обострились — возможно, истекали последние недели его «хорошего года». И дело не только в группе: буквально всё в его жизни, от малого до большого, теперь вызывало в нем какую-то необычайную нежность и сочувствие. Конечно, если рассудить, его недели всегда были сочтены, но их было так много, они терялись в таком бесконечном будущем, что он никогда не задумывался над тем, что они могут когда-то закончиться.

Очертания приближающегося конца всегда заставляют нас остановиться и задуматься: читатель с легкостью проглатывает тысячу страниц «Братьев Карамазовых», пока не заметит, что осталось всего ничего; тогда он замедляет чтение и начинает с удовольствием смаковать каждый абзац, наслаждаясь тягучей сладостью каждой фразы, каждого слова. Считаные дни, что оставались впереди, заставляли Джулиуса по-новому ценить время. Снова и снова он замечал, что в восхищении замирает перед бескрайним, удивительным течением обыкновенной жизни.

На днях он прочел книгу одного энтомолога: тот описывал, как исследовал необъятный мир на крохотном кусочке земли, огороженном веревкой позади своего дома. Раскапывая землю слой за слоем, он с благоговейным трепетом погружался в незнакомый, таинственный мир с его драмами, с его хищниками и жертвами, мир, кишащий нематодами, многоножками, ногохвостками, жучками и паучками. Если пристально вглядываться в окружающее, если внимательно прислушиваться к каждому звуку, если стремиться расширить свои познания, нас ни на секунду не покинет восторженное изумление.

Примерно это Джулиус теперь испытывал в группе. Страх перед меланомой отступил, и приступы паники появлялись реже. Может быть, он слишком буквально воспринял свой прогноз о единственном «хорошем годе»? А может, он просто по-новому стал относиться к жизни: он жил теперь именно так, как советовал Заратустра, — делился своей мудростью, без страха ломал привычные рамки — в общем, так, как хотелось бы жить снова и снова.

Он и раньше всегда с любопытством ожидал занятия с группой, никогда не уставал удивляться непредсказуемости каждой встречи. Теперь же, когда его последний хороший год неумолимо приближался к концу, его чувства многократно обострились: прежнее любопытство переросло в жадное, почти детское ожидание. Он вспоминал, как много лет назад, когда он преподавал групповую терапию, его студенты вначале часто жаловались на скуку: им становилось дурно от полуторачасового выслушивания чужих признаний. Однако потом, когда они начинали вслушиваться в людские драмы, разбираться в сложном, запутанном клубке взаимоотношений в группе, их скука быстро улетучивалась, и они уже с нетерпением спешили в класс задолго до начала.

Близость расставания толкала группу на признания все откровеннее. Известный эффект: вот почему Отто Рэнк и Карл Роджерс, пионеры психотерапии, всегда начинали с того, что объявляли точную дату окончания занятий.

Стюарт заметно вырос в последние месяцы — больше, чем за три предыдущих года. Возможно, именно Филип его подтолкнул — поработал для него зеркалом. Стюарт не мог не узнать себя в мизантропии Филипа. Не мог не заметить, что в отличие от всех остальных, искренне радовавшихся каждому занятию, только они с Филипом ходили из-под палки — Филип в расчете на супервизию Джулиуса, а он сам — из-за ультиматума жены.

Однажды Пэм заметила, что группа никогда не сможет сплотиться по-настоящему, пока Стюарт будет сидеть «за кругом». Он действительно всегда сидел, чуть-чуть отодвинувшись от стола — совсем незаметно, всего на пару дюймов, но зато какие это были дюймы. Тогда все дружно согласились: оказывается, все и раньше замечали эту асимметрию, но никогда не связывали это с тем, что Стюарт боится сближения.

Однажды Стюарт, как это не раз бывало, начал жаловаться на жену: та вечно колола ему глаза своим отцом, который из главных хирургов дорос до декана факультета, а потом и до ректора. Когда же он дошел до известного утверждения о том, что ему никогда не заслужить уважение жены, пока она будет оглядываться на своего папочку, Джулиус внезапно оборвал его и спросил, не замечает ли он, что рассказывал эту историю уже много раз.

Стюарт тогда возразил:

— Но ведь мы же здесь говорим о том, что нас беспокоит, разве не так?

На что Джулиус ответил:

— А как, по-твоему, должна чувствовать себя группа, изо дня в день выслушивая одно и то же?

— Я думаю, это должно быть очень занудно и скучно.

— Задумайся над этим, Стюарт. Какой тебе интерес быть занудным и скучным? А потом подумай, почему ты ни разу не сжалился над слушателями.

Стюарт подумал и через неделю сообщил, что сам удивляется, как мало, оказывается, он раньше над этим задумывался:

— Моя жена считает меня занудой — она все время твердит, что я «пустое место», и мне кажется, что группа тоже так думает. И я уже забыл, когда в последний раз кого-то жалел.

Прошло еще немного времени, и Стюарт признался в своей главной проблеме: в том, что его постоянно и необъяснимо раздражает двенадцатилетний сын. Тони был первым, кто вскрыл этот ящик Пандоры. Он задал Стюарту следующий вопрос:

— А каким ты сам был в его возрасте?

Стюарт признался, что у него было нищее, безрадостное детство: отец умер, когда ему было восемь, мать работала на двух работах, и ее постоянно не было дома, он был предоставлен самому себе, вечно болтался с ключом на шее, сам готовил себе обед и месяцами носил одну и ту же одежду. Став взрослее, он сумел подавить в себе эти воспоминания, но появление сына вновь заставило их вернуться.

— Конечно, глупо винить сына, — говорил он, — но я ничего не могу с собой поделать. Мне завидно и обидно видеть, как ему, подлецу, хорошо живется.

И опять Тони оказался первым, кто нанес зависти Стюарта сокрушительный удар. Он сразил его таким замечанием:

— А ты не пробовал почувствовать гордость за то, что это ты обеспечил своему сыну такую счастливую жизнь?

Почти все в группе сделали заметные успехи. Джулиус и прежде много раз наблюдал такое: стоит только группе дозреть до определенного уровня, как кажется, что все без исключения сразу становятся лучше. Бонни все еще металась между двумя огнями: ненавистью к бывшему мужу, который ее бросил, и облегчением от того, что наконец-то вырвалась из рук человека, которого ненавидела всеми фибрами души.

Гилл каждый день ходил в группу анонимных алкоголиков — семьдесят занятий за семьдесят дней, — но, с тех пор как он бросил пить, его семейные трудности скорее выросли, чем уменьшились. И это не было неожиданностью для Джулиуса: он знал, что как только один из супругов делает успехи, относительное равновесие супружеских отношений нарушается и, если оба хотят сохранить семью, второй супруг тоже должен пережить изменения. Гилл и Роуз начали ходить к семейному психотерапевту, но Гилл был убежден, что Роуз никогда не изменится. Однако теперь его уже не пугала возможность развода: он впервые по достоинству оценил одну из любимых поговорок Джулиуса: Хочешь сохранить семью — готовься к разводу.

Тони делал поразительные успехи — как будто внутренние силы Джулиуса капля за каплей перетекали к нему. С подачи Пэм и при дружном одобрении группы он решил, что пора покончить с жалобами на собственное невежество и начать, наконец, что-то с этим делать, — и записался сразу на три курса в местном вечернем колледже.

Но какими бы волнующими и приятными ни были эти перемены, внимание Джулиуса по-прежнему было приковано к Филипу и Пэм. Почему их отношения так беспокоили его, было для него загадкой, но он был убежден, что за этим скрывается что-то важное. Иногда, размышляя о них, он вспоминал фразу из Талмуда: «Спасти одного человека значит спасти целый мир». Постепенно желание спасти их отношения начало вытеснять все остальное, сделалось его идеей фикс. Ему казалось, он должен во что бы то ни стало извлечь этих людей из-под искореженных обломков столкновения, случившегося много лет назад. Как-то, размышляя над этой цитатой из Талмуда, он неожиданно вспомнил Карлоса. Карлос был его пациентом несколько лет назад — нет, должно быть, гораздо раньше, не меньше десяти лет назад, потому что он помнил, как рассказывал про него Мириам. Это был откровенно неприятный молодой человек — грубый, бестолковый, самовлюбленный тип, к тому же волочившийся за каждой юбкой. Он попал к Джулиусу после того, как у него обнаружили злокачественную лимфому. Джулиус помог Карлосу серьезно измениться, особенно в том, что касалось его отношения к людям, и это позволило Карлосу уже задним числом наполнить собственную жизнь смыслом: за несколько часов до смерти он прошептал Джулиусу: «Спасибо за то, что ты спас мою жизнь». Джулиус нередко вспоминал эту историю, но теперь она приобрела для него совершенно новый смысл, неизмеримо важнее — и не только в том, что касалось Филипа и Пэм, но и его собственной жизни.