Сын - Майер Филипп (книги TXT) 📗
Ночью, несмотря на легкий ветерок, гулявший по всему дому, было очень жарко и душно, я задыхался в постели, вышел и устроился спать во дворе. А Желтые Волосы тем временем успела растрезвонить всем, что она родом из немецкого аристократического семейства, но, поскольку их всех убили, нет возможности это подтвердить. Она определенно врала, потому что я знал, где они жили, и остальные тоже сомневались, но не решались высказать это вслух. Они никогда не видели, чтобы девица вернулась от индейцев в таком приличном состоянии. Дареному коню в зубы не смотрят.
Вскоре судья устроил барбекю для важных шишек города и пригласил репортеров с Востока. Меня попросили одеться по-индейски и показать что-нибудь эдакое. То, что умеют индейцы, по большей части в цирке не покажешь: как выслеживать дичь, к примеру, или угадать настроение человека по его следам. Поэтому я попросил коня, пронесся галопом несколько кругов по заднему двору, выпустив несколько стрел в тюк соломы. Судья сначала предложил стрелять в деревяшку, но об этом и речи не шло, так можно попортить стрелы, а их, как и лук, сделал для меня сам Дедушка, и я не собирался рисковать такими ценными вещами – разве только по живой мишени. Я гарцевал верхом, а публика выбирала для меня цели. Судья показал на белку в ветвях дуба, и я легко сбил ее с ветки, а следом еще и голубя. Зеваки аплодировали. Неподалеку в траве я приметил черный глаз, кроличий, и пустил в него стрелу. Репортерам стало дурно, когда кролик взвизгнул и перекувыркнулся в воздухе, но судья расхохотался и сказал: «А у этого парня отличное зрение, а?» Жена строго глянула на него, и он тут же объявил, что представление окончено. Негры придушили кролика до конца и утоптали дерн на газоне.
Мы пили чай, и тут они начали расспрашивать меня про Желтые Волосы, то есть Ингрид Гетц, они так ее называли. Во время моего выступления она заявила, что ей нездоровится, и ее отвезли домой на плантацию. Я-то понимал, в чем дело.
Судья, сидевший ближе всех, спросил:
– Ты ее хорошо знал?
– Нас захватили одновременно.
– Значит, вы были знакомы.
– Отчасти.
– Это что, правда, что она девственница? – Это репортер «Нью-Йорк дейли таймс».
Сначала я хотел было подставить ее, уж слишком противная девица, но все-таки не смог.
– Ну конечно, – выдавил я. – К ней никто не прикасался. Она была членом племени.
– Сомнительно что-то, – пробормотал судья. И несколько неуверенно продолжил: – Коли так, это первый известный мне случай, потому что обычно захваченных пленниц имеет все племя. А частенько и все заезжие гости. – Он смущенно кашлянул в кулак.
– С ней все было иначе, – сказал я. – Многие храбрые воины хотели на ней жениться, но она не соглашалась. Она вообще сторонилась мужчин.
Судья изумленно вытаращился на меня.
– Думаю, это потому, что на ней хотел жениться молодой вождь, но он погиб в сражении, и это разбило ей сердце.
– А у нее были какие-то отношения с этим вождем? Интимные или вроде того?
– Нет. У команчей с этим очень строго.
– Бедная девочка, – вздохнул репортер. – Она могла стать туземной царицей.
– Может, и так.
Судья все не сводил с меня глаз, пытаясь понять, с чего вдруг я несу такую невероятную чушь.
– Полагаю, это подтверждает, что краснокожий может вести себя благородно, если пожелает, – заявил репортер «Дейли таймс» и гордо поглядел на судью. – В отличие от того, что нам рассказывали.
Судья предпочел промолчать.
– Ясно как день, – продолжал янки. – Если индейцев оставить в покое… с ними не будет никаких проблем.
– Простите, а вы откуда родом?
– Из Нью-Йорка.
– Это мне известно, но из какого племени? Сенека? Каюга?
Репортер усмехнулся.
– Может, эри или мохава, могикане, монтаука, шиннекока, делавар, онейда, онондага? Или из моего любимого, пуспатук? Это ведь ваши соседи. Вы участвуете в их танцах со скальпами?
– Да хватит вам, – буркнул северянин.
– В вашей части страны не осталось индейцев, потому что вы перебили их всех. Поэтому нам страшно любопытно, когда вы изо всех сил стараетесь заставить нас проявлять гуманность. Как будто в отличие от дикарей, которых уничтожил ваш дедушка, наши дикари чрезвычайно добры и мудры.
– Но взгляните на эту женщину. Ее держали в неволе, однако не надругались над ней.
Судья открыл было рот, но замер, помолчал и после паузы все же выговорил:
– Ну да, похоже на то.
Две недели спустя Ингрид Гетц уехала куда-то на Восток с тем самым репортером. Больше я о ней ничего не слышал.
Примерно в то же время судья Блэк сообщил, что мой отец погиб. Где-то на границе, в отряде рейнджеров. Женщина, которая называла себя его вдовой, узнала из газет о моем освобождении, написала судье и предложила отправить меня к ней.
Говорят, когда мой отец вернулся и увидел, что его дом сожжен, а родные убиты или угнаны в рабство, он записался в рейнджеры и даже умудрялся уцелеть целых два года, но на третий его убили. В те дни техасские рейнджеры теряли до половины отряда за каждый рейд; их могилы по всему штату, часто по трое-четверо в одной яме. Отца убили мексиканцы. Вот все, что было известно.
Я взял лук, надел брюки, которые купил для меня судья, чтобы меня не приняли за индейца, и пошел прогуляться к реке. Думал, буду горько рыдать, но ничего не вышло, и еще я никак не мог сообразить, предаю я таким образом Тошавея или нет, а потом решил не морочить себе голову этим. Ночью мне приснилось, что мы с отцом стоим перед нашим старым домом.
– Ты бы не смог нас догнать, – говорил я ему. – Никто бы не смог.
А потом он пропал, а я так и не понял, кого пытался убедить – его или самого себя.
Судья говорил, что все в порядке, но я понимал, что вношу смятение в его семью, потому что его дочери раскрашивали лица и носились по дому с боевым улюлюканьем.
Супруга судьи подозревала, что без моего влияния не обошлось. Она была из тех, кто любит спасать людей, но у нее было столько правил, что я просто не в состоянии был уследить за всеми.
После завтрака я уходил к реке, высматривая, что бы такого подстрелить. Судья взял с меня слово, что буду носить одежду бледнолицых. Он боялся, что меня случайно прибьет кто-нибудь из горожан.
Я старался не охотиться на птиц, которые нравились жене судьи. Однажды принес на кухню четырех уток и фазана.
– Отличный выдался денек, как я погляжу. – Судья сидел с книжкой на террасе.
– Да, сэр.
– Тебе было бы нелегко привыкнуть к школе, а?
Я кивнул.
– Вот интересно, как быстро белые дети усваивают повадки индейцев, а маленькие индейцы, воспитанные в семьях белых, так и остаются дикарями. Ну, ты-то, конечно, не ребенок.
– Нет, сэр.
– Индейцы, конечно, ближе к природе, к самому духу ее. Это несомненно. – Он захлопнул книгу. – Но к сожалению, для такой жизни не остается места, Илай. Твои и мои предки стали отдаляться от природы в тот самый момент, когда бросили в землю первое зерно и прекратили мигрировать, как другие животные. Обратного пути у нас нет.
– Не думаю, что пойду в школу, – ответил я.
– Ну, если останешься здесь, то в какой-то момент тебе придется это сделать. Особенно если будешь жить под крылом моей супруги. Здесь не принято спать под одной крышей с дикими индейцами.
Я хотел сказать, что у меня в поясе спрятаны два скальпа, что я охотник, следопыт и наездник – лучше любого бледнолицего в этом городишке. Что за идиотская мысль отправлять меня в школу вместе с детишками. Но вместо этого сказал:
– Знаете, наверное, мне надо проведать новую жену моего отца.
Она жила в Бастропе, там всегда неспокойно.
– Не торопись, – попросил судья. – Мне с тобой нравится. Но даже там, если ты намерен строить собственное будущее, придется получать образование, насколько болезненным это ни покажется.
– Я мог бы прямо сейчас записаться в рейнджеры, – возразил я.
