Переводчик - Евстигней И. (хорошие книги бесплатные полностью txt) 📗
МальАх был изменчивым и капризным и не прощал ошибок. Любое неверное движение он усиливал и извращал, доводя до абсурда. Но постепенно я учился говорить с ним на его языке, а вернее, на его многочисленных языках. Как мозг переводчика перестраивал свою структуру сознания под каждый новый язык, так и это оружие, меняя свою геометрию, начинало говорить на другом языке. То он был прямым и стремительным, как изящный китайский цзянь. [46] То слегка изгибался, как арабский саиф, [47] а иногда принимал классическую форму турецкого ятагана с двойным разнонаправленным изломом лезвия. [48] И совсем уж редко изгибался как эфиопский шотел, превращаясь в огромный серп. [49]
Отношение ко мне со стороны свистящих немного изменилось. По вечерам к нашей камере подходил Сессар или изредка другой дежурный охранник, открывал скрипучий амбарный замок и выводил меня на "прогулку". По узкому, круто уходящему вверх коридору я на четырёх конечностях, совсем как свистящий – а иначе там было попросту не пролезть – поднимался на куцую площадку на западном склоне горы, садился, оперевшись спиной о гладкую каменную стену, отполированную сотнями чужих спин, и смотрел на заход солнца. Если дежурил Сессар, обычно он присоединялся ко мне, и тогда мы сидели бок о бок, пока горы не погружались в густую червлёную мглу, разговаривая обо всём и ни о чём.
А закат был красив, красив до сладкой, тянущей боли в груди. Солнце медленно исчезало за ломаной линией горизонта, но его лучи ещё долго раскрашивали горы смелыми мазками щедрейшей палитры, создавая безумную симфонию цвета, от которой через несколько минут не оставалось и следа… красота ради красоты, созидание ради созидания… А мне… мне предстоит только одно – убийство ради убийства. Нет, ещё хуже – убийство на потеху публики…
А вот об этом тебе лучше не думать. Иначе тебе конец, в первом же бою. А ещё лучше вообще ни о чём не думать. Вообще ни о чём… С мыслями в голове не выжить в этом брошенном, забытом всеми богами мире. Что может быть смешнее – отправиться на поиски бога и оказаться в таком месте, где буквально всё кричит о том, что ЗДЕСЬ БОГА НЕТ. Здесь бога нет – едва ли не начертано исполинскими буквами поперёк безжизненностерильного неба, которое сотни лет не рассекали крылья птиц. Здесь бога нет – вопиёт отравленная, покрытая смертоносной радиоактивной пылью земля. Здесь бога нет – написано на лицах и телах людей-мутантов, полтысячи лет скрывающихся от невидимой смерти в глубоких подземельях… Или, может быть, я ошибаюсь? И бог есть именно здесь?
Здесь, на этой вымершей, пустынной земле, где люди прячутся под землю и не мешают ему наслаждаться видом своего детища? Ну, разумеется, если профессор Линг был прав, и этот" развратный юнец", охотно выполняющий чужие прихоти, действительно существует…
Иногда я вспоминал о Шахе. Интересно, где он сейчас, что с ним? Я очень надеялся на то, что его депортация из Имперских Штатов прошла более удачно, чем моя. А уж на родине… уж на родине Шах-то с его характером выкрутится непременно, я в этом не сомневался.
– Вс-с-ставай, Алес-с-сей, вс-с-ставай, – я проснулся оттого, что Сессар тряс меня за плечо и свистел прямо на ухо. – Тебе нуж-ж-жно готовис-с-ся, у тебя с-с-сегодня первый бой.
Кошмар в грёзах сменился кошмаром наяву. Последнее время меня стал преследовать один и тот же муторный сон, пугавший меня гораздо сильнее даже не омерзительностью своего содержания, сколько предельной чёткостью и неизменностью своих деталей… Мне всегда снилось одно и то же – сумрачное небо, задёрнутое свинцовым саваном туч, бурлящая толпа на берегу, изливающаяся злобными выкриками… и я сам, стоящий почему-то со связанными руками и ногами на краю высокого деревянного моста, уходящего массивными быками в мутный речной поток…
– …за что приговорён справедливым судом царя вавилонского Навуходоносора, правящего по воле и благоволению отца богов Бела-Мардука и всегда пекущегося о благополучии Вавилона, к смерти, – звучит за моей спиной густой трубный бас. – Приговор сей должен быть приведён в исполнение в семнадцатый день месяца архасамна, коему покровительствует великий Бела-Марлук [50], дабы очистить принадлежащую ему священную землю от живого воплощения зла.
Толпа взрывается воплями ненависти и восторга. Я хочу обернуться назад, посмотреть на странного глашатая, вещающего за моей спиной, но не успеваю. От мощного толчка в спину я теряю равновесие, пошатываюсь и лечу вниз. Перед моими глазами совсем близко мелькают красноватые кирпичные опоры моста, потом высоко вверху лоскут мышино-тревожного неба, и я погружаюсь в мутную воду. От холода спирает дыхание, её ледяные щупальца проворно обхватывают меня, проникают в моё тело, в мозг, в каждую клеточку моего я, жадно высасывая из меня мои мысли, моё тепло, мою любовь, мою жизнь…
– Я вас ненавижу… вас всех… ненавижу… Вы отняли у меня мою любовь… моё сердце… да будь проклят ваш бог… будьте прокляты вы… да никогда вам отныне не понимать, что такое любовь… никогда вам отныне не понимать друг друга…
Я молю, кричу, шепчу, плачу, а небо – тяжёлое от слёз, любимое, до боли родное – улетает от меня всё выше и выше…
– Вс-с-ставай, Алес-с-сей, вс-с-ставай!
Сегодня у меня первый бой… И все эти мучительные сны, все эти переливы тончайшего шёлка с третьим языковым слоем, все эти поиски странного бога с бегством через границы, всё это теперь ни к чему… ни к чему…
Немец был чересчур прямолинеен. Он почти не менял геометрию меча, бил прямо и жёстко, судорожно вцепившись в рукоять, так что в его руках меч был обыкновенной безжизненной палкой. Через пару минут после начала поединка я полностью понял язык его телодвижений, играючи поуворачивался от бесхитростных атак, и как только решил, что достаточно поразвлекал публику, выбил из его рук оружие, сграбастал за плотную ткань рубашки, и резко развернул к себе спиной, прижав клинок к горлу. Классика жанра… Зрители взревели от восторга. Я уже приготовился было отбросить немца в сторону, на песчаный пол арены, как вдруг с задних рядов раздался тонкий, едва уловимый свист, постепенно начавший нарастать в мощный звуковой вал.
Что это значит? Чего они от меня хотят? Я растерянно оглядывался по сторонам, как щитом, прикрываясь своим обезумевшим от страха противником от накатывающей волны свиста. Вдруг почти прямо перед собой я увидел лицо знакомого охранника – тот перегнулся через каменный парапет, как змея покачиваясь длинным телом над ареной – и услышал исходящий из его рта настойчивый, возбуждённый шёпот:
– Убей его… Убей ж-ж-же…
Я оттолкнул немца от себя, но волна требовательного свиста продолжала давить со всех сторон… Убей его… убей… Поток свиста гипнотизировал, лишал воли, заставлял подчиниться, я чувствовал, как мутнеет моё сознание, и судорожно озирался, пытаясь найти укрытие от этой давящей гипнотической волны, и уже понимая, что спасения нет… нет… И в этот момент кто-то мощной рукой схватил меня за рубашку и выволок с арены. Так же молча меня протащили по путаному лабиринту коридоров и швырнули в одном из полутёмных закутков на пол.
– Спасибо, – прошептал я, глядя в напряжённое лицо Сессара с плотно сжатой полоской губ.
Тот никак не отреагировал, не кивнул, присел на корточки, наклонив вперёд своё длинное тело, так что я ощутил на шее его жаркое дыхание, и прошипел мне на ухо:
– В с-с-следующий рас-с-с ты это с-с-сделаешь, яс-с-сно?
– Нет, – покачал я головой, не отводя взгляда. – Нет…
– Пос-с-смотрим, – он презрительно усмехнулся и, словно потеряв ко мне всякий интерес, пружинисто поднялся на ноги и исчез за поворотом.
46
Цзянь – китайский обоюдоострый прямой меч, «император холодного оружия».
47
Саиф – изогнутая арабская сабля с характерным навершием.
48
Ятаган – холодное оружие с длинным однолезвийным клинком, имеющим двойной изгиб; нечто среднее между саблей и тесаком.
49
Шотел – двухлезвийный меч из Эфиопии с двойным изгибом клинка. Серповидный конец предназначен для поражения противника за его щитом.
50
Архасамна – месяц Вавилонского календаря, примерно соответствующий современному октябрю-ноябрю; был посвящён богу Мардуку