Какое надувательство! - Коу Джонатан (мир бесплатных книг txt) 📗

«Суровая красота» — зачем мне здесь эта фраза? Я город пытаюсь описать или это лицо Элис накладывается на мрачное достоинство строений, и оттого моим попугавшим глазам они кажутся изумительными? Разумеется, я думал об Элис, когда сквозь толпу встречающих на станции пробралась Джоан; стоило ей приветливо улыбнуться и нетерпеливо помахать, как сердце затопило унынием. Джоан потолстела, не красилась и выглядела нескладной простушкой. (Наблюдения нелестные, я знаю, но лучше во всем признаваться честно.) Она сокрушила меня в объятиях, влажно чмокнула в щеку и потащила за собой на стоянку.

— Давай сразу домой не поедем, — сказала она. — Сначала я тебе немного покажу город.

Родился я в Центральных графствах, а воспитывался в Южных. На севере Англии никогда не жил и всегда смотрел на него издалека со смесью страха и завороженности. Например, мне казалось невероятным, что можно сесть в поезд и через два с половиной часа оказаться в городе, настолько ощутимо и поразительно отличном от Лондона. Я не уверен, состояла ли разница в архитектуре, лицах окружавших меня людей, их одежде, или я просто сознавал, что в нескольких милях отсюда тянутся огромные и прекрасные вересковые пустоши; вероятнее всего, различие залегало где-то глубже, в самом сердце этих краев. Джоан рассказала мне о прозвище Шеффилда — «Социалистическая Республика Южного Йоркшира» — и спела хвалы Дэвиду Бланкетту, в то время руководившему городским Лейбористским советом [91] . В Лондоне оппозиция миссис Тэтчер была весьма агрессивной, но роковым образом разбросанной и неорганизованной, поэтому меня тотчас охватила зависть к сообществу, способному настолько сплотиться вокруг общей цели.

— На юге все совершенно иначе, — сказал я. — Половина моих знакомых социалистов переметнулась к социал-демократам.

Джоан расхохоталась.

— В прошлом месяце их здесь разгромили на местных выборах. Либералы и те всего несколько мест получили.

Вскоре мы проехали мимо собора, и она сказала:

— Я недавно ходила сюда на мемориальную службу — в честь погибших на «Шеффилде» [92] .

— А весь экипаж отсюда?

— Нет, не весь. Но к судну были приписаны здешние курсанты, и моряки постоянно навещали детские центры и тому подобное. Когда судно затонуло, здесь все были просто убиты. Люди называли его «Блестящий Шефф». На службе яблоку негде было упасть, сотни человек стояли на улице. Очередь тянулась отсюда до Йорк-стрит.

— Народ, наверное, очень злится на войну.

— По-разному. Не все даже против. Но дело в другом. Даже не знаю, как сказать, но… мы как будто родных на том корабле потеряли. — Она улыбнулась. — Понимаешь, это очень теплый город. Его именно поэтому нельзя не любить.

Я уже чувствовал себя иностранцем.

Джоан жила в небольшом домике из темного кирпича, стоявшем в ряду таких же домиков недалеко от университета. Три спальни, две из которых она сдавала студентам, чтобы побыстрее расплатиться по закладной. Вот так сюрприз — я-то думал, мы с ней останемся наедине, а она предложила мне занять ее спальню, сама же собралась перебраться в гостиную. Допустить такого я, разумеется, не мог, поэтому передо мной замаячила перспектива провести пять ночей на кушетке в гостиной и каждое утро просыпаться от топота Джоан и ее постояльцев, которые будут ходить на кухню завтракать.

Оба постояльца оказались студентами политеха, а не университета. Грэм учился на кого-то вроде кинематографиста, а Фиби, очень робкая и неразговорчивая, изучала живопись. Вскоре стало ясно, что избегать их будет нелегко: Джоан вела хозяйство по строгому распорядку, и на кухне висел здоровенный график, в котором разноцветными чернилами была расписана очередность походов в магазин, мытья посуды и вечерних дежурств по кухне. Я почувствовал себя гостем в большом семействе, но что гораздо хуже — мой визит обсуждался ими заблаговременно. У меня сложилось ощущение, что Джоан разрекламировала меня и, распевая дифирамбы экзотическому посланнику литературного Лондона, пыталась заразить остальных неким энтузиазмом, разделять который они не особо спешили.

Все это стало ясно, когда мы вчетвером уселись ужинать. Готовила Джоан: авокадо, фаршированный морковным пюре и бурым рисом, за ним последовал пирог с ревенем. Столовая оказалась маленькой и могла выглядеть вполне уютной, если бы кто-то приложил к этому хоть немного усилий; увы, нас всех заливало сияние голой лампочки, а со стен укоризненно таращились плакаты — все они принадлежали Грэму, как я впоследствии выяснил, — рекламируя политические программы и зарубежные фильмы (из которых я узнал только «Tout Va Bien» Годара [93] ). Некоторое время меня в общую беседу, можно сказать, не включали — говорили о своем: последние благотворительные проекты Джоан и грядущие годовые экзамены в колледже. Пришлось довольствоваться — если это правильное слово — полезной пищей Джоан и подливать вино в бокалы.

— Извини, Майкл, — наконец сказала Джоан. — Слушать все это тебе, наверное, неинтересно. Я вот что подумала — а не сходить ли тебе со мной завтра к моим подопечным? Поймешь, чем я занимаюсь. Может, когда и пригодится — будет о чем писать.

— Конечно, — ответил я, постаравшись проявить желание и не слишком в этом преуспев.

— Но с другой стороны, — Джоан, похоже, несколько огорошила моя прохладная реакция, — тебе ведь, наверное, нужно поработать. Мне бы не хотелось становиться между тобой и твоей Музой.

— И что это значит — новая книга? — спросил Грэм, накладывая себе добавку риса.

— Что-то вроде.

— Грэм читал твою первую, — встряла Джоан. — Правда, Грэм?

— Начал. — Парень набил полный рот и теперь запивал рис вином. — Хотя дальше двух первых глав не продвинулся.

— Объяснимо, — сказал я, однако гордость не позволила мне на этом успокоиться. — Но могу я спросить почему?

— Ну, во-первых, если честно, я никак не возьму в толк, зачем люди теперь вообще пишут романы. Ясно, что это все совершенно бессмысленно с тех пор, как изобрели кинематограф. Конечно, некоторые до сих пор делают что-то интересное с формой — например, Роб-Грийе и вся эта тусовка «нового романа» [94] , — но любой серьезный современный художник, использующий повествование, должен работать в кино. Это мое возражение общего характера. А если конкретнее, то проблема английского романа в том, что у нас нет традиции политической ангажированности. То есть, насколько я вижу, все валяют дурака в рамках буржуазной морали, и только. Нет радикализма. У меня сейчас есть время читать лишь одного-двух романистов в этой стране. И боюсь, вы к их числу не относитесь.