Все рассказы (Сборник) - Пелевин Виктор Олегович (книги бесплатно txt) 📗
Словом, это было запомнившееся всем торжество – омрачило его только известие о том, что обозреватель Золопоносов утоплен неизвестными в бочке с коричневой нитрокраской. Кобзарь не хотел этого и был искренне расстроен.
Утро следующего дня застало его в аэропорту «Внуково». Он улетал прочь налегке, через Украину. В последний раз остановившись у входа, он оглядел машины, голубей, мусоров и таксистов и шагнул внутрь здания аэропорта. В конце общего зала его слегка толкнул невысокий молодой человек, на кисти которого был вытатуирован обвитый змеей якорь и слово «acid». В руке он держал большую черную сумку, в которой от столкновения звякнуло какое-то тяжелое железо. Вместо того, чтобы извиниться, молодой человек поднял глаза на Кобзаря и спросил:
– Шо, деловой, шо ли?
В кармане Кобзаря теперь лежал настоящий «Глок-27» с пулями «холлоу поинт», который мог поставить (а если точнее, так сразу положить) нахала на довольно далекое место – куда-нибудь к противоположной стене зала. Но за последние сутки что-то в душе Кобзаря изменилось. Он смерил молодого человека взглядом, улыбнулся и вздохнул.
– Деловой? – переспросил он. – Типа того.
И толкнул ладонью прозрачную дверь с надписью «Бизнес-класс».
То, что происходило в Москве весь остаток лета, осень и первую половину зимы, лучше всего передает название статьи о юбилее художника Сарьяна – «буйство красок». К концу декабря это буйство стало стихать, и постепенно наметились контуры будущего перемирия. Правила пэйнтбол-разбора, установленные при Кобзаре, чтили свято, и многим ярким фигурам российской жизни пришлось уехать на тихие райские острова, далеко от мокрых и мрачных московских проспектов, высоко над которыми крутятся видимые только третьему глазу банкира зеленые воронки финансовых мега-смерчей.
Окончательная стрелка по новому разделу всего и вся была назначена в том же ресторане «Русская Идея», где когда-то произошла историческая встреча «большой восьмерки» с Кобзарем во главе.
Встреча совпала с Новым годом, и в зале ресторана гремела музыка. Над головами собравшихся летали рулоны серпантина, с потолка сыпалось конфетти, и говорить приходилось громко, чтобы перекричать оркестр. Но встреча, в сущности, была чисто формальной, и все пятеро главных авторитетов чувствовали себя спокойно. На роль идейного Сосковца всего уголовного мира претендовал только один человек – крутой законник Паша Мерседес, которого звали так, понятное дело, не из-за его машины – он ездил только на сделанной по индивидуальному заказу «Феррари». Его полное имя по паспорту было Павел Гарсиевич Мерседес – он был сыном бежавшей от Франко беременной коммунистки, при рождении получил имя в честь Корчагина, а вырос в одесском детдоме, из-за чего повадками напоминал героев Бабеля.
– Кобзаря больше нет среди нас, – сказал он собравшимся, косясь на Деда Мороза, ходившего по залу и предлагавшего сидящим за столами подарки из большого красного мешка. – Но я обещаю вам, что та падла, которая его заказала, утонет в море краски. Вы знаете, что я могу это сделать.
– Да, Паша, ты можешь, – уважительно откликнулись за столом.
– Вы знаете, – продолжал Паша, окидывая собравшихся холодным взглядом, – что у Кобзаря был золотой «Ройс», какого не было ни у кого. Так я вам скажу, что мне это не завидно. Вы слышали про Академию Наук? Так она до сих пор существует только потому, что я отдаю в эту черную дыру половину всего, что имею с Москворецкого рынка.
– Да, Паша. У нас есть яхты и вертолеты, у некоторых даже самолеты, но такого понта, как у тебя, нет ни у кого, – высказал общую мысль Леня Аравийский, который вел большие дела с самим Саддамом и был в Москве проездом.
– А на те бабки, которые мне идут с Котельнической набережной, – продолжал Паша, – я держу три толстых журнала, которых кинул Жора Сорос, когда он понял, что для них главный не он, а пара местных достоевских. Я не имею с этого ни одной копейки, но зато с этих ребят мы каждый день становимся во много раз духовно круче.
– Есть такая буква, – согласился сухумский авторитет Бабуин.
– Но это не все. Все знают, что, когда один лох из министерства обороны взял себе за привычку называться в газетах моим кликаном, мы с Асланом сделали так, что этого лоха убрали с должности. А это было нелегко, потому что его любил сам папа Боря, за которого он отвечал на стрелках…
– Мы уважаем тебя, Паша… Базара нет, – пронеслось над столом.
– И поэтому я говорю вам – за Кобзаря теперь буду я. А если кто хочет сказать, что он не согласен, пусть он скажет это сейчас.
Выхватив из-под пиджака два маленьких распылителя с синей и красной краской, Паша угрожающе сжал их в мокрых от нервного пота руках и впился глазами в лица партнеров.
– Кто-нибудь хочет что-то сказать? – повторил он свой вопрос.
– Никто не хочет, – сказал Бабуин. – Зачем ты вынул это фуфло? Убери и не пугай нас. Мы не дети.
– Так значит, никто не хочет ничего сказать? – переспросил Паша Мерседес, опуская баллоны с краской.
– Я хочу шо-то сказать, – неожиданно раздался голос у него за спиной.
Все повернули головы.
У стола стоял Дед Мороз в съехавшей набок шапке. Он уже сорвал с лица ненужную больше бороду, и все заметили, что он очень молод, возбужден и, кажется, не до конца уверен в себе, а в руках у него пляшет вынутый из мешка дедовский «ППШ», явно пролежавший последние полвека в какой-то землянке среди брянских болот. На одной из его кистей была странная татуировка – якорь, обвитый змеей, под которым синело слово «acid». Но самым главным были, конечно, его глаза.
Мерцавшая в них мыслеформа точнее всего могла бы быть выражена лингвистическими средствами так: «ОТДАЙТЕ ДЕНЕГ!»
И еще в его глазах было такое сумасшедшее желание пробиться туда, где жизнь легка и беззаботна, небо и море сини, воздух прозрачен и свеж, песок чист и горяч, машины надежны и быстры, совесть послушна, а женщины сговорчивы и прекрасны, что собравшиеся за столом чуть было сами не поверили в то, что такой мир действительно где-то существует. Но продолжалось это только секунду.
– Я хочу шо-то сказать, – застенчиво повторил он, поднял ствол автомата и передернул затвор.
Здесь, читатель, мы и оставим наших героев. Я думаю, что самое время так поступить, потому что положение у них серьезное, проблемы глубокие, и я уже не очень понимаю, кто они такие, чтобы наше сознание шло вслед за этими черными буковками на их последнюю стрелку с самым главным.
Греческий вариант
There ain’t no truth on Earth, man,
there ain’t none higher neither. [2]
Hangman’s Blues
Вадик Кудрявцев, основатель и президент совета директоров «Арго-банка», был среди московских банкиров вороной ослепительно белого цвета. Во-первых, он пришел на финансовые поля обновленной России не из комсомола, как большинство нормальных людей, а из довольно далекой области – театра, где успел поработать актером. Во-вторых, он был просто неприлично образован в культурном отношении. Его референт Таня любила говорить грамотным клиентам:
– Вы, может, знаете – был такой поэт Мандельштам. Так вот, он писал в одном стихотворении: «Бессонница, Гомер, тугие паруса – я список кораблей прочел до середины…» Это, значит, из «Илиады», про древнегреческий флот в Средиземном море. Мандельштам только до середины дошел, а Вадим Степанович этот список читал до самого конца. Вы можете себе представить?
Особенно сильно эти слова поразили одного готового на все филолога, искавшего в «Арго-банке» кредитов (он хотел издать восьмитомник комиксов по мотивам античной классики). Дослушав Танин рассказ, он немедленно прослезился и вспомнил, как Брюсов советовал молодому Мандельштаму бросить поэзию и заняться коммерцией, но тот сослался на недостаток способностей. По мнению филолога, эти два сюжета, поставленные рядом, убедительно доказывали первенство банковского дела среди изящных искусств. Филолог клялся написать об этом бесплатную статью, но кредита ему все равно не дали. Даже самая изысканная лесть не могла заставить Вадика Кудрявцева начать бизнес с недотепой – прежде всего он был прагматиком.
