Человек воды - Ирвинг Джон (книги .txt) 📗
— О черт! Но ведь это не преступление?
Данте заткнул дозатор наглухо и с трудом привел Трампера в более или менее вменяемое состояние. Затем Данте решил, что пусть будет как будет; он шутливо помахал Трамперу через стакан. Тот улыбнулся и помахал в ответ.
Теперь Данте почти полюбил этого недоумка: чем-то этот тип растрогал его. Еще до того, как они покинули Мэн, он переменил свое мнение насчет этого парня. Он попросил у Трампера разрешения остановиться у магазина подарков, где хотел купить сувениры своей жене и детишкам.
Трампер позволил, и Данте вошел внутрь магазина, разглядывая пластиковых омаров и акварели с видами моря на кусках плавникового дерева. А Богус тем временем принялся рассматривать фотографии, которые дал ему перед отъездом Коут. Это была целая пачка фотографий Кольма, больших, восемь на десять: Кольм на отмели, Кольм в лодке, Кольм на берегу в снежную бурю (так, значит, они переехали еще зимой!), Кольм, позирующий на коленях Бигги. Все они были просто чудесными.
Но последняя фотография повергла Трампера в шок. Возможно, Коут выбирал фотографии второпях и вовсе не хотел давать ему этот снимок, поскольку он явно выпадал из серии. Это была крупным планом снятая обнаженная женщина, искаженная широкоугольником. Центром композиции была ее промежность; она лежала на поле в такой позе, что фактура травы меж ее раздвинутых ног практически совпадала с фактурой волос на лобке; должно быть, в этом и заключалась идея фотографии. Объектив делал выпуклым пространство вокруг нее, оставляя лицо женщины маленьким, далеким и нечетким. Зато ее дырка попадала в самый что ни на есть фокус!
«Мать-Земля?» — подумал Трампер. Фотография ему не понравилась, но он понимал, что если Коут положил ее не по ошибке, если Коут дал ему ее преднамеренно, то это был щедрый жест, сделанный из самых лучших побуждений — поистине в духе Коута. Жест, так же как и сам Коут, поразительно дурного вкуса. Обнаженной была не кто иная, как Бигги.
Трампер поднял глаза и увидел возвращавшегося Данте. Он открыл заднюю дверцу машины, намереваясь показать Трамперу, что он купил для своих детишек: три надувных пляжных мяча и три футболки с надписью «МЭН!» на груди; под надписью красовался большой омар, задиравший кверху свои клешни.
— Очень хорошие подарки, — похвалил Трампер. — Очень!.
Затем Данте увидел фотографии Кольма и, прежде чем Трампер успел остановить его, взял всю стопку и принялся просматривать.
— Я хочу вам сказать, сэр, — улыбнулся он, — что у вас очень красивый мальчик. — Трампер отвел взгляд в сторону, и Данте, растерянный, добавил: — Я догадался, что он ваш. Он на вас очень похож.
Затем Данте дошел до фотографии с дыркой Бигги, и, хотя он попытался не смотреть на нее, отвести глаза он не смог. Наконец, усилием воли, он сунул фотографию в самый конец и протянул всю пачку обратно Трамперу.
Трампер попытался улыбнуться.
— Очень здорово, — сказал Данте Каличчио, изо всех сил стараясь не дать губам скривиться.
Затем я определил, что вокруг меня Нью-Йорк. Старое доброе «Джек Дэниелс», крепостью в 90 градусов, колыхалось в моем мозгу, его жгучий осадок осел на моем языке таким толстым слоем, что я мог бы его жевать.
Я видел, как они собираются достать меня. Они стучали в стекла, как ненормальные, дергали дверцы за ручки и кричали моему звероподобному, добросердечному шоферу:
— Каличчио! Открывай, Каличчио!
Когда они распахнули мою дверцу, то я наградил первого из них ударом в лоб этой замечательной квадратной бутылкой, в которую «Джек Дэниеле» наливает свое замечательное виски. Кто-то помог упавшему подняться, после чего они снова взялись за меня.
Все было ничего, пока они сохраняли дистанцию, но как только они приблизились, я потерял ориентацию. Я смог различить моего доброго Данте, умолявшего их обращаться со мною помягче. Он делал это весьма убедительным способом: он хватал их за горло своими лапищами и давил, пока они не начинали странно хрипеть и пятиться от меня в сторону.
— Вот так, вот так, — приговаривал он. — Не смейте причинять ему боль, он ничего такого не сделал. Я хочу сделать ему маленький подарок. Позвольте мне это, пожалуйста! — Затем, понизив голос, он добавил что-то вроде этого: — Так вы хотите сберечь свои зубы или я трансплантирую их вам в ваши задницы, чертовы педики?
Они рвали меня в одну сторону, а Данте в другую. Затем с одной стороны меня дернули чертовски сильно, и кто-то из них заорал благим матом, что его убивают, а кто-то другой начал блеять козлом, и я остался совсем один и на мгновение оказался свободен. Затем мой ангел-хранитель, Данте Каличчио, полез к себе в трусы — куда-то промеж яиц, прямо в святая святых — и оттуда, думаю, из того самого места, извлек какой-то смятый предмет и сунул его мне за пазуху, тяжело дыша и приговаривая:
— Вот так, вот так! Ради бога… я думаю, вам понадобится все до последнего… А теперь делайте ноги, если вы такой ловкач, бегите!
Затем все снова пришло в сумасшедшее движение, и в отдалении я различил Данте, который жонглировал двумя игрушечными человечками. Каждый из них весил, должно быть, не более десяти фунтов, потому что Данте просунул одного через ветровое стекло машины, а другого сбил с ног, словно тряпичную куклу, потом я больше ничего не видел, поскольку все роящиеся вокруг меня люди решили включиться в ту забаву, в которую играл Данте.
Затем они снова схватили меня. Они везли меня в машине со опущенными стеклами, заставив высунуть голову наружу, — видимо, они решили, что мне нужен воздух. Но я не настолько был в отключке, чтобы позабыть о скомканном предмете у меня за пазухой, и, когда меня повезли на лифте вверх, я тихонько вытащил его и украдкой взглянул на него. Это были деньги — я не мог сообразить сколько, — и один из тех парней, что ехали со мной в лифте, забрал их у меня.
Я догадался, что я в лифте и что мы в каком-то отеле. Но все, о чем я подумал тогда, было: «Кто же прячет деньги промеж яиц?»
Глава 33
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ОРДЕН ЗОЛОТОГО ЧЛЕНА
Во время посещения Тюльпен я либо дремал, либо пристально смотрел, резко распахивая глаза, как если бы внезапно испугался, таращился в разные стороны, изображая полное оцепенение, будто я увидел нечто ужасное.
Ральф пришел навестить меня позже, после полудня, объявил меня мертвяком и спросил у Тюльпен, как выглядит мой новый член.
Но она была встревожена по-настоящему и шикнула на него.
— Я еще не видела, — сказала она. — Он продолжает бредить. Он не понимает, где находится.
Ральф обошел кровать; он принес письма, и под предлогом поиска места, куда бы их положить, заглянул за задернутую ширму, за которой лежал мой сосед по палате — хлюпающий внутренностями пожилой джентльмен с полным набором входящих и выходЛцих наружу трубок.
— Давай попросим сестру, — предложил Ральф.
— О чем?
— Можно ли нам взглянуть на него, — пояснил Ральф. — Может, нам можно просто приподнять простынь?
Я выкатил глаза и забормотал на немецком, желая произвести на них еще большее впечатление.
— Он сейчас в своем нацистском периоде, — объявил Ральф, а я лежал, словно мне сделали ло-ботомию, ожидая, когда они начнут любезничать или нежно касаться друг друга. Но они ничего такого не говорили; не похоже даже, чтобы они ладили между собой, и я задался вопросом: уж не разгадали ли они мое притворство и не изображают ли поэтому спокойствие?
Затем они наконец-то ушли. Я слышал, как Тюльпен спросила сестру, когда придет Виньерон и не собираются ли меня сегодня к вечеру выписывать. Но я не слышал, что ответила сестра, — мой сосед избрал именно этот момент для того, чтобы громко произвести отливание или вливание чего-то, и, когда он закончил свое ужасное бульканье, они уже ушли.
Мне нужно было встать и помочиться, но когда я пошевелился, то задел жестким стежком шва о верхнюю простыню и так дико заорал, что целая стайка сестер мгновенно впорхнула в палату, а старый джентльмен забулькал во сне всеми своими шлангами.
