Побег куманики - Элтанг Лена (книги бесплатно без онлайн .TXT) 📗

я снова что-то сделал не так, верно, доктор?

у обеих глаза чуть навыкате, коса баранкой, или нет — две косы цвета сажи? ребристые серебряные кольца, искушенность во всем, cafard ? как горсть кунжута Jeu d ' esprit ? как щепоть кардамона, влажность неиспользованной возможности на донышке, с обеими хочется в зеленой лодке дощатые мостки миновать, только с той, мальтийской, хотелось, рубашку скинув, грести размашисто, откидываясь и налегая, откидываясь и налегая, а с этой, барселонской, хочется весла бросить и так сидеть

совпадения — это язык действительности?

Джоан Фелис Жорди

То: [email protected] for NN (account XXXXXXXXXXXX)

From: [email protected]

Сегодня стало хуже. Увидев меня в дверях палаты, Мозес снова принялся расспрашивать о кафе, а на мой растерянный вопрос, что он имеет в виду, сердито произнес:

— Вы ведь не бросили там ангела одного? Вы мне обещали! Его размоет дождем, если оставить его на пустой террасе. Это вам не джинн какой-нибудь, покорно сидящий в марокканской лампе. Его крылья сложены из бумажных листов и становятся камнем, только пройдя через алхимическое превращение, если их раньше не проест шелковичный червь!

Боже мой, я чуть с ума не сошла, пока выслушивала это, к тому же он крепко держал меня за руку и на запястье остался лиловый след — что обо мне подумают студенты?

Мрачный Лоренцо остановил меня в коридоре и прошипел прямо в лицо:

— Это все ваши вольности! Зачем вы таскали его по городу? Вам дали разрешение только на домашний обед. И на душеспасительную беседу при свечах.

И снова понес чепуху об экмнестических — право же, это непроизносимо! — и мнемонических конфабуляциях, это — я посмотрела в справочнике — означает сдвиг ситуации в прошлое, то есть утрата реального представления больного о действительности и собственном возрасте, но ведь мы это уже тысячу раз обсуждали, а то, что происходит теперь, похоже на обострение.

Выяснилось, что с утра к вашему брату приходил новый доктор, Хоакин Хосе Эльпидио, которого особенно интересовала мальтийская тема.

Выслушав рассказы об археологах, артефактах и загадочных рукописях, он попросил дать ему почитать прошлогодние записи М., если таковые имеются. М. сказал, что они сгорели вместе с машиной, в которой он жил на пляже в Мелиххе (да, я знаю — это был ржавый фольксваген, разрисованный рекламой местной дискотеки). Он согласился признать, что находится теперь в Барселоне, в неврологической клинике, но считает, что попал сюда недавно, в наказание за то, что поджег свой дом.

И еще — он, дескать, мог помочь прекрасным людям, но не помог, а осторожничал и держался в стороне, и теперь все эти люди умерли. То есть почти все.

На вопрос врача, ощущает ли он свою вину, Мозес ответил неизвестной мне — как, впрочем, и врачу — стихотворной цитатой:

После чего заявил, что артефакт у него у самого есть — кольцо с потухшей жемчужиной — вернее, раньше был, но он его закопал. За ненадобностью.

Люди умирают не оттого, что у них есть артефакты, сказал он, а оттого, что этого хотят другие люди.

ЎQue me lleve el diablo! Знакомые слова!

На вопрос врача, нельзя ли полистать дневник, который М. ведет, не все же, мол, сгорело в мальтийском пожаре, ваш брат сказал, что дневников он теперь не пишет.

Потому, что умерла мышь.

— К тому же, — добавил он, махнув рукой в сторону своей медсестры, — жестокосердая Альцина превратила меня в миртовое деревцо, как надоевшего воздыхателя, и писать дневник стало крайне неудобно.

— Как в кромешной темноте договариваются глухонемые любовники? — спросил он через какое-то время, — Они не могут подавать друг другу знаков и не видят шевеления губ, они не могут шептаться, все, что им доступно, — это вибрации и влага, запах и осязание, то есть любовь в чистом виде, которая не доступна нам, потому что у нас другие возможности, беспредельные, ослепительные, заглушающие тихо пощелкивающих сверчков словесной беспомощности.

Так и с моим дневником — вам скучно было бы его читать, это попытка разговаривать с незнакомыми людьми в темноте, не имея в запасе ничего, кроме учащенного дыхания.

Это я прочла в записи приглашенного доктора Хосе Эльпидио и жалею, что я не слышала этого своими ушами: тот М., которого знаю я, не решился бы на подобное сравнение.

Ужас в том, что этот врач написал беспощадный рапорт на двенадцать страниц и передал его заведующему отделением.

Бумагу мне показали, там черт ногу сломит: чрезмерная рефлекторность сознания, провалы памяти, заполненные вымышленными событиями, бессвязность изложения, аутопсихическая дезориентировка с полной отрешенностью от реального мира, бла-бла-бла… и самое отвратительное — вывод: углубление онейроидного помрачения сознания, нарастание кататонической симптоматики.

На меня как будто небеса обрушились — они же ничего не понимают! Они не в состоянии отличить шевро от шагреневой кожи, эти сапожники!

Помните, что сказал однажды грустный Бертран Расселл: Many people would sooner die than think. In fact, they do.

Теперь я знаю, что это сказано о психиатрах. Да, эти мальтийские истории и раскаяние в несуществующей вине доказывают некоторую неадекватность, да, да, да. Но ведь он борется со своей больной, опустевшей памятью, пытаясь найти точку опоры, скрепку, способную соединить разрозненные листы, для этого ему нужно, как говорил философ, возвести свое рукотворное небо и войти в гавань общего происхождения вещей, чтобы начать все сначала.

Он понимает, что находится в пространстве сновидения — а значит, его разум в состоянии проснуться, если захочет.

Теперь, когда они признали ухудшение, врачующие разговоры по душам прекратятся, вы это понимаете? Ему станут давать сильнодействующие средства, и мне страшно даже думать, чем это кончится.

Пожалуйста, заберите его отсюда, иначе это сделаю я.

И напоследок спрошу вас еще раз, desesperadamente [132] : что произошло с Мозесом восемнадцать лет тому назад? Страшная ссора? Убийство? Непристойная сцена, которой он стал свидетелем? Разочарование, отверженность? Что-то должно было произойти, я даже примерно представляю когда: в его рассказах о Вильнюсе явственно проступает временная граница, а дальше — тишина, нарочитая lacuna della memoria.

Да что я вас спрашиваю, это все равно что говорить с океанским берегом — абсолютное движение и абсолютное молчание.

Что с вас возьмешь, вас, может быть, и нету вовсе.

Con saludos,

Фелис

ноябрь, 25

прошлое — это такая штука, которую надо держать при себе, говорит джоан фелис

рассказывать о прошлом — это все равно что заходить все дальше в воду, все выше поднимая ненавистные юбки, и вдруг осознать, что ты стоишь посреди улицы, окруженная толпой зевак, разглядывающих твои живот и ляжки, и что никакой воды нет и вовсе не было

кто-кто, а джоан фелис не пропала бы на пиру соломона

вавилонское слово um pani, обозначающее прошлое, переводится как то, что впереди, говорю я ей, а слово ahratu — будущее — как то, что сзади, так что твои зеваки разглядывают только живот, а за ляжки можешь не беспокоиться! или еще так: тебе кажется, что прошлое твое прикрыто золоченой паллой, что ты показываешь только невзрачную бусину или завитушку узора, что ты в безопасности, и вдруг оказывается, что прошлое — это вовсе не подол туники, а завернутая в него скользкая тяжелая рыбина, больше всего на свете желающая выскользнуть на асфальт и забиться, забиться, забиться, говорит джоан фелис, а я думаю о ее ляжках и животе, они такие смуглые и все усыпаны мелкими родинками, будто шоколадной крошкой, а фиона была усыпана веснушками, как перепелиное яичко, если я правильно помню