Лондон, любовь моя - Муркок Майкл Джон (бесплатные серии книг .txt) 📗
— Не очень. — На ней было платье из искусственного шелка, кремовое, с зелеными манжетами и воротничком. — Проснувшись, я долгое время была в полудремотном состоянии. Как после по-настоящему крепкого сна. Поэтому воспоминания того времени смутные. А все остальные — очень четкие.
Он понюхал цветок.
— Знакомый запах, но не могу определить. Какой тонкий!
— Ваниль. — Она закрыла книгу. — Мороженое. Кажется, это мексиканский цветок.
— Четкие воспоминания? Ты имеешь в виду время, предшествовавшее твоему сну?
— И время сна тоже. Запах ванили как раз оттуда. Мне снилось много снов. Это было чудесное время. Но я, конечно, понимала, что сплю.
— Ты не просыпалась нарочно?
Глубоко вдохнув мягкий экзотический воздух, она поднялась со складного деревянного стула. Ее ослепительные волосы окружали голову и плечи словно пеной.
— У меня не было особого желания просыпаться.
Он потрогал лист.
— Тебе нравятся тропические растения? Или ты здесь пряталась?
Ее зеленые глаза серебрились от нескрываемого желания.
— Просто я думала, что сюда придешь ты, — сказала она мягко, но со значением.
— Ты читаешь мои мысли. — Он улыбнулся.
Ему было не меньше сорока. У него была чистая, блестящая кожа, очень розовая. А глаза при этом освещении были самыми голубыми из всех, какие ей когда-либо приходилось видеть. Этого было достаточно, чтобы она поняла, что он нежен, но не слаб и что он реалист, но не циник. Ее любовь к нему тут же послала сигнал в кровь, и Мэри внезапно затрепетала, глядя, как он берет цветок орхидеи на ладонь и изучает его, склонившись вплотную. И похоже, он ничуть не удивился и не огорчился бы, узнав, что цветок решил проявить к нему столь же пристальный интерес.
— Да, конечно, это ваниль. Я рад, что ты хочешь со мной дружите. Я надеялся на это. Вифлеем — не лучшее место для того, чтобы встретить друга. Большинство его обитателей — сумасшедшие, если ты понимаешь, что я имею в виду, и, следовательно, никак не могут составить хорошую компанию.
— А ты не сумасшедший?
— Не в прямом смысле. Но подозреваю, что однажды был таким. Что-то в этом роде случилось со мной вскоре после победы над Японией. Возможно, под влиянием атомной бомбы. Не помню, чтобы в то время я был о себе очень высокого мнения. Мне было жаль жителей Хиросимы, но мы сполна получили свою долю бомб, и это не казалось слишком резким ответным ходом, по крайней мере не казалось тогда. Теперь, задним числом, понятно, что, наверное, не следовало этого делать. В общем, это было у Круглого пруда в Кенсингтонском саду. Было раннее осеннее утро, самый рассвет. Я не мог решить, идти мне на север в Хэмпстед или на юг в Баттерси, и вдруг наткнулся на дьявола. Он был около восьми футов ростом, ярко-зеленый, клыкастый, со сверкающими красными глазами и злобной усмешкой. Припоминаю, что у него был, кажется, и хвост, раздвоенный как у дракона.
— Это был сон?
— Отнюдь. Я бодрствовал. Он показался мне очень могучим. — Он оторвал глаза от исследуемого стручка. — Я страшно испугался.
— И я бы испугалась. — Она сдвинула со лба влажные волосы.
— Ты неправильно поняла меня. Я испугался примитивности своего воображения. «Доброе утро, мистер Кисс, — сказал он мне, этот дьявол. — Что я могу для вас сделать в это прекрасное утро?» У него был сильный кельтский акцент, не совсем ирландский, а какой-то другой, со старомодными речевыми оборотами и рифмами. Может, так говорят где-нибудь в глубинке. Я не хотел, чтобы кто-нибудь увидел, как я разговариваю сам с собой. Поэтому попридержал язык. «Ну же, мистер Кисс, должны же вы питать какое-нибудь тайное желание, а?» — Продолжал он. Я прошел мимо, задев его чешую костяшками пальцев.
Джозеф Кисс перевел внимание на цветок фуксии, похожий на каплю крови с молочными прожилками.
— Я пошел своей дорогой. Он последовал за мной, шипя и обещая мне весь мир. Помню, я шел и думал: «Неужели болезнь столь банальна?» Сзади на шее я чувствовал его яростное дыхание. Боялся, что хочу я того или нет, но он утащит меня в ад. Но я шел и шел, не обращая на него внимания. В конце концов где-то у памятника Альберту я улизнул от него.
— А потом он еще докучал тебе?
Она разглядывала складки на его льняном пиджаке. Хлопчатобумажные брюки тоже были помяты, но совсем иначе, с другим узором морщинок. Она подумала: а можно ли узнать судьбу человека по складкам его одежды, так же как по линиям на его ладони?
— Больше я его не видел. — На его груди в открытом вороте его гавайской рубашки поблескивали капли пота. — Могу сказать только, что после этой встречи я взял себя в руки и обуздал свое воображение. Я встречал слишком многих людей, находившихся под впечатлением встреч с дьяволом, видения летающих тарелок или визитов ангелов. У меня ничего этого не будет. Нет ничего более скучного. Безумие — ужасное состояние, и я сочувствую любому, кто в него впадает. Что же касается меня, то я просто истерик с некоторыми телепатическими способностями, в демонстрации которых нисколько не заинтересован. Я не хочу также, чтобы кто-нибудь поверил в мой дар. Психически я столь же здоров, как и ты, Мэри Газали.
— Приятно слышать. Но если ты здоров, что ты здесь делаешь? — Подняв плечо и отбросив назад влажные волосы, она превратила это в неловкую кокетливую шутку, сама удивляясь своему откровенному кокетству. Потом их глаза встретились, и она вздохнула. — Я жестока?
— Вполне разумный вопрос, — ответил он, не отводя взгляда. — Отчасти я нахожусь здесь потому, что ненавижу принимать лекарства, которые поддерживают меня в спокойном состоянии. Я не люблю путы, которые навязывают мне люди, требующие, чтобы я был менее раздражающим. А иногда мне просто нужен отдых в психушке, подобной Вифлеему, который, кстати, никогда не относился к числу моих любимых лечебниц. Но, увы, меня арестовали тут неподалеку, и дело мое рассматривалось в местном суде. Поэтому мне и присудили эту больницу, где главным консультантом работает мой жуткий шурин. Но теперь я благодарен им за это. — Он взял ее ладонь в свои, и она с готовностью ему подчинилась.
— И я рада, — почти пропела она. — О, как я рада!
— Ты чувствуешь, как пахнет земля? — просиял он. — Почти так же опьяняюще, как в Кью. Прости меня.
— За что? — удивилась она.
— Нет. Я говорил о том, что случилось раньше. — Он сопротивлялся ее мыслям, не был уверен, что сможет их вынести.
Тем временем она испытала волнение, которое считала присущим только Стране грез.
— Женщина. — Она отбросила повисшую завесу таинственности. — Ты ведь женат? Глория? — Она хотела вытащить его на свободу, но ей не хватало решимости.
— У Глории нет на меня времени. Я не обвиняю ее, — быстро ответил он, пытаясь одновременно и решать задачу, и отказываться от ее решения. — Но я был ей верен. — Он замолчал, задохнувшись. Теперь он был совсем рядом. Да будь у него даже восемь жен, они бы не имели на него того права, какое имею я. — Мы почти не видимся. Вряд ли можно сказать, что мы живем вместе. Это не для того, чтобы загладить вину, Мэри, мою или твою, это для того, чтобы сказать правду. — Я бы открыла правду свои настоящие мысли но тогда ты убежишь ты умрешь в нас обоих столько этой силы что может быть это как раз я убегу. — Несмотря на вояку, улепетывавшего в сумраке проулка, я не стал использовать это как предлог. Поскольку это была моя личная битва, я не имел ни малейшего желания задействовать чужие эмоции или обманывать в отместку. Один раз, впрочем, я немножко изменил ей, в Шотландии, но — за суп. Лично я могу позволить себе такие обманы. Моя профессия обязывает меня обманывать целый мир. Но было бы определенно глупо обманывать еще и друзей.
— Я не обманываюсь. И думаю, что никогда не смогла бы.
Она потянулась, чтобы поцеловать его в щеку, и почувствовала, что у нее земля уходит из-под ног от желания. Плотный воздух оранжереи, почти как вода, заполнил ее легкие и остался в них. Она затрепетала и уступила своему порыву. Он обнял ее, и туфелька упала с ее ступни, когда ее нога обвилась вокруг его ноги. Она попыталась удержать равновесие, чтобы не перевернуть горшок, не поднять тревогу, не причинить никому вреда проявлением своей страсти. Хотя за эти дни она уже привыкла к этому аромату, она все еще задыхалась от него. Вишневые, пурпурные, красные и белые цветы — все фуксии за его плечом — стали казаться более живыми. Он дрожал и держал ее. Она разрешила ему сначала поднять себя, а потом осторожно уложить, он подхватил ее ноги, прижал губы к губам, и вот она уже сплетена с этим пылким невзбалмошным Фальстафом, неумелыми пальцами помогает ему расстегнуть ширинку. Вряд ли он имел в этом деле меньше практики, чем она. Она никогда не предчувствовала такой встречи, никогда не мечтала о ней, никогда ее не боялась. Ее фантазии всегда были очень скромными, в них присутствовали и ее киногерои, крутившие романы во французских розовых беседках и бальных залах.
