Три минуты с реальностью - Флейшгауэр Вольфрам (книги бесплатно .TXT) 📗
– Ты уже переоделась? – спросил он с непонятным раздражением.
Потом начал говорить о музыке Пьяццолы. Ему хотелось знать, что она думает о ней. Джульетта не знала, что сказать.
– Несколько дней назад я видел, как ты танцуешь «Эскуало», – признался он наконец. – Откуда ты знаешь эту вещь?
От смущения Джульетта чертила ногой на паркете воображаемый круг.
– Приятель танцевал, – наконец выдавила она.
– Можешь показать мне еще раз? – попросил он.
– Прямо сейчас?
– Не хочешь? Ты что, устала?
Джульетта пожала плечами.
– Это импровизация, – сказала она.
– Именно поэтому, – настаивал он.
Она колебалась. Хеерт с любопытством смотрел на нее.
– Объясни мне, что это за музыка.
Она с удивлением посмотрела на него.
– Я серьезно. Я уже несколько раз ставил этот тангобалет, но когда танцуешь ты, получается совсем иначе.
Она покраснела, уставившись в пол.
– Не будь дурочкой, Джульетта. Откуда это у тебя? Кто тебе показал?
– Просто чувство. Не могу объяснить.
Она пошла в раздевалку, чтобы переодеться. Когда вернулась, уже звучали первые такты. Хеерт переключил на начало, и Джульетта стала танцевать. Скользила по залу. Перевоплотилась в Дамиана.
Голландец сел на корточки и не отрываясь следил за ее движениями. Она чувствовала, что имеет над ним власть. Он был словно околдован и одновременно раздражен – потому что не мог постичь источник ее выразительности. Она чувствовала: он ищет объяснения в ее движениях, в положении рук, в легком наклоне при движении вперед, выгнутой слегка спине. Но ведь дело не в этом. Не только в этом. Все это лишь внешнее выражение чего-то совсем другого – ее непереводимого постоянного диалога с Дамианом. И она знала, что ни одно танго Бекманна не сравнится с этой импровизацией. Она развернулась на месте, ступни скользнули одна о другую. Он так ничего и не понял. Она осталась внутри себя. Ей нечего показывать. Только одиночество. Печаль. Отчаяние. И все же…
Когда она закончила, Хеерт молчал. Джульетта тяжело дышала, грудь вздымалась, она поставила руки на бедра и смотрела мимо него на проигрыватель, который уже начал играть следующий трек. Хеерт опять переключил музыку и попытался сам исполнить «Эскуало». Попросил ее показать начало шаг за шагом. Она выполнила просьбу. Объяснила, что он делает неправильно.
– В движениях не должно быть гордости, – сказала она. – Наоборот, какая-то вялость, подавленность, тяжесть.
Она рассказала ему об атмосфере в милонгах Буэнос-Айреса. О безрадостных лицах, исполненных молчаливого отчаяния.
– Не понимаю, – сказал он с раздражением. – Как ты к этому пришла? Танго – это страсть, темперамент, похоть. Первый танец, когда мужчина и женщина публично обнимаются.
– Да, и обнимаются тоже, – возразила она. – Но это лишь самое первое объятие – то, которое ни к чему не ведет.
Она помолчала, глядя в сторону. Потом добавила:
– Танго рождается из отчаяния и заканчивается им. Подготовка к тому, что никогда не случится, воспоминание о том, чего никогда не было.
Хеерт смотрел на нее с удивлением. Джульетта отвела глаза. Неловкая пауза показалась ей бесконечной.
– Что ты делала в Буэнос-Айресе? – спросил он наконец.
– Я не хотела бы об этом говорить.
Она села на пол и принялась развязывать ленты балетных туфель.
Хеерт сел рядом.
– Знаешь, что ты сейчас танцевала?
Она покачала головой.
– Танго Джульетты.
Она ничего не сказала.
– Мне очень жаль, что Джон не может это увидеть, – продолжал он.
Ей стало неловко.
– Ты хорошо знал его?
– Да. Можно сказать и так. «Танго-сюита» была его главным произведением. Он был одержим им. Мог говорить об этом ночи напролет. Про Пьяццолу. Про весь этот ужас в Аргентине. И о том, что хочет из этого сделать.
Джульетта внутренне сжалась. Но вопрос уже сорвался у нее с языка:
– Что ты имеешь в виду?
– Когда я вижу, как ты танцуешь, мне кажется, я снова слышу рассказы Джона об аргентинском терроре. О насилии и о порожденном им ужасе. Это есть в музыке. Но другие танцоры этого не чувствуют. Только когда ты танцуешь.
Джульетта встала. Хеерт смотрел на нее снизу вверх. Потом тоже встал и сказал:
– Давай выпьем чего-нибудь в буфете? Или ты торопишься?
Насилие. Террор. Аргентина.
Эти слова пробудили в ней таинственный отклик.
– Сейчас быстро приму душ и приду. До скорого.
– Что будешь пить?
– Яблочный сок.
19
Прежде чем спуститься в буфет, Джульетта позвонила домой и прослушала сообщения на автоответчике. Один звонок был от Канненберга. Адвокат настойчиво просил ее перезвонить, даже если она вернется поздно.
Он снял трубку после второго гудка.
– Канненберг.
– Джульетта Баттин.
– Госпожа Баттин, рад, что вы позвонили.
Голос выдавал некоторое замешательство. Очевидно, их последняя встреча спутала ему карты.
– Простите, что я так повела себя во время нашей встречи, – начала она, – но…
Он перебил ее:
– Я все понимаю. Госпожа Баттин, я хотел попросить вас прийти ко мне еще раз. Мы могли бы встретиться завтра?
Она колебалась.
– Завтра у меня напряженный день. Репетиции.
– Как, даже в субботу?
– Да.
– Ненадолго. Вечером? Часов в восемь?
Она нервничала. Сама мысль о том, чтобы вновь оказаться напротив этого человека, отвечать на его вопросы, вызывала у нее неприятное чувство. Зачем ему эта встреча? Из-за Маркуса Лоэсса? Ее охватило необъяснимое неприятное предчувствие.
– Хорошо, я приду, – быстро сказала она, положила трубку и пошла в буфет.
20
Хеерт поднялся, когда она подошла к столику. Джульетте было странно сидеть с ним вдвоем. Он, похоже, это заметил и постарался снять напряжение.
– Надеюсь, тебе не так уж неприятно выпить со мной стаканчик, – дружелюбно сказал он.
Она скинула пальто и положила на стул.
– Отнюдь. Спасибо за сок.
– Репутацию твою я все равно уже испортил, – пошутил он. – Хочешь есть?
Она отпила из своего стакана.
– Нет. Совершенно не хочу.
И снова отпила сока. Он испытующе смотрел на нее.
– Как тебе в Берлине? – спросила она.
– Замечательно. Все, кроме бюрократов в театре.
– А откуда ты приехал?
– Из Неймегена.
Вдруг проявился его голландский акцент. До этого он говорил на чистейшем немецком. Он сделал глоток пива. Джульетта недоумевала, что ему от нее нужно. Но тут он снова заговорил:
– Я изучил «Танго-сюиту» вдоль и поперек, ставил его уже двадцать три раза. Но, похоже, всегда остается чему учиться.
– Неужели этот балет такой старый?
– Джон написал его в семьдесят восьмом году. Посвятил своему аргентинскому другу, танцору, убитому во время военной диктатуры.
Джульетта наморщила лоб.
– Убитому? Кем?
– Правительством. Как и тысячи других.
Джульетта немного помолчала. Она вспомнила список в кабинете Канненберга.
– Я этого просто не понимаю, – сказала она наконец. – Что же там такое было, в этой стране?
– Война, – сухо проговорил Хеерт. – Но одна из сторон была безоружной.
– Какая?
– Профсоюзы. Журналисты, студенты. Простые граждане, которые хотели изменить невыносимые условия жизни.
– И друг Джона Бекманна был из-за этого убит?
– Его поймали с запрещенной литературой. Коммунистической.
Джульетта недоверчиво покачала головой.
– Убит? Из-за книжек?
Все это не укладывалось у нее в голове.
– Он ехал домой, его автобус был остановлен военными для проверки. Пассажирам велели выйти. Солдаты перевернули автобус вверх дном и обнаружили пакет с запрещенными книгами. Маркс, Энгельс, Фрейд, Райх. То, что тогда читали.
– Зачем же носить с собой эти книги, если они запрещены?
– Именно потому, что они запрещены. Люди хотели вынести их из дома. Одни их сжигали, другие где-нибудь закапывали.
