Портрет незнакомца. Сочинения - Вахтин Борис Борисович (лучшие книги онлайн .txt) 📗
— Отец, проснись, балет уже кончился, — толкнула его Джейн.
— О, я, кажется, немного задремал, — сказал мистер Браун, смущенно моргая.
— Стоило ехать в Россию, чтобы спать, — сказал Джон. — Так ты ничего не увидишь и не поймешь.
— О, йес, ты прав, — сказал мистер Браун.
На третий день с утра их повезли на «Ракете» в Петродворец любоваться фонтанами, щелкать фотоаппаратами, жужжать кинокамерами, потом привезли на автобусе обедать, потом отвели их во Дворец бракосочетания, где молодые люди и девушки кладут начало семейной хронике и увеличению потомства, а потом они слушали оперу «Иван Сусанин», а на четвертый день им выдали пригородные красоты Пушкина и Павловска, включая, конечно, Екатерининский дворец, в котором немцы когда-то (о, очень давно — двадцать с лишним лет назад) устроили грязную казарму и разграбили все, что могли, с чисто арийской чувствительностью к прекрасному, и, конечно, показали выставку русского костюма, разные там кокошники и кринолины, и в Пушкине накормили обедом, а вечером выдали им балет «Семь красавиц», вполне сносный балет, а на пятый день их отвезли на Металлический завод, где в комнате с портретами рассказали о заводе и его замечательной продукции, и тощий профессор из Колумбийского университета всем осточертел, задавая бесконечные вопросы о профсоюзах, условиях труда и заработной плате, после чего их провели по цехам и показали металлические громады — прямо ахнешь, а на шестой день их оставили в покое, так полагалось по расписанию.
И мистер Браун, миссис Браун, Джон и Джейн пошли гулять по городу и зашли в Летний сад, отложив покупки в магазинах на последний, седьмой, день.
В ровных аллеях стыдливо прикрывались рукой античные красавицы с маленькими головами, белел мрамор бюстов, дедушка Крылов горой возвышался среди играющих у его подножия малышей, в пруду плавали два грязноватых лебедя, а в тенистом углу, сдвинув скамейки, сидели старшеклассники и пели под гитару какую-то нехитрую песню, доставлявшую им, очевидно, большое удовольствие. Собственно, пел только один мальчик, тонкий и высокий, с лохматой головой, пел еще не сломавшимся до конца голосом, странно переливая конец одного слова в начало другого и глядя мимо слушавших его невидящими глазами на Марсово поле и на блестевший над Мраморным дворцом шпиль Петропавловской крепости. Семья иностранных туристов замедлила шаг, чтобы подольше посмотреть на это экзотическое зрелище — русские teenagers и их шансонье. А мальчик пел песню, в которой были такие, между прочим, слова: «Каких присяг я ни давал, какие ни твердил слова, но есть одна присяга — кружится голова. Приду я к женщине своей, всю жизнь к ногам ее сложу, но о присяге этой ни слова не скажу. Та-та-та-та меня та-та, ду-ду-ду-ду, дуду, дуду, но вот присяги этой не выдам и в бреду». И все русские teenagers его мечтательно слушали.
— Ты понимаешь слова? — спросила Джейн у Джона тихо.
— Плохо, — сказал Джон. — Там есть какое-то слово «присяга», я не знаю, что это значит. Но, кажется, это песня о болезни, дороге и платонической любви, я не очень понимаю.
— Вы что-то неважно себя чувствуете, полежать бы вам, — буркнула дежурная по коридору, давая мистеру Брауну ключи от номера, а он и бровью не повел, не понимая ни звука по-русски.
— Я что-то неважно себя чувствую, — сказал мистер Браун жене. — Идите, я приму пилюлю, полежу и минут через пять спущусь.
И его семья ушла ужинать. Мистер Браун прилег на постель и стал ждать. Тихо открылась и закрылась дверь, чуть звякнув тяжелой медной ручкой.
— Привет, — сказал вошедший.
— Привет, — сказал мистер Браун.
— Представь себе, какое несчастье, — сказал вошедший. — У тебя инфаркт.
— Действительно, неприятно.
— И ты остался здесь и слег в больницу.
— Надо же, — сказал мистер Браун.
— И посольство забеспокоилось, к тебе примчались советник и их врач.
— Ай-яй-яй, — сказал мистер Браун.
— И видят, — совсем плохо тебе, кардиограмма — ужас, а ты завещание диктуешь.
— Ах, ты, черт возьми, вот не повезло, — сказал мистер Браун.
— И помер ты.
— Что ты скажешь, — сказал мистер Браун. — А мадам?
— Ей не разрешит остаться при тебе зверская советская власть. А вот гроб с тобой отправят, понятно, семье.
— Ясное дело, куда же еще.
— Вот так, — сказал вошедший. — Действуй.
— Долговязый тут один, — сказал мистер Браун.
— Не беспокойся, все в порядке.
— Прекрасно, — сказал мистер Браун.
— Привет, — сказал уходящий.
— Привет, — сказал мистер Браун.
Вот так. Значит, ты чего-то недоглядел, а дела шли совсем не так хорошо, как казалось. Конечно, ничего определенного они не узнали, но что-то унюхали, раз долговязый тут. И ты его, наверно, недооценил маленько, может, и не его, а тот факт, что он тут, что такая честь этой ничтожной экскурсии. А может, и его, может, он нарочно был такой неискусный в начале, а потом потерял к тебе интерес, чтобы тебя успокоить? А может быть, и так, что поехал он на всякий случай. В этой игре много вариантов, но ты, пожалуй, поторопился назвать его бездарным. Недооценка противника — сколько из-за этого проиграно игр! Помнишь закон — всегда считай своего врага не менее умным, чем ты сам? Но тут в этой игре есть возможность неожиданных ходов, не по правилам, тут вообще игра без правил. И вот неожиданно ты помер. Бывает и так. А мало, что ли, похожих на тебя людей помирает от инфаркта? Так что — привет, с носом вы, коллеги, включая долговязого, с носом, какая бы ни была у вас игра, даже если никакой. Сделал ты немало, а что не доделал — другие доделают. А куда теперь тебя? Сорок пять лет, незаметная внешность, ни одной особой приметы, здоровье — дай боже, ни у кого никаких сомнений, что мистер Браун скончался, и похоронено семьей его тело, перелетевшее океан в запаянном гробу. Преподавать? Едва ли. Наверняка нет. Наверняка опять куда-нибудь — работы хватает. Но только три месяца мне, попрошу, дайте отдохнуть. Это мое условие. На берегу Оки или Волги, в деревне. Чтобы какая-нибудь старушка, тетя Наташа, варила тебе кислые щи и жарила картошку с грибами, а ты бы купался на заре, бродил бы по лесу, помогал в качестве сознательного дачника-энтузиаста колхозным механизаторам, рассказывал вечерком на бревнах под окном у тети Наташи про войну и небывалые воинские подвиги ребятишкам, заготовлял бы на зиму для своей хозяйки дрова, таскал бы ей воду из старого колодца. Почему бы, действительно, и не так?
Ишь, размечтался.
Почти как «сбросили нас в Сингапуре».
Свет брызнул из волны, потом снова и снова в том же месте и погас.
Миссис Браун стремительными шагами пробегала по палубе — спортивные брюки, спортивная блуза, спортивное дыхание.
Рядом с Джейн долговязый трепался, облокотясь о борт.
— Мне совсем не понравилась эта страна, — сказал Джон отцу.
— Мне тоже, — сказала Джейн.
Мистер Браун ничего не ответил. Он смотрел туда, где погас только что купол Кронштадтского собора, смотрел невыразительными глазами, чуть опустив веки, и сигарета в зубах у него погасла.
— По-моему, он спит стоя, — сказала Джейн.
— О, нет, — сказал мистер Браун, — я не сплю.
— Ты о чем-то задумался, отец? — спросил Джон.
— Просто так, — сказал отец, поворачиваясь спиной к исчезнувшим из вида берегам. — Я немного вспоминал, как вы в детстве играли в эту странную игру, помните, — в то, что никогда не бывает на свете.
— Я помню, — сказала Джейн. — С обязательным счастливым концом.
— Ты так много думаешь о нас, — сказал Джон.
— О, йес, — сказал мистер Браун.
1966
ШЕСТЬ ПИСЕМ
Роман
Письмо 1
Сударыня!
Сегодня снова получил от Вас обычное для Вас несколько странное письмо и, как всегда, почувствовал растерянность.
Безусловно, Вы женщина незаурядная. Ваш слог прекрасен, Ваши слова не однообразны, ассоциации всегда неожиданны и вместе с тем тактичны. О чем бы Вы ни писали — о горсти снега или о виде из Вашего окна, об интимной прелести, которая присуща откровенности незнакомых друг другу людей или об огромной разнице перехода от бодрствования ко сну и от сна к бодрствованию — все полно искренности, но искренности изящной, наблюдательности, но наблюдательности не претенциозной, ума, но ума свободного от восхищения самим собой.
