Печаль полей (Повести) - Иванов Анатолий Степанович (читать книги полностью без сокращений .txt) 📗
— Ну а остаток жизни мне ни к чему теперь, не дорожу я им, — стал заканчивать Демидов. — Но уйду я в могилу чуть попозже тебя, Денисий. То есть прежде расплату с тобой произведу по чести. Я мог бы сотню раз уж произвести ее. Давненько уж этак — ты по лесу идешь или едешь, а я следом, незамеченный, за тобой, скрадываю тебя, как зверя. Сегодня, к примеру, с самой зари наблюдал твое рыболовство. Или сейчас вот — кто мне помешает расплату сделать? Патрон для тебя давно тут приготовлен, — Демидов похлопал по ружью. — Но… охота мне, дядя, поглядеть, как ты к смерти готовиться будешь. Так что — давай. Бить я тебя перед этим, как ты меня, не буду. Пристрелю просто, как только где… в лесу ли, в поле ли, попадешься мне в ловком месте.
И встал, пошел к порогу.
— Врешь… не посмеешь! — скрипуче выдавил из себя Макшеев, стирая ладонью пот со щек.
— Ну, я сказал, а ты слышал, — произнес Демидов спокойно, зная, что Макшеев помнит свои слова. — Судьбу свою ты добровольно выбрал.
И, не глядя больше на них, вышел.
7
И началась у него с Денисом Макшеевым жизнь, как игра в кошки-мышки. Макшеев Денис поверил всем его словам до единого, перетрусил до края, рыбалки прекратил, во всяком случае, в одиночку рыбачить теперь никогда не ходил, держался все время на виду у людей. Демидов в неделю раз заворачивал в магазин Марии за водкой, за всякой снедью и, если в магазине никого не было, спрашивал:
— Как он там, Денисий наш с тобой? Еще жива душа в теле?
Сперва Мария молча отпускала ему товар, брезгливо бросала на прилавок бутылки, сохраняя на красивом лице оскорбленную гордость. Потом начала пошмыгивать носом, беззвучно плакать. А однажды истерично разрыдалась:
— Изверг ты, паразит! Закрыл ты нам все небо!
— Почему — вам? Ему только. Тебя вот, детей твоих я не трону. Пущай растут.
— Да ведь это, ежели обсказать кому, пожаловаться властям-то, чем ты ему грозишь?!
— А что ж не жалуется? Я разве запрещаю? Пущай идет куда надо, все обсказывает — за что я его хочу, почему… Да и ходить не надо, с участковым милиционером, гляжу, подружился, на рыбалку вместе похаживают. Пусть ему и обскажет все, признается, кто колхозную ригу сжег тогда…
— Как я ненавижу тебя! Как ты встрял поперек моего пути, душегуб проклятый!
— Эвон что! А я так тебя жалею.
— Что-о? — заморгала она мокрыми ресницами.
— А только не убережет его никакой милиционер, так и передай своему Денисию, — ожесточась, пообещал Демидов.
Вскоре Макшеевы быстренько собрались, продали дом и уехали, держа свой маршрут в тайне. Демидов усмехнулся, пошел к железнодорожному кассиру, тоже рыбаку, с которым познакомился в тайге. Тот, ничего не подозревая, сообщил, что взяли Макшеевы билеты, сдали багаж до одной маленькой станции на берегу Байкала. Демидов уволился с работы, попрощался с плачущей Настасьей, поехал следом. Там поступил опять в лесники, со стороны наблюдал, как устраивались на новом месте Макшесвы. Купили они хороший дом. Мария, как и прежде, стала работать в магазине.
И однажды ранним утром, подождав, пока Макшеев наладит и закинет в озеро удочку, вышел к нему на берег, не снимая с плеча ружья.
— На новоселье, что ль, решил рыбки подловить? Пригласишь и меня, может?
Словно током стегануло Макшеева, вскочил он, сделал шаг назад по обломку скалы, чуть не упал в холодную байкальскую воду. Лицо его было зеленым, под цвет этой воды.
— Не бойся, сейчас не трону, людно тут. Эвон рыбаки на баркасах плывут на промысел.
И повернулся, ушел в тайгу, которая начиналась прямо от берега, оставив ошеломленного, забывшего про свои удочки Дениса на обломке скалы.
… И еще раза два-три меняли местожительство Макшеевы, надеясь скрыться от Демидова. Но он был теперь начеку, следил за каждым их действием, заранее знал их конечный путь. И объявлялся там, едва они как-то устраивались.
Доведенный до отчаяния, Макшеев как-то, пьяный, выкрикнул в лицо Демидову:
— Отравлю, отравлю я тебя, паразита! Заставлю Марию в водку… или в продукт какой мышьяку подсыпать! Сдохнешь, как крыса…
На это Демидов расхохотался прямо ему в лицо и сказал:
— Вот бы хорошо-то! И рук бы я об тебя не замарал, и в тюрьму с Марькой вместе вы бы до конца жизни угодили. Давай… Мне-то жизнь моя и так ненужная, а ты спробуешь, что оно такое тюрьма. Узнаешь, каково оно мне было, об своем поганом нутре поразмышляешь. Время для этого там хватит тебе…
Иногда Демидов думал: неужели Макшеев не догадывается, что он, Демидов, ничего ему не сделает, пальцем даже не тронет, что все его угрозы — пустые звуки? И отвечал себе: видно, не догадывается, дурак. И пусть…
Думал также иногда: а не жестоко ли он наказывает Макшеева? Ну — сделал тот нечеловеческую подлость. Что ж, бог, как говорится, пущай простит ему. Худо ли, бедно ли, жизнь его, Демидова, как-то теперь идет. Девчушку удочерил вот, растет она, приносит ему много забот да еще больше радостей. Теперь и жениться бы, да где найдешь такую, как Настасья. Пить бросить бы, да разве бросишь…
И обливалось сердце Демидова едкой обидой, опьяняла его эта обида пуще водки: нет уж, пущай, мразь такая, и он до конца чашу свою выпьет!
Но все же, наверное, давным-давно отстал бы Демидов от Макшеева Дениса — отходчив русский человек, какую-какую обиду только не простит, — если бы не убеждался время от времени, что душа Дениса еще подлее становится. Нет, угрозы насчет мышьяка Павел не опасался, потому что понимал — Макшеев на это никогда не решится, подлость его — особого рода…
Как-то Мария, выдавая Демидову очередную партию зелья, сказала:
— Зайди к нам, Павел… Денис просил позвать. Поговорить хочет с тобой по-деловому.
— Как, как?
— По-деловому, сказал он.
— Интересно это, однако. Айда.
Денис встретил его, сидя за столом в рубахе-косоворотке. Руки его лежали на столе, пальцы беспрерывно сплетались и расплетались, глаза виляли из стороны в сторону.
— Интересно даже мне, говорю. Ну!
— Выйди, Мария. Дверь припри, — приказал Макшеев. — Значит, вот что, Демидов, давай по мужски. Мне от тебя терпежу больше нету, и я решился…
— На что?
— Не перебивай… — Он опять повилял глазами, не попадая ими на Демидова. — Ты ж понимаешь — я пойду и заявлю: преследуешь ты меня… Угрозы теперь делаешь всякие за то, что разоблачил тебя тогда как поджигателя. И мне, а не тебе поверят.
— А мне это без внимания, что поверят, — усмехнулся Демидов. — Я свое отсидел, и пока с тобой не поквитался — никто больше меня не посадит, заявляй не заявляй…
— Ты погоди…
— А славу себе создашь у людей… Они, люди-то, не знают твоего черного дела, так узнают.
— Погоди, говорю… — Голос его был торопливый и заискивающий. — Давай, чтоб с выгодой и для тебя и для меня.
Сузив глаза, Демидов пристально глядел некоторое время на Макшеева. Спросил:
— Это — как же?
— Что было меж нами — прости… Покаялся уж я бессчетно раз. Да что ж — не воротишь. Теперь девчушку вот ты взял, растишь…
— Говори прямо, сука! Без обходов.
Макшеев будто не слышал обидного слова.
— Возьми от меня деньги, Павел. Много дам… — Макшеев дышал торопливо и шумно. — Вот, если прямо… Оставь только нас с Марией.
— Так… Сколько же?
— Целую тысячу дам. Дочку тебе растить… Еще больше дам!
— Краденых? Марией наворованных?
— Ты! — Макшеев вскочил, чуть не опрокинув стол. Грудь его ходуном ходила. — Тебе что за забота, какие они?!
Демидов шагнул было к Макшееву, тот откачнулся.
— Дешево, выродок ты человеческий, откупиться хочешь, — раздельно произнес Демидов и ударил ладонью в дверь, выбежал, будто в комнате ему не хватало воздуха.
В сенях он услышал рыданье Марии, промедлил шаг. «Как ты только живешь с ним с таким?» — хотел сказать он, но не сказал. Шаг примедлил, но не остановился.
В другой раз случилось еще более страшное. Былоэто в причулымской тайге в конце мая или в начале июня — в ту пору уж замолкли соловьи, но кукушки еще продолжали, кажется, кричать тоскливо и безнадежно.
