Переходы - Ландрагин Алекс (читать книги бесплатно полностью txt, fb2) 📗

— Известно лишь, что ты нуждаешься в спасении души, — отвечала она. — Что, по сути, правда.

В кофейню мы вошли, будто в облако дыма. Эдмонда огляделась и, по-прежнему сжимая мое предплечье, двинулась в направлении молодого человека, в одиночестве сидевшего за деревянным столиком. Был он таким тощим и угловатым, что мне напомнил не столько человека, сколько насекомое богомола: жидкая бороденка, длинные волосы, аккуратно начесанные на один глаз. По причине необычайно высокого роста он привычно горбился, и казалось, что на стул он не сел, а сложился, повторив его форму.

— Бонжур, месье Ру. Позвольте представить вам моего друга месье Бодлера.

Ру встал и внезапно возвысился надо мной. Глаза мои упирались ему в плечи. Мы обменялись поклонами и рукопожатиями. Рука у него была липкая, вялая. Повисла гнетущая пауза — я отыскал носовой платок и обтер пожатую семинаристом руку.

— Мадам Эдмонда мне сказала, что вы нуждаетесь в духовных наставлениях, — произнес наконец юноша высоким гнусавым голосом — как мне показалось, он пытался изобразить искушенность.

— Безусловно, — ответил я, и вновь повисло тягостное молчание. Я беспомощно оглядывался на свою сообщницу, но поскольку лицо ее скрывала вуаль, по нему невозможно было определить, что делать дальше. — А вы изучаете богословие?

— Именно так, и я уже решил послужить Господу в тропиках: жить среди дикарей Конго, спасать души каннибалов, нести им свет Иисуса и все такое прочее.

Он принялся дерганно и дотошно излагать, сколь праведное перед ним открывается будущее. Из этих рассуждений у меня возник образ человека не столько одержимого, сколько честолюбивого, однако сам он понятия не имел, что производит подобное впечатление. Слушая, я прикидывал, каково будет жить в этом нескладном теле, произносить подобные речи, пользоваться для обычных дел этими пугливыми паучьими пальцами, нагибаться всякий раз, как понадобится пройти в дверь. Мысль была не из приятных. Стану ли я, оказавшись в этом новом теле, носить такую же прическу? Будет ли тон моего голоса столь же невыносимым? Если у меня не сохранится воспоминаний о предыдущих существованиях и я войду в подобное тело, на какую участь я себя тем самым обреку? Он же пребывал в полном неведении относительно того, что его ждет в случае, если замысел наш осуществится. Он совершит переход в мое тело, балансирующее на шаткой грани полного распада. Вряд ли участь его завиднее моей. Мысль о переходе в паре с этим семинаристом внезапно показалась мне скабрезной.

— Шарль! — донесся до меня голос Эдмонды.

Юноша умолк, видимо обратившись ко мне с вопросом, который я, погрузившись в размышления, не расслышал. Я пожаловался на зубную боль и откланялся.

Мадам Эдмонда вышла за мной следом чуть позже — я стоял, прислонившись к стене кофейни, в глубочайшем смятении. Она снова взяла меня под руку, и мы зашагали назад к вокзалу.

— В чем дело, Шарль? Ты не удовлетворен плодами моих усилий?

— Человек этот простец, в этом нет ни малейших сомнений. Мысль о том, чтобы жить в его теле, мне невыносима. Однако есть и иные соображения: если мы совершим переход, душа его зачахнет в скудости моего тела, и при всем моем к нему презрении я на такое согласиться не могу, тем более если это произойдет без его ведома. Слишком это все похоже на кражу. Уж лучше я вовсе откажусь от перехода, умру — и покончу со всем.

Мы вошли в вокзальный зал ожидания, Эдмонда помогла мне опуститься в кресло.

— Шарль, ты затребовал мужчину, причем не любого, а здорового и образованного. Ведомо ли тебе, как трудно уговорить подобного человека отнестись серьезно к возможности переходов? А преуспев в этом — уговорить его отдать собственное тело, тем более — получить взамен хрупкое и недужное? Во всей Европе не найти человека, который бы на это согласился. — Даже сквозь вуаль на меня веяло яростью, которую излучала Эдмонда. — Ты настаиваешь, что второй участник перехода должен пойти на это добровольно, и тем самым делаешь мою задачу почти невыполнимой. Кто поверит в подобную историю? Тебе, чтобы мне поверить, потребовалось двадцать с лишним лет.

— Я не могу на это согласиться.

— Ну ладно, — вздохнула Эдмонда, — найду кого-нибудь, кто ищет смерти. Но, Шарль, не забывай, что на улицах множество отчаявшихся молодых женщин, женщин, оказавшихся в столь невыносимых обстоятельствах, что смерть для них предпочтительнее жизни. Подумай об этом.

Мы расстались во взаимном неудовольствии.

В обратном поезде в Брюссель тем же вечером я поначалу сидел в купе один. Слова Эдмонды все еще звенели у меня в ушах, и болезненная невралгия разыгралась пуще прежнего. Чтобы приглушить муки, я проглотил целый пузырек лауданума и погрузился в эйфорическую дрему. На остановке в Женапе в купе вошли две молодые дамы. Судя по всему, они были сестрами. Они поприветствовали меня по-французски: «Доброй ночи, святой отец». Меня не впервые принимали за служителя церкви — видимо, по причине угрюмого выражения лица и темных одежд. Юные дамы уселись напротив и погрузились в беседу — говорили они по-фламандски. Поскольку меня им видно не было, держались они с полной естественностью. Я тайком за ними наблюдал, дабы не лишать их разговор спонтанности. Сделал вид, что смотрю в окно на пролетавшие мимо поля, однако в темноте почти ничего не было видно, лишь отражалось в стекле наше освещенное купе. Я сосредоточился на отражении двух дам, вслушиваясь в странный язык, который мне всегда напоминал бульканье ручейка. Меня привлекала их женская составляющая: голоса, движения, одежды, уютная взаимная близость. Женщины окружали меня ежедневно, и все же я не уставал поражаться их странности. Каково, гадал я, быть женщиной? Каково зачинать в себе другую жизнь? Я всегда льстил себе тем, что, будучи литератором, обладаю достаточным полетом воображения, чтобы дать поэтический ответ на эти вопросы — а только поэтический ответ эти вопросы и предполагают. Но можно ли с помощью одних лишь слов перейти через реку, отделяющую мужчин от женщин? Впервые в жизни я готов был признать, что такая вероятность представляется мне сомнительной, а из этого признания вытекала целая вереница мыслей, и к тому времени, когда поезд подошел к Брюсселю, мысли привели меня к выводу, диаметрально противоположному тому, которого я придерживался на момент отбытия из Шарлеруа. Если переход в принципе возможен, что я потеряю, если исследую второе проявление вели кой человеческой двойственности — женское?

Женственность. Пока я наблюдал за сестрами, меня впервые заворожила сама возможность перехода, мысль о том, что я не буду более заперт в гробнице мужского: я получу свободу, вырвусь из узилища насилия, честолюбия и похоти! Я знал лишь одного человека, жизнь которого была тяжелее моей, — Жанну — и внес более чем весомый вклад в эти тяготы. Я решил, что не вижу иных нравственных оправданий отказу от перехода в женственность, помимо трусости.

[269]

Неподходящая кандидатура

Дожидаясь следующего послания от Эдмонды, я продолжал — в промежутках между припадками невралгии, когда я слабел от лауданума настолько, что даже не мог взять в руку перо, — записывать те строки, которые вы сейчас читаете. Несмотря на мучительные боли, мною овладело некое экстатическое спокойствие, мне доселе не ведомое. Ночные кошмары, терзавшие меня всю жизнь, отступили. На их место пришли сны одновременно ясные и умиротворяющие. Тело и душа почти что разъединились. Первое терзалось болью, умирало, вторая постепенно обращала свой взор к следующему странствию.

Эдмонда посоветовала мне отваживать любых посетителей из опасения, что я раскрою им наши планы. Но все же когда однажды утром в дверь мою неожиданно постучал Огюст, мне не хватило духу его прогнать, ведь мы, возможно, виделись в последний раз. Он вошел, увидев, что я, обессилев от боли и лауданума, лежу в постели, нахмурился.

— Тебе нездоровится?

— Ничего нового, друг мой, — ответил я. — Все та же невралгия, которой я страдаю уже много лет.