Коммунальная квартира - Кунин Владимир Владимирович (читать книги бесплатно полностью .TXT) 📗
Мы немножко постояли, не зная, о чем говорить.
— Дедушка! — крикнула Машка. — Все?!
Дедушка посмотрел на нас с Мишкой, махнул рукой и сказал:
— Все. Иди мойся и переодевайся... Я еще здесь с Андрюшей покурю.
— Пошли? — сказала нам Машка.
Мишка подошел к Андрею Николаевичу:
— Андрей Николаевич, можно мы с ней пойдем?
— Валяйте, братцы! Я за вами зайду в гардеробную.
Глава девятая
О том о сем...
А потом мы шли домой. Пешком. Мы сначала проводили эту Машку с дедушкой и немного постояли около их гостиницы. Поговорили о том о сем.
Я-то больше молчал, а Мишаня показал себя в лучшем виде. Нет, это честно. Без смеха. Я за него даже ни разу не застеснялся. Он только слишком часто повторял: «Точно, Вовка? Пусть Вовка скажет! Вот Вовка знает! Да, Вовка?» Будто он врал и просил меня подтвердить, что не врет. Но если бы он даже и врал, я бы все равно его не выдал. Во всяком случае, при этой Машке. Может, потом я бы его и треснул или сказал бы что-нибудь, но при посторонних...
Так что ему совсем не нужно было все время лезть ко мне. Тем более что он говорил правду. И этими своими дурацкими вопросами он мне ужасно мешал про что-то думать! Честно говоря, я и сам не знал, про что я думал. А может, я и не думал? Может, просто так... Со мной это часто бывает. Вроде стою, участвую в разговоре, даже что-то сам говорю, нет-нет да и засмеюсь чего-то, а в голове так медленно-медленно совсем другое плавает. Или про маму, или про того же Мишку, или про себя, или еще про что-нибудь. А теперь еще и про Андрея Николаевича стало думаться... Про разное. И главное — жутко несвязно. Ну, как сон: смотришь про все на свете, особенно к чему сам имеешь отношение, даже полетаешь немного (я такие сны больше всего люблю!), а начнешь рассказывать кому-нибудь и сам вдруг понимаешь, что никакого рассказа не получается. Неинтересно это чужим. И перестанешь. Только скажешь: «И так далее...», потому что ведь закончить как-то нужно. А человек, который тебя так вежливенько слушал, — обрадуется и тут же завопит: «А вот мне вчера снилось!..» Но тут уж тебе становится неинтересно. И поэтому я теперь сны никому не рассказываю.
А тем более когда стоишь, говоришь о том о сем, а в голове у тебя вроде сна, и ты немножко не здесь, а совсем-совсем в других, и даже сразу в нескольких разных местах. Тогда я обычно почти ничего не слышу, а только слышу последнее слово каждого. Вот как сейчас, у гостиницы. И поэтому очень злюсь, когда меня про что-то спрашивают и мне нужно возвращаться оттуда. Из тех разных мест.
Но на Мишку я злился не очень. Мишке действительно нужно, чтобы я его подтверждал. Он даже когда правду говорит или что-то хорошее делает, все равно в себе не уверен. Какая-то у него такая неуверенность. Нет, серьезно, у него это ужасно развито! Я только удивляюсь всегда: как этого никто не понимает?
Между прочим, я такую штуку даже у взрослых частенько замечаю. Особенно когда кричат друг на друга или ссорятся. И мне их всегда так становится жалко! Особенно за то, что я это понимаю.
Мне вообще кажется, что я про взрослых иногда понимаю больше, чем им этого бы хотелось. И самое странное — больше, чем мне хотелось бы этого самому!
Поэтому я не очень-то люблю что-нибудь неожиданно понимать про взрослых. Когда дело касается Мишки, тогда все ясно. Мишка не взрослый. У нас сейчас начинается самый трудный возраст. (Это Мишкина бабушка моей маме в ванной говорила. Мы с Мишкой сами слышали.) Так что Мишке ничего не грозит. Этот трудный возраст пройдет, и будь здоров! А со взрослыми дело гораздо хуже: у них он уже прошел, и надеяться им особенно не на что...
Когда мы вернулись домой, Елена Ивановна выглянула из своей комнаты и, ни к кому не обращаясь, сказала:
— Прекрасно! Ночные прогулки очень укрепляют неокрепший детский организм...
Мы с Мишкой, конечно, ничего не ответили. А Андрей Николаевич вежливо сказал:
— Они со мной в цирке были.
И тут Елена Ивановна вдруг так заулыбалась, что мы с Мишкой прямо рты разинули. Она никогда так не улыбалась.
— Ах, с вами?.. — пропела она. — Что же вы, шалунишки, молчите? Я уж думала, что вы одни куда-нибудь отправились... Они у нас такие самостоятельные.
Вот это да! «Шалунишки», «у нас», «самостоятельные»!!! Что это с ней? Может быть, она уже раскаялась?
Но тут вышла Мишкина бабушка, и Елена Ивановна сразу скрылась за своей дверью.
— Они вас не замучили? — спросила Мишкина бабушка. — Они кому хотите могут голову задурить.
— Нет. Все в порядке, — ответил Андрей Николаевич. — Екатерина Павловна дома?
— Дома, дома... На кухне. Мишенька, скажи «спасибо» Андрею Николаевичу!
— Что, я сам не знаю! — огрызнулся Мишка. — Спасибо, Андрей Николаевич!
Бабушка увела Мишку ужинать, а мы пошли на кухню.
— Добрый вечер, — сказал Андрей Николаевич маме. — Получайте Вовку в целости и сохранности.
— Большое спасибо, — ответила мама и поцеловала меня. — Я буквально только что вернулась с работы, и у меня еще ничего не готово. Вы не выпьете с нами чаю, Андрей Николаевич?
Мне так захотелось, чтобы Андрей Николаевич посидел с нами и выпил чаю, что я даже немножко подпрыгнул и тихонечко закричал:
— Ну пожалуйста, попейте с нами чаю!
— Хорошо, — сказал Андрей Николаевич. — С удовольствием. Пойдем мыть руки, Вовка!
Обычно, когда мама посылает меня мыть руки, я всеми силами стараюсь ей доказать, что руки у меня совершенно чистые и мыть их просто глупо. И каждый раз у нас происходит маленький скандальчик. Но тут я ничего не сказал, а пошел мыть руки. И мы стояли с Андрей Николаевичем в ванной и мыли руки под одним краном, и мне было очень приятно, что мы моем руки одним куском мыла. И было очень здорово!
А потом мы все трое пили чай. Мама и Андрей Николаевич о чем-то разговаривали, а я прямо-таки жмурился от удовольствия. И еще мне хотелось спать. Мама посмотрела на меня и сказала:
— Цветков! Да ведь у тебя глаза слипаются!..
— Что ты, ма! Это я их просто так на секундочку закрыл...
— Ну-ка забирайся в постель и закрой их до утра, — сказала мама.
В другое время я бы наверняка немножко поныл и выпросил бы разрешения почитать в постели. Но сегодня мне даже хотелось выполнять все мамины приказания. Я сам себя не узнавал! И вовсе не потому, что у нас сидел Андрей Николаевич и мне хотелось казаться пай-мальчиком. Нет. Мне просто хотелось сегодня делать всем только приятное. И я прикинул, что маме будет приятно, если я лягу спать безо всякого нытья. И не произнося ни слова, разделся и улегся в постель.
— Спокойной ночи, ма!.. — сказал я из-под одеяла. Мама подошла и поцеловала меня.
— Ты доволен? — тихо спросила мама.
— Очень! А чем?
— Походом в цирк.
— Конечно... Еще как! Я тебе завтра все-все расскажу.
— Спи спокойно, сынуля.
— Андрей Николаевич! — крикнул я. — Спокойной ночи!..
— Спокойной ночи, Вовка, — ответил Андрей Николаевич.
И кажется, именно в это мгновение я заснул.
И всю ночь мне снилась Машка Цукетти и огромная цирковая лошадь, которая не выпускала меня из стойла и умела разговаривать...
