Долгое безумие - Орсенна Эрик (книги онлайн бесплатно серия .txt) 📗
А тот пребывал в прострации.
— Куда же мы пойдем? — спросила девушка, когда они вышли из ресторана.
Было два часа ночи.
Они вернулись туда, где днем шла подготовка к грандиозной Выставке.
— Ночной дозор! — бросили они недовольному сторожу.
В рабочем кабинете Габриеля дрожал зеленоватый свет аквариума — модели того, который должен был разместиться в нижнем этаже постоянной экспозиции музея колоний. Моя будущая мать не пожелала лечь.
— Вы правы, — шепнул ей мой будущий отец, — члена боевой организации нельзя заставить лечь.
— Смотрите-ка, он сделал его стоя, — выдохнула Энн. Множество раз слышал я от матери одну и ту же фразу, не понимая ее значения: «Члена боевой организации нельзя заставить лечь».
За ее спиной плавали гигантские морские черепахи — это было единственное, о чем она мне рассказала.
С тех пор они больше не виделись. Мать не сказала отцу о моем рождении. Звали ее Отксанда. Впоследствии она погибла в дорожной аварии. Дело было какое-то подозрительное, но полиции было не до того. Только тогда отцу сообщили о моем существовании. Он стал заботиться обо мне.
Сестры молча разглядывали меня. Они больше не улыбались. Прошло несколько долгих минут, по морю проплыл парусник. Энн встала, куда-то ушла, вернулась. В руках у нее были шампанское и флейта. Они продолжали разглядывать меня с непривычной, судя по всему, для них серьезностью. И по очереди повторяли:
— Добро пожаловать в нашу семью. В нашу странную семью. Будь как дома.
Габриель XI так ни разу и не шелохнулся.
— Мы совсем забыли о виновнике торжества! — воскликнула Энн, нарушив некое очарование, установившееся в саду.
Они бросились к нему, чуть не силой вытащили его из режиссерского кресла и, подхватив под руки с обеих сторон, привели в дом. Бедняга Габриель XI, еще час назад торжествовавший, теперь вернулся к своей обычной роли — любимца двух королев. Они целовали его в щеки, лоб и повторяли:
— Ведь это не единственный твой секрет! У тебя есть и другие дети?
— Наша семья — твоя семья!
За обедом я убедился, что Господь не обделил их аппетитом: кальмары, султанка, тысячелистник и пирог Париж-Брест. Безостановочно поглощая пищу, они не сводили с меня любопытных глаз.
— Как жаль, что твоя мать умерла. А то бы зажили все вместе.
Старости на зависть легко даются иные вольности. Габриель XI восседал во главе стола эдаким маленьким Ноем посреди ковчега.
VIII
Вернувшись в Париж, исполненный новых сил и чувствуя поддержку трех экспертов в науке любви, Габриель явился в департамент Обучения по переписке и погрузился в исследование разложенных по странам досье.
Прошла неделя. И вот однажды, часам к четырем пополудни, открыв зеленую корочку с надписью «Аргентина», он понял, что близок к заветной цели.
В те времена документы еще писались каллиграфическим почерком. Именам и фамилиям было вольготно на белых страницах. Когда он дошел до заголовка
Буэнос-Айрес и его пригороды
Лицей Жана Мермоза
сердце перестало биться в обычном ритме.
Все было на своих местах: Патрик в восьмом классе, Жан-Батист в шестом, одинаковая фамилия, от которой веяло дружной, сплоченной семьей и запертым на всевозможные замки и задвижки миром, в который вход ему, Габриелю, был заказан.
— Я могу взглянуть на их работы?
Уроженка Антильских островов, которую ему дали в помощь, проследовала к железному шкафу. Пальчики с лакированными ноготками пробежались по папкам и вытянули одну из них, пухлую, как подушка.
— Завтра верну.
Помощница спохватилась, но было поздно. Габриель уже сбегал по лестнице. Ему и невдомек было, что существует циркуляр 63В18, запрещающий подобного рода заимствования.
В номере 14-м своего любимого отеля, освободившемся благодаря ревматизму хозяйки (больные пальцы иногда стирали лишнюю клеточку в ее регистрационном листе), Габриель погрузился в мир тех, кому было предназначено стать частью его жизни, — мир двух призраков, которые год от года будут становиться все старше и о которых ему будет известно все, хотя больше и не придется встретиться.
Патрик был слаб в грамматике, зато задачки щелкал как орешки.
Жан-Батист, казалось, увлекается лишь латинскими склонениями.
Утром Габриель, с конвертом в руках и робким, как у соискателя на вакантную должность, видом, дожидался перед дверью министерства. Смирением, редким у журналиста, за которого он себя выдавал, он заслужил прощение, хотя его поступок и был расценен как возмутительный. Не последнюю роль сыграло и то, что ему покровительствовала сама всесильная г-жа ректор.
Работы учеников из Буэнос-Айреса были возвращены с пометками, да какими! Вместо кислых и унылых «Неловкая фраза», «Клише», «Тяжеловесно» на полях сочинения «Ваши впечатления от пампы» запестрели похвалы: «В этом абзаце передан простор», «Прекрасна мелодика фразы», «Загляните в словарь танго». Не обошлось и без критических замечаний, правда, смягченных, насколько это было возможно. «Знаю, нелегко говорить сразу на двух языках, но ваш испанский — прямо-таки людоед: взял и проглотил букву „h“ в слове „theatre“, и отступлений вроде: „Кстати о пампе: известна ли вам история Орели-Антуана де Тунена, уроженца Перигора — попросите маму показать вам это место на карте Франции, — короля Патагонии и земель, лежащих к югу от 47-м параллели (не забудьте объяснить мне в следующий раз разницу между меридианами и параллелями), закончившего свои дни фонарщиком в Туртуараке, близ Бордо?“
Чиновники из департамента образования по переписке, ознакомившись с его пометками, признали в нем своего и даже пригласили на коктейль в честь отъезда уроженки Кот-дю-Нор, одного из столпов данного образования.
Просьба Габриеля в течение двух-трех месяцев продолжать занятия с учениками была удовлетворена, удивительным показалось лишь то, что он не пожелал познакомиться с другими детьми, находящимися в других странах, на что он ответил следующее:
1) Аргентина — страна, по преимуществу состоящая из иммигрантов, и представляет собой как бы всю планету.
2) К чему разбрасываться? Не лучше ли сосредоточить внимание на этих двух случайных незнакомцах: Патрике и Жане-Батисте?
До тех пор Габриель поддерживал с письменностью лишь сугубо утилитарные отношения, куртуазные, но не теплые. Он старался уместить не более чем на странице каждый из своих ботанических проектов, сопровождая их загадочными в силу краткости комментариями к рисункам. Изложив свой замысел на бумаге, он обычно брал заказчика под локоть и вел его на то место, где! предстояло разбить сад, а уж там говорил часами.
Теперь по вечерам в гостиничном номере — то 14-м, то 16-м, то 12-м, то 17-м, в зависимости от динамики смены жильцов, — он открывал для себя мир слов с их изначальной непокорностью, закоренелой привычкой вести кочевой образ жизни, с присущим им гурманством, нескромностью и манерой повсюду совать свой нос, а потом давать деру через черный ход.
В свои сорок лет он обратился к познанию очевидных вещей, таких, к примеру, как: влюбленный что капер, чьими кораблями стали бы слоги. Капер-влюбленный засылает корабли-слова далеко за горизонт. Туда, где произрастают растения, из которых потом получают пряности. А тот, у кого не хватает слов, так и остается в порту: едва появившись на свет, он уже дает течь, идет ко дну, растворяется в банальностях, покрытых жирной пленкой.
Словом, Габриель крепко сдружился со знаниями, опьяненный чувством. Он цеплялся за них, как за последнюю надежду. Его стол ломился от словарей, как некогда от набросков.
Некое словесное безумие овладело им в первой четверти 1965 года и больше его не покидало. А когда б не оно, разве осмелился бы он рассказывать так подробно одну из самых любострастных историй на свете?
Как он и полагал, его заметки на полях пробудили любопытство матери Патрика и Жана-Батиста.
— Мама, посмотри, что он написал!
