Какое надувательство! - Коу Джонатан (мир бесплатных книг txt) 📗

Несколько минут я разглядывал ее, пока не начал мерещиться какой-то смысл. Сначала я видел только хаотичное лоскутное одеяло красок — само по себе оно поражало взгляд, однако подавляло и сбивало с толку. Затем постепенно начали проступать некие контуры и изгибы, и картина напоминала уже не лоскутное одеяло, а скорее вихрь движения и энергии, в который меня начало головокружительно затягивать. Наконец проявились некие формы, и я пустился в рискованное предприятие — определить, что это такое: сфера, занимающая всю левую сторону холста… с каким-то приспособлением, на которое, похоже, натянута сетка… Неужели это банальный натюрморт, только размазанный и весь перекошенный? Или грубо намалеванный пейзажик пустыря — скажем, угол на заднем дворе Джоан — с футбольным мячом и сломанной теннисной ракеткой? Чем дальше, тем больше мне казалось именно это, и восторг мой начал помаленьку угасать, когда…

— Не смотрите, пожалуйста.

В дверях, прижимая к груди бумажный пакет, стояла Фиби.

Я не нашелся что ответить, кроме:

— Простите, я… это все любопытство.

Она вошла в комнату, положила пакет на стол и вынула альбом для рисования и карандаши.

— Я не против того, чтобы вы сюда входили, — сказала она, — но мне не нравится, когда рассматривают мои работы.

— Простите, мне, наверное, следовало… спросить разрешения или как-то…

— Дело не в этом. — Она вновь накинула простыню на холст и принялась поправлять пучок увядших гипсофил, торчавших в банке из-под варенья на подоконнике.

— Это же здорово, — сказал я и почувствовал, как она вдруг вся напряглась. Тем не менее я лепетал дальше. — То есть, наполнить картину таким трагизмом, такой силой, когда имеете дело с настолько повседневными предметами, — это же замечательно. Иными словами, футбольный мяч и теннисная ракетка — кто бы мог подумать…

Фиби обернулась, но глаз не поднимала, а голос ее был по-прежнему тих.

— Я не очень уверена в своих художественных способностях.

— Напрасно.

— Это последняя из шести картин, навеянных мифом об Орфее.

— А остальные так же хороши, как э… — Я изумленно посмотрел на нее. — Прошу прощения?

— Здесь изображены лира и его отсеченная голова — их влекут воды Ибера.

Я сел на кровать.

— А.

— Теперь вы понимаете, почему я не люблю показывать свои работы.

Казалось, покончить с затянувшимся молчанием не удастся никогда. Я тупо смотрел в пространство, даже не пытаясь извиниться, настолько меня это ошеломило. Фиби села за стол и принялась затачивать карандаш. Я уже почти набрался решимости встать и уйти без единого слова — это было бы лучше всего, — когда она неожиданно спросила:

— Она сильно изменилась?

Я сначала не понял.

— Простите?

— Джоан. Сильно изменилась с тех пор, как вы с ней виделись в последний раз?

— О. Нет, не очень. — Потом подумал. — Если честно, я не могу сказать. Я ведь никогда ее по-настоящему не знал взрослой — только ребенком. Теперь мы словно заново познакомились.

— Да, я заметила. Вы совсем чужие.

Я пожал плечами. Не равнодушно, скорее — с сожалением.

— Наверное, не стоило мне приезжать.

— Что вы! Она несколько недель ждала этой встречи. Ей хорошо с вами, точно вам говорю. Когда вы тут, она совсем другая. И Грэму так кажется.

— Другая — в каком смысле?

— Менее… отчаявшаяся, что ли.

Мне не понравилось, как это прозвучало.

— Мне кажется, ей здесь очень одиноко, понимаете? А работа отнимает у нее все силы. Мы с Грэмом стараемся ее растормошить как можем. Я знаю, она с ужасом ждет лета, когда нас тут не будет. Не то чтобы нам это было тяжело или еще как-то, — с жаром добавила она. — Мы оба с ней, вообще-то, отлично ладим, только пара каких-то вещей… как бы это сказать… выходит за рамки служебных обязанностей. Например, когда приходится играть.

— Играть?

— Довольно часто после ужина она хочет, чтобы мы играли с нею в настольные игры. «Монополия», «Змейки-лесенки» — вот такие.

Я ничего не сказал. Но внутри меня почему-то затрясло.

— Но вам об этом не стоит волноваться. Пока вы здесь, она о них и не вспомнит, это точно. Ни к чему.

— Ну? Кто со мной в скрэббл по-быстрому перекинется?

С улыбкой предвкушения Джоан обвела взглядом сидевших за столом, и каждый из нас постарался отвести глаза. Грэм прибегнул к обычному трюку — принялся собирать тарелки, Фиби сосредоточенно допивала оставшееся в бокале вино, а во мне вдруг проснулся интерес к тому, как перевести лозунги на плакате польского профсоюза, что лез мне на глаза последние три вечера. Через несколько секунд я осознал: остальные надеются, что я приду им на помощь. Поэтому ответил:

— Вообще-то мне бы не помешало часок-другой посидеть в одиночестве с блокнотом, если не возражаешь. Меня сегодня просто переполняют замыслы.

Наглая ложь — но единственная причина, которую Джоан могла счесть уважительной.

— Ну что ж, — сказала она. — Не хочу мешать вам с Музой. Но если ты пишешь новую книгу, дай мне слово.

— Какое?

— Разумеется, что я буду первой читательницей.

Я криво улыбнулся.

— Ну, это дело долгое. Сомневаюсь, что она увидит свет в ближайшем будущем. А тем временем мне нужно еще кое над чем подумать — я собираюсь заняться документалистикой. — По выражению лица было трудно определить, впечатлило это признание Джоан или покоробило. — Мне предложили работу — написать хронику одного весьма высокопоставленного семейства. А это совершенно другое дело, если хотите знать.

— О, и кто бы это мог быть?

Я назвал фамилию, и Грэм презрительно и недоверчиво фыркнул:

— Этой стаи упырей? Сильно же вас в таком случае прижало — вот все, что я могу сказать. — И он скрылся в кухне, унося наши тарелки с остатками превосходной «парминьяны» Фиби и на ходу чуть слышно пробормотав: — Уиншоу, значит, а? Умора…

Джоан посмотрела ему вслед расширившимися в недоумении глазами.

— Чего это он так? Что особенного в этих Уиншоу?

Она повернулась ко мне за разъяснениями, но реакция Грэма всерьез ужалила меня, и я надулся.

— Ты поняла, что он хотел сказать? — спросила она у Фиби. — Ты об этих Уиншоу слыхала?