«Тойота Королла» - Севела Эфраим (читаем книги бесплатно .TXT) 📗

— Все, что со мной сегодня случилось, Олег, заслуженная кара. Чем я лучше этой своры, топтавшей меня? Я ведь взвыла лишь потому, что бьют меня. Именно меня. Еврейку. А когда четыре года назад надругались над крымскими татарами, разве я ощущала боль? Я встала на дыбы? Я хоть одно словечко вымолвила? Не в их защиту, упаси Боже! Но хотя бы выразила сострадание? Мы молчим, когда бьют других. Лишь бы не нас. А с такой моралью мы все по очереди будем биты. И поделом. Другого мы не заслуживаем. Поэтому, Олег, я не сойду с ума. Как не свихнулись в холодной Сибири татары. Возможно, выживу. А ты не терзайся. Если бы ты вступился за меня, я посчитала бы тебя ненормальным и не решилась бы рядом с тобой прохаживаться ночью, как это делаю сейчас, потому что за таким безумным поступком можно было ожидать и другого: например, я бы не удивилась, если б ты вдруг откусил мне ухо.

Я посадил тогда Соню в московский поезд, и с тех пор до самой этой встречи на мысе Форос наши пути не пересеклись.

Мы миновали беленький домик-музей Чехова в Аутке, совсем утонувший в зелени темных кипарисов, некогда посаженных его руками, и оттуда дорога пошла положе, и под ногами уже были не осыпающиеся камни, а твердый, с асфальтом тротуар. Мы входили в Ялту. И развязав узелки, что всю дорогу несли за плечами, облачились в одежды и приняли вполне добропорядочный вид.

Женщины шли впереди нас по узкому тротуару. Толя придержал мой локоть и, когда расстояние до них увеличилось, тихо сказал:

— Ну и птичку ты раскопал. Она и в постели любит так философствовать?

Я пробормотал, что в постели ей нет равных.

— Тогда простительно, — заключил Толя.

Впереди показалась зеленая крыша гостиницы «Ореанда».

На том конце провода трубку сняли необычайно быстро, точно с нетерпением ожидали звонка. Сняла трубку, невзирая на позднее время, не жена, а дочь, пятилетняя Танечка.

— Доченька, — удивился я. — Ты почему не спишь? Где мама?

— Папочка, — донесся до меня ее всхлип, — мама ушла в кино. Я дома одна.

Это меня не удивило. Мы приучили девочку уже с трех лет оставаться одной дома, когда нам с женой нужно было куда-нибудь уйти вместе. Мы запирали ее в квартире, уложив предварительно в постель, где она еще с полчаса или с час играла со своими куклами, пока глаза не слипались, и преспокойно засыпала. Вернувшись, мы выключали свет в ее комнате.

Теперь, по всем моим расчетам, она должна была спать.

— Папочка, — слезливо сказала дочь, — пожалуйста, не клади трубку. Я боюсь.

— Кого боишься?

— Шпиона.

— Какого шпиона?

— Из телевизора.

— Ничего не понимаю, доченька.

Кабина, из которой я разговаривал с Москвой, была без дверей, говорил я очень громко, чтоб быть слышным на другом конце провода, потому что в зале было довольно многолюдно и шумно. Люди, в основном это были женщины, толпились у кабин, ожидая, когда освободятся телефоны, и мои странные слова о шпионе, естественно, привлекли внимание: у моей кабины выросла большая толпа.

— Понимаешь, папочка, — торопливо объясняла дочь, словно боялась, что ей не дадут договорить и вырвут трубку, — когда мама ушла, я включила телевизор. А там показывали про шпиона. Страшный фильм. Я боялась выключить, пока не кончилось. Потом ушла в ванную. И хорошо еще, телефон взяла с собой. Только разделась — и услышала в квартире шаги. Там ходит шпион… из телевизора. Я заперла дверь в ванную и умираю от страха.

— Так, — озадаченно протянул я. — Сейчас разберемся. Пожалуйста, не плачь… И слушай внимательно. Я бросил в щель телефона последний жетон и, обернувшись к сгоравшей от любопытства толпе женщин, попросил, зажав ладонью микрофон:

— Товарищи! У меня кончились жетоны, а я не могу прервать разговор. Там, в Москве, маленькая девочка… моя дочь… очень напугана… я не могу ее так оставить… Дайте взаймы, у кого есть, жетоны.

Сердобольность русских женщин известна, и в мою протянутую ладонь тут же посыпались медные жетоны. А одна грудастая, полная дама бесцеремонно протиснулась в мою кабину, прижав меня спиной к стеклянной стенке, и сама стала проталкивать жетоны в ненасытную щель.

— А ты, давай, говори. Спасай ребенка.

— Слушай меня, Танечка, — сказал я ровным, спокойным голосом, стараясь этим передать спокойствие на тот конец провода. — Тебе нечего бояться. Тебе показалось, что кто-то ходит по квартире. Там никого нет. Уверяю тебя. Папа тебя никогда не обманывал? Верно?

— Верно, — шепотом согласилась она.

— Значит, и сейчас ты должна ему верить. Ты искупалась?

— Да. Но не вытерлась… Потому что… услышала шаги… Стою в ванной… и дрожу от холода… и страха.

— Вот как? Тогда, в первую очередь, вытрись. А то простудишься и заболеешь.

— А как я вытрусь? У меня же рука занята. Трубка в руке.

— А ты положи трубку. Не на телефон. А рядом. Потом снова возьмешь.

— Нет, — захныкала она. — Боюсь положить трубку. Твой голос пропадет.

— Клади. Не бойся. Я буду ждать, пока ты вытрешься.

Там послышался щелчок от прикосновения пластмассовой трубки к кафельному полу ванной, и я перевел дух и оглянулся на столпившихся у кабины женщин.

— Спасибо, бабоньки. Выручили. Женщины загалдели хором:

— Вот отец!

— Как ребенка-то любит.

— Таких поискать.

— За тыщи верст о дите своем беспокоится.

— Да не той достался. Где ж она, лахудра, шляется по ночам? Когда муж в отъезде. Кинула ребенка одного. Господи, вот такие и отхватывают себе золотых мужиков.

— Ты здесь, папочка? — снова донесся голос дочери. — Все. Я сухая.

— Молодец, Танечка. Умница. А теперь возьми телефон с собой и иди в свою комнату.

— Как? Он же там.

— Там никого нет. Уверяю тебя.

— Но я слышала его шаги… Я боюсь, папочка.

— Так вот, послушай меня… Не мог шпион войти в нашу квартиру.

— Почему?

— Он знает, что ты моя дочь. А меня он боится.

— Почему?

— Кто самый сильный человек?

— Мой папуля.

— И шпион это знает. И побоится разгневать твоего отца. Поэтому он не мог к нам забраться.

— А к соседям?

— И к соседям тоже. Потому что знает, что будет иметь дело со мной, и ему не поздоровится. Ты согласна?

Я услышал ее неуверенный смех:

— Да, папочка.

— Тогда докажи, что ты моя дочь. И тебя пустяками не испугаешь.

— Хорошо, папочка. Только ты говори со мной. Я пойду, а ты говори, говори, говори…

Я представил, как она, покрываясь, гусиной кожей, нагишом, тоненькая, хрупкая, с мокрыми волосиками, облепившими шейку и личико, несет в одной руке черный аппарат, другой прижимает к ушку телефонную трубку. Как выглянула, преодолевая страх, из ванной в коридор и зашлепала до ковру, не оглядываясь, к двери своей комнаты.

— Поставь аппарат у своей кровати, — отдавал я распоряжения, — и, не выпуская трубки, одной рукой приподними одеяло и залезай в тепло. Легла? Умница. Теперь убедилась, что я был прав? Тебе померещилось. В квартире никого нет.

— А я?

— Только ты. Ты у себя в квартире, лежишь в теплой постельке и разговариваешь с папой. Согрелась?

— Ага.

— Успокоилась?

— Ага.

— Что ты хочешь мне сказать?

— Спокойной ночи, папуля. Я уже засыпаю.

— Спокойной ночи, милая.

Я повесил трубку и перевел дух, как после тяжелой, напряженной работы. У меня даже ныли плечевые мышцы.

Женщины одобрительно загалдели и, когда я спросил, сколько я кому должен за жетоны, дружно отказались от денег.

Я вышел из зала на набережную, и вслед мне неслись восхищенные возгласы и вздохи, и, когда я увидел у чугунного парапета ожидавшую меня Лену, мне на миг сделалось неловко, словно я самым постыдным образом обманул женщин на телефонной станции.

Наши безоблачные отношения с Леной, в которых кроме беспрерывной всепоглощающей радости быть друг с другом попросту не оставалось места для чего-нибудь иного, способного навести малейшую тень на наши чувства, внезапно оборвались. Даже не оборвались. А споткнулись. Как если бы мы бежали красивым и легким шагом, глотая пьянящий воздух, и на полном бегу были остановлены, сбились с дыхания, и все тело опалил сухой и скучный зной.