Скажи смерти «нет!» - Кьюсак Димфна (читать книги полностью без сокращений txt) 📗
И, поддавшись внезапному порыву, она попросила Барта провезти ее через Вулумулу. Она заметила, как мужчины с сомнением переглянулись, а потом Барт кивнул. Машина свернула вниз по крутому спуску позади собора Сейнт-Мери и окунулась в толчею путаных улочек за пристанями. Перед ней мелькнула спокойная гладь залива, где сгрудились серые корабельные корпуса и стройные мачты. Прошлое возвращалось к ней. Вот утро, когда Барт вернулся из Японии. Джэн протянула руку, и Барт, перегнувшись через спинку, взял ее руку в свои руки, и при этом он тоже увидел ее такой, какой видел в то утро, — ее фигурку, обтянутую платьем, трепетавшим на ветру, ее поблескивающие на солнце волосы. Воспоминание наполнило его душу горечью. Сейчас лицо ее светилось улыбкой; она будто снова расцвела, на мгновение он встретился с ее глазами и не увидел там боли и страданий, омрачавших прежде ее взгляд. Глаза ее сияли, и красивый блеск этот пугал его. Он понял, что, протянув ему руку, она будто снова отдавала ему этим немым жестом все, что отдала тогда, в то летнее утро. Он видел в этом жесте подтверждение того, что она вернулась к жизни, и, когда их руки сомкнулись в крепком пожатии, он ощутил уже не просто надежду, а уверенность в будущем.
Они снова мчались через зеленый тоннель темных мортонбейских фиг, через парк Домейн и дальше по Мэкуори-стрит, где пальмы качали ветвями, купаясь в лучах солнца. Потом перед ними возник сиднейский мост, и Джэн показалось, что на какое-то мгновение они повисли между морем и небом. И она смотрела, смотрела вниз на сверкающие воды залива, на изрезанный берег бухты, пока настоящее и прошлое не слились в ее сознании и она почти перестала различать, что же с ней действительно происходит сейчас.
В лачуге, выполняя ее просьбу, ее положили на веранде; она не хотела упускать ни одной из тех чудесных перемен, что вечно свершаются в безднах неба и моря. Она была так измучена дорогой, что они даже не стали раздевать ее. Опершись спиной на подушку, она смотрела на лесистый берег на той стороне озера, на вечернее солнце, отражавшееся в воде ослепительным каскадом огней; долго слушала она, как волны плещут о сваи лачуги, как мерно хлюпает на приколе старая лодка, вдыхала сырой сладковатый запах прибрежного тростника — пока и свет, и звуки, и ароматы не перемешались в ее сознании и она не уснула; и ветер, прилетавший с озера, теребил ее волосы, а на губах ее была блаженная улыбка.
В первые дни Барту казалось, что путешествие вопреки их опасениям не только не истощило ее, но, наоборот, придало ей сил. За утренним чаем он смотрел на ее сияющее лицо и чувствовал, как в нем укрепляется надежда. Невозможно было не поддаться ее спокойной уверенности.
Она улыбалась, глядя на озерную гладь, на которой играли золотые блестки солнечных зайчиков, на легкие дымки, поднимавшиеся над водой, — остатки утреннего тумана. Утро сверкало каплями росы, на деревьях шумно ссорились птицы, где-то верещала сорока, и утиный выводок крякал в камышах. Когда вокруг так бурлит и ликует жизнь, невозможно думать о смерти.
А все-таки, может, врачи ошибаются. Случаются ведь самые неожиданные вещи. Врачи и сами это признают. Он перебирал в памяти все слышанные им в санатории рассказы, рассказы о людях, которые должны были вот-вот умереть, а потом в результате какой-то странной перемены снова уцепились за жизнь и выжили. Может, и в Джэн уже началась эта перемена к лучшему.
Он щупал ей пульс: пульс был сильнее и четче. Он принес ей термометр, но она, улыбнувшись, только покачала головой, и он отложил его.
— Давай забудем об этом, — сказала она. На ощупь ему казалось, что руки у нее стали не такие горячие. Она ложку за ложкой, не спеша проглатывала легкую пищу, которую перед отъездом научила его готовить сестра Конрик.
Горло у Джэн больше не болело. Даже кашель у нее стал слабее, и приступы мучили ее реже. И она больше не смотрела на мир тем потухшим взглядом, что появился у нее в последнее время. Она была весела, они вместе смеялись и вместе вспоминали дни, когда впервые поселились в лачуге. А потом она замолкала и лежала, глядя куда-то вдаль, за озеро, уйдя в свои счастливые мечты. И он смотрел на нее, с удивлением думая о том, что страдания сделали ее лицо еще прекрасней.
В эти дни Джэн для него заполняла собой весь мир, и, постоянно думая и заботясь только о ней, он жил теперь в каком-то особом, совершенно новом мире, в котором обостренные чувства его чутко откликались на каждое ее движение, каждую мысль.
Оттого, что это была Джэн, все, что он делал, казалось ему нетрудным: он мыл ее исхудавшее тело, оказывал ей другие, самые интимные услуги, от которых когда-то он отвернулся бы с отвращением.
Стерилизуя иглы и шприц, набирая в него бледную янтарную жидкость, он думал только о наставлениях, которые давали ему в санатории. И когда он стоял с поднятым шприцем, прежде чем ввести иглу в тело Джэн, и она шарила руками, ища еще не исколотый бесчисленными уколами кусочек тела, он старался ни о чем не думать. А если и думал, то думал не о боли, которую ей причиняет теперь, а о муках, от которых он ее избавляет. Рука его оставалась твердой, хотя во рту у него пересыхало и все будто обрывалось внутри; когда же он нажимал на поршень шприца, ему казалось, что игла вонзалась в его собственное тело.
Для Джэн эти дни были полны восторгов. Безвозвратно исчез страх, владевший ею там, в палате, где она лежала целый день под табличкой с надписью «Молчание», глядя на медленно умиравшую от удушья миссис Майерс, горло которой неумолимо разъедала болезнь. Болезненная слабость, владевшая ее телом, перешла в какое-то совсем иное качество. Джэн жила теперь в состоянии подъема, и это уносило ее за пределы боли и страха, сознание ее не туманилось больше, оно вновь обрело ясность, которая, как ей часто думалось в последнее время, начинала покидать ее. Часами она следила за облаками, плывшими в небе, за солнечными бликами, игравшими на озерной глади, за тенями, пробегающими по ее постели; прислушивалась к бесчисленным звукам мира — к стрекоту сверчка в траве, к треску трещотки-трясогузки в низкорослых кустах лилли-пилли, к шепоту сучьев шиоки и всплеску и всхлипам волн, лизавших сваи.
Иногда Барт брал ее на руки, она клала голову ему на плечо, и тогда счастье переполняло ее, слишком глубокое, чтоб выразить его словами. Любовь и благодарность к нему вспыхивали в ней ярким пламенем. И при виде его постаревшего, осунувшегося лица, седины на висках, его усталой походки, становившейся день ото дня тяжелее, слезы начинали душить ее. «Что я сделала с ним?» — думала она.
— Милый, ты столько дал мне, — говорила она ему. — Когда я поправлюсь, я отплачу тебе за все.
Она нежно касалась рукой его рта, и он на мгновение прижимал ее пальцы к губам.
Глава 51
После нескольких тихих дней бешеный ураган вдруг прилетел с юга. Дикие порывы ветра швыряли дождь в окно, словно пригоршню камней, хлестали по кронам деревьев и нещадно секли озерную гладь, покрывая ее мутною пеной.
С переменой погоды кончился и краткий период начавшегося улучшения в здоровье Джэн. Началось то, о чем предупреждал его доктор Хейг, — начались разнообразные нарушения функций организма, к которым он уже привык, работая в палате. Но ни предостережения доктора, ни работа в палате не могли подготовить его к перемене, происходившей сейчас в Джэн.
Он наблюдал страдания мужчин в двадцать первой палате со стороны, сейчас же ему казалось, будто страдает его собственная плоть, словно у него самого ломит кости, словно это его пульс вдруг учащается, пропадает и снова начинает бешено стучать, словно это его легким не хватает воздуха, словно это у него сдавливает и болит горло. И, прижимая к себе Джэн, раздираемую приступом кашля, он словно терзался от собственной муки.
Иногда ее сердце, трепыхавшееся слабо-слабо, как у птицы, вдруг останавливалось совсем, и тогда у него тоже на мгновение замирало дыхание; но потом сердце ее начинало биться снова. Ночи и дни слились, он уже не различал их. Словно все свелось к одной нескончаемой процедуре умывания — он обмывал хрупкое тело Джэн, и казалось, что плоть ее таяла с каждым часом у него на глазах, и остались только кости да обтягивавшая их кожа. Благословенное облегчение давал им обоим лишь укол. С неистово колотившимся сердцем он ждал, когда кусочки таблетки разойдутся в кипяченой воде и он сможет наконец наполнить раствором шприц. Потом он сжимал пальцами ее мягкое нежное предплечье и с горечью думал, что ни любовь, ни забота — ничто в мире не может облегчить сейчас ее муки: только лекарство.
