Обладать и принадлежать - Литвинова Рената (электронная книга TXT) 📗

Из-под каблуков у нее вылетают искры.

Она звонит ему в дверь. Он открывает, она улыбается:

– Я пришла, извини, не одна. Не обижайся, такая красивая собака. Ты должен оценить ее, ты же все понимаешь в красоте. Что красиво, что некрасиво. – Она смотрит ему прямо в глаза. Он отступает. Она проходит в квартиру, не останавливаясь, говорит: – Эта собака попала под машину, у нее сломана кость в ноге, но теперь она зажила, осталась только хромота, может, теперь на всю ее жизнь, если не повезет, – она вздыхает. – Ты прислал мне такую телеграмму, ты очень разбираешься в красоте, я не могла не прийти…

Рита смотрит на него, подняв голову. На губе у нее откуда-то уже появилась болячка – видно, она где-то упала уже, добираясь в пьяном состоянии к нему в гости. Он сказал ей:

– Какая ты красивая с болячкой. Тебе идет!

Она потрогала ее пальцем, пошла кровь. Она засмеялась, облизываясь. Ей было все равно про себя. Она бросила поводок, собака ушла куда-то в комнаты. Она начала врать:

– Какая-то девушка ударила меня утюгом, прямо по затылку, когда я стояла спиной.

Он обнял ее, она положила свою голову ему на плечо, по-собачьи. Он сказал:

– Я помню твои глаза, я помню твой голос, твои руки, твои уши… – У нее заблестели глаза. – Я ждал тебя все это время, я сидел у окна, я ждал, когда ты вернешься, я не мог сам вернуть тебя, мне оставалось только ждать. Я ничего не мог есть, я не мог пить, меня рвало. Я поставил себе таз и сел у окна… Прости меня.

Она замотала головой.

– Я совершенно не могу говорить так, как ты. Мне стыдно. Ты такой красивый, я привязала собаку, когда ловила машину, дерево было такое тонкое, оно гнулось… – Она вздохнула. – Мне надо оправдываться?

Они лежали в постели, а хромая собака стояла рядом с кроватью и лизала голую свесившуюся с кровати Ритину ногу. И ее никак нельзя было отогнать.

Рита встала, трогая свою разбитую припухшую губу, извинительным нерешительным тоном спросила:

– Я пойду?..

Этим вопросом она нанесла удар в самую душу фотографа. Он говорит:

– Поживи со мной хотя бы день. И ты будешь моя. Мы же с тобой никогда не жили, ты ничего не понимаешь…

Она мотает головой, отступает, застегивает себе что-то на груди, улыбается, как безумная. Он сильно хватает ее за руку. Тогда она говорит (более или менее решительно):

– Нет, нет, я не останусь, я не могу… может, завтра, потом когда-нибудь… честно… – Она улыбается и отодвигается от него.

Она хлопает себя по ноге, как будто все уже решено между ними, она зовет к себе непослушную собаку. Он опять сжимает Рите руку так, что она вскрикивает. Он отталкивает ее к стене.

– Ну не поить же мне тебя все время, чтобы ты осталась? – спрашивает он.

– Нет, не поить… – Она опять улыбается, кажется, ей даже нравится такая ситуация. – Зря… все зря… но твоя телеграмма такая красивая, скажи, как я могла не приехать? Как? Никак. – Она с жалостью смотрит на него: – Ты сам – как ребенок. Ты моложе всех. Я не буду с тобой жить. Вот. Так. Мне все равно, кто-то должен сказать правду…

Они в последний раз сидят за столом. Опять выпивают, получается, как на прощание.

Собака в коридоре грызет туфлю.

Они чокаются. Она улыбается ему. (Выражение одновременно пронзительно жалкое и отстраненное, жестокое.) На ней уже плащ. Она готова встать и уйти. Она говорит ему чуть заплетающимся языком:

– Ну слушайся меня. Не сопротивляйся. Я говорю так, как надо. Мы еще увидимся! И еще увидимся…

Он опять повторяет:

– Не бросай меня. – Он берет за локоть ее, за другой. Не отпускает, притягивает к себе. Она вырывается.

– Вот и все, все… – Берет со стола ножик, вертит его в руке. Встает, улыбаясь. – Я ухожу… – Она осматривается и произносит красивые, немного бессмысленные слова: – Увидимся завтра. И тогда ты поймешь все сам…

Тогда он хватает ее за полу длинного плаща. Притягивает ее. Она просит:

– Не надо, не надо… пожалуйста… Я сейчас воткну в тебя вот этот ножик.

Он усмехается. Тогда она легко тыкает ему ножом в плечо, отпускает рукоятку. Нож, неглубоко вставленный в плечо, держится, не падает. Фотограф правой рукой вынимает этот нож из своего плеча, с силой втыкает его в крышку стола.

– Простите… – тихо произносит Рита. Вот он ее уже не держит. Отпустил.

Сидит с чуть порозовевшим от проступающей крови плечом. Стук входной двери. Она опять ушла. Рита возвращается к Мише домой. Ее шатает. Она зовет еще из коридора:

– Миша? Миша!.. – Но он еще не пришел. Рита заходит в их крошечную комнатку. От духоты открывает окно. Раздевается. Заворачивается в три простыни, чистые, крахмальные и хрустящие.

Собака, с грохотом распахнув дверь, прихрамывает к ней.

Рита ложится на плоскую, похожую на ровный белый чистый стол кровать. Лежит головой к окну. Ветер, сильный, вечерний, шевелит ее волосы. Шевелит край прохладных простынь в плечах и в ногах. Что-то похожее с ней уже было. Рита улыбается в сумерках комнаты. Кажется, в комнате – все шелестит, будто она наполнена бумагами, рукописями…

Рита не может заснуть. Она принимает сразу три таблетки, взяв со стола пузырек со снотворным.

Поворачивается на бок.

Выбрасывает подушку из-под головы.

Вертится. Совсем не может заснуть.

Принимает еще три таблетки.

Смотрит в окно, приподнявшись на локте.

Принимает еще пять таблеток. Аккуратно закупоривает пузырек с лекарством.

Берет к себе в постель телефон. Говорит фотографу медленным голосом:

– Я не могу заснуть. Сейчас я приняла снотворное, надеюсь, я засну, а завтра мы увидимся… я очень хочу, лишь бы мне заснуть… – Она кладет трубку рядом с телефоном. – Подожди… – Принимает еще несколько таблеток. Ложится на бок, ноги ее затянуты, как в кокон, тремя тугими простынями, Рита улыбается, что-то бессвязно говорит: «…за потерянный солнцем рай…» В заключение она доканчивает таблетки: высыпав их себе в руку, до последней.

Телефон со снятой трубкой валяется с ней на белой плоской кровати.

За окном моросит в ночи. Рита спит.

Верно, в этом месте сон переходит границу жизни и нежизни и уводит ее в небытие.

Ветер продолжает шевелить ее холодные волосы на затылке, в челке. Лицо спрятано в тень, в темноту. Она лежит на щеке.

Вытянута правая рука с коротко обстриженными по-детски ногтями – она лежит в очень беззащитной какой-то позе.

Я, автор, выхожу из этой комнаты на улицу. Идет дождь. Смотрю на черную улицу. И только теперь с какой-то отстраненной безнадежностью вдруг понимаю, что Риты нет и уже больше никогда не будет.

НЕБО. САМОЛЕТ. ДЕВУШКА

…НАПИСАНО КРОВЬЮ…

Пара идет через залы. Подходит к кафе. Аэропорт. Уже ночь. Девушка в легком плаще, на высоких каблуках заходит в кафе.

Подходит, цокая каблуками. К стойке.

Лара (бармену): Ваня! Привет.

Официант: Здравствуй, прилетели?

Лара (кивает): Ну, как дела? Приносит доходы кафе?

Официант: А, нет… (Смеется.) Только самоокупается.

Лара: А я одна сегодня. Наш Николаша пропал, больше в кафе пойти не с кем, все очень семейные, разъехались по домам, на ужины, или к кому-то стремятся, а меня никто не ждет. На самом деле – тоже приятно.

Она исследует меню, вздыхает.

Лара: У тебя есть салат, такой, чтобы не толстил… Кофе, хотя нет, от него так сердце бьется, невозможно мне… потом заснуть. Тогда чай, несколько порций лимона можно, я заплачу дополнительно. Ну, ладно, что я… уже ночь почти, а я ничего не ела. А стакан вина сколько стоит, что тут нигде не написано, как тайна какая-то, дорого?

Официант (тянет из рук ее меню): Лара, ты столько раз читала это меню.