Вышел месяц из тумана - Вишневецкая Марина Артуровна (бесплатные книги онлайн без регистрации TXT) 📗

— Яд? Анюша, какой такой яд? — мямлю, полагая, должно быть, что удачно скрываю волнение. — Ты никогда мне…

— Короче, Склифософский! Ты встаешь и приводишь Севку! Раз Тамаре Владимировне так приспичило поставить все точки под вопросительными знаками — мне ассистировать будет Всевочка!

— Мы, Анюша, ведь вместе хотели пойти.

— Иди, моя радость! А то еще в сговоре нас заподозрят. Мало ли что я тебе нашепчу по дороге? В текст войдет, а наша классная, страшно подумать, не сможет исправить ошибки!

— За вычетом, Анна Филипповна, вашего тона, все справедливо! Мой муж порой тоже зовет меня моя классная, вкладывая, как вы понимаете, в это слово совсем иной смысл!

— Барышни, отдыхайте! — нежно — Семен. — Пиво, барышни! Между прочим, есть рыбий хвост. Между прочим, Томусик, торчит из-под твоей левой пятки. Будь! Бывай! — это вслед мне, наверно.

А я отошел уже, стало быть. И сюда не долетает мой голос.

— Хорошо! — Аня громко, в ответ? Чуть темнее, чем было! Это странно.

Я там ухожу… Интересно, налево или направо? Мы ведь встретиться можем! Впотьмах, если будет вот так же темнеть. Разминемся?

— Если это Галактион!.. — оглушительный вопль. — Скажите, что я здесь одна, что без мужа! Иначе он ни за что не пойдет!

— Ути хосподи, масик какой застенчивый! — канючит Семен. — И твой, Нюха, тоже… И нудный какой — у-у!

— Мой — нормальный! — (Анюша, спасибо.) — Только доверчив не в меру. Сейчас ему Севочка тоже навешает на оба уха лапши, а мой дурачок и поверит. Приведет и скажет: «Встречайте, я автора вам привел! Старомодный, но вечный финал: бог из машины!»

— А Севочка: процесс пошел? — Семен, взяв октавой выше. — Пошел? Пошел… А пошел он!..

Смеются. Анюша всех громче. Вот уж это она умеет. Отсмеялась, но по инерции весело:

— Что там с ядом крысиным-то за история?

— Вы в Норильске травились?! — Тамара победно.

— Я травилась?! По-моему, это вы в Москве!.. — Нюша в раже.

— Кто — я? С чего бы?! Семен, ты слышал?

— Ведь пиво же, барышни! Пиво и звезды! Желаете — морские, желаете — небесные.

— Кто вам мог сказать такую глупость? — Тамара.

— Всёвочка и сказал!

— Ой, как беззастенчиво-то, Анна Филипповна!

— И построим мы с вами, барышни, домик из одних морских звезд. Точно пряничный. Маха моя махонькой ой как эту сказку любила! И станем в нем жить-поживать, дурью маяться!

— Да знаете ли вы, вы оба, как Севка дочку хочет до сих пор? И что он делает ради этого буквально каждую ночь!

— Томусенька, что же ты ему не объяснила, что такое ой не каждую ночь сделаться может? Ну, ты прорва, ну, ты лярва!

— Лярва по-итальянски — личинка, — едва слышно Аня.

— А пиявка по-итальянски как?! Можете не отвечать! Я вообще предлагаю без Геннадия, одним словом, пока мы вне контекста, воздержаться от слов!

— Просто, молча, друг дружку за волосы потаскать? — хмуро Аня. — Я все поняла! Корыто — это купель. А воды нет. Вода ушла в песок. И ждем мы не Мессию, как, с точки зрения автора, должно, а Всевочку ждем. Вот придет он, и снова будет весело, небывало, надзвездно!..

— Это только евреи Мессию ждут! Да, Семен? Нам еще этого не хватало, чтоб о нас, чтобы нами… какой-нибудь Розенцвейг! — деланный Тамарин смешок. — Семочка, не сердись. Но посмотрим правде в глаза! Быть первоклассным поэтом, переводчиком, музыкантом — можете! Тут я готова снять шляпу! Но проза — это слишком глубинное и исконное дело. И инородцам при всем их желании…

— Инородец, Томусенька, это такое инородное миру тело, которое куда ни помещай — а вот везде ему инородно. От обалдения он и малюет — чернилами, красками… Иногда даже очень народно! Ну, уж это — как Бог даст…

Что-то Анюша моя там примолкла.

— Как Бог даст?! В этой фразе — ты весь! Ладно. В качестве гипотезы я готова обсудить и это… Но только тогда, когда вернется Геннадий!

— Никогда не вернется Геннадий, — нахально Семен.

— Почему?

— Надоел потому что. Все ему расскажи! — и опять там хлебает. — А если в рождении моем — тайна, а в томлении — неисповедимость?

— У нас одна женщина убирается в архиве, — вот и Анюша, тихо-тихо. — Говорит, ее сын в морг устроился. И к ним из абортария каждый день зародышей привозят. Так вот они их спиртуют и дарят друзьям. Говорит, самый прикольный подарок ко дню рождения. Называется «Вася в детстве» или «Не ждали!» или «Недолго мучилась девчушка».

Она думает, что ее голос спокоен и в меру насмешлив. Нюша, Нюшенька! Хвост морковкой. Я приду. Я уже к вам иду. Только зря вот темнеет. Очевидно, от этого кусты кажутся гуще и непролазней. Не-об-ходимей! Ничего, обойду.

Я вернусь от пустого корыта и скажу, что я видел… себя. Того себя, который сидел у разбитого корыта — тот я, который, Анюша, у тебя на посылках. Ну, а если мы все же встретимся: я и я — и вернемся вдвоем, я скажу, что один из нас автор, а другой — образ автора, ну-ка, ребята, скорей отыщите десять различий! Тамара от этого перевозбудится до безобразия: Онегин, добрый мой приятель… но вреден север для меня!.. Торжество национальной традиции! Ну конечно же! Левый Гена и площе, и бледней, а вот правый — он настоящий!.. Расскажите скорей, правый Гена, как у вас это все родилось, ай да Пушкин, ай да сукин сын, ведь это он, он вас вдохновил, не отпирайтесь!.. Но ведь были и иные влияния, не говорите, я хочу угадать сама!.. Вэ Одоевский? Пиранделло?!

Лучше просто приду и скажу: «Я все понял! Корыто — купель! (Нюша вскрикнет: „Что я говорила?!“) Но вода не ушла. Вода есть. Я летел, и я видел ее!» Аня, мешая восторг с изумлением, замотает головой, а глаза неподвижно зависнут… у ее глаз есть удивительное свойство — парить в пространстве еще несколько мгновений, даже после того, как сама она отвернется. Не уверен, что она дотерпит до рассвета. Ей захочется немедленно встать, и пойти, и найти эту воду, чтобы всем вместе войти в нее! Как Саша Дванов?

В «Чевенгуре» есть чудная рифма к «Двенадцати»: чевенгурская голь объявляет наступление второго пришествия и тут же приступает к расстрелу местной буржуазии — со словами: «Они его сами хотят, пускай и получают».

Горячечное ожидание конца истории, подменившее собой религию самоустроения и самоочищения — вот это и есть наше все. Наша почва. И какие семена в нее ни брось, вырастет то же:

Или же — если вкратце:

Впрочем, ведь я еще раньше хотел дать какую-то сноску. Забыл!

Аня хочет креститься. Она говорит, что «страх Божий» — это единственное, что удержит ее от того, что она уже делала дважды. Но об этом я расскажу в своем месте и — как можно подробней. Потому что сама она, подозреваю, оговорила себя и наверняка — с упоением! Что бы Нюша ни делала — моет ли она окно, дерзит, ест ли арбуз, корчит рожицы или поносит нечистоплотность соседки, — это всегда акт бытийный — акт, в который она вовлечена вся целиком. Без этого предуведомления, а впрочем, вероятней, что — послесловия, будет трудно понять ее главу.

А иначе — зачем бы я здесь? Фиксировать обрывки чужих фраз?!

Все труднее не наступать на водоросли. И на звезды! (Это что же — метафора?)

Мысль держать все трудней!

В самом деле! Мой голос — в неведомо кем сочиняемом романе! Потому ли, что в собственной прозе он едва различим?

Обо что-то… Ворох! Ворох листов. Но стемнело настолько!.. Так, посмотрим. И текст совершенно слепой! Не иначе шестой экземпляр!

«Эта жалость — могущая вырваться вдруг из горла — отчего она? Я не так уж и жалок! Я всего только смертен. Я вижу это — я впервые вижу это! Его конечности подрагивают, точно в тике, о котором я столько мечтал… Тело — это конечность. Я отваживаюсь снова поднять глаза. Мы бессмертны, пока мы не видим себя… так. Он протягивает мне брошюру. Я ему — по зеркальной привычке — Мандельштама (я год издания ведь хотел посмотреть!.. он посмотрит?). И уже не понять, как взялась здесь Тамара. Шумно дышит, стремянка прижата к груди…»