Книжный вор - Зузак Маркус (книги бесплатно .TXT) 📗
ПУТЬ СЛОВ
Это случилось в маленьком городке в самой сердцевине гитлеровского тыла.
Поток новых страданий нагнетался очень славно, и вот прибыл их небольшой кусочек.
По окраинам Мюнхена гнали евреев, и одна девочка-подросток совершила немыслимое — встала в их строй и пошла с ними. Когда солдаты оттащили ее прочь и бросили на землю, она поднялась. И вернулась в колонну.
Стояло теплое утро.
Очередной чудесный денек для парада.
Евреи и конвой прошли уже через несколько поселков и приближались к Молькингу. Возможно, прибавилось работы в лагере или там умерло несколько заключенных. Как бы то ни было, в Дахау гнали пешком новую партию свежих вымотанных евреев.
Как всегда, Лизель прибежала на Мюнхен-штрассе, куда стягивались неизменные зеваки.
— Хайль Гитлер!
Она услышала переднего солдата издалека и двинулась к нему сквозь толпу, навстречу процессии. Голос изумил ее. Он превратил бесконечное небо в потолок прямо над головой, и слова, отскочив от этого потолка, упали куда-то на пол хромающих еврейских ног.
И глаз.
Они глядели на движущуюся улицу, еврей за евреем, и, найдя удобное место для наблюдения, Лизель остановилась и стала их рассматривать. Побежала взглядом по рядам лиц за лицами, пытаясь сравнивать их с евреем, который написал «Зависшего человека» и «Отрясательницу слов».
Перистые волосы, думала она.
Нет, волосы — как хворост. Так они выглядят, когда немыты. Ищи волосы как хворост, болотистые глаза и растопку бороды.
Господи, их так много.
Так много пар умирающих глаз и шаркающих ног.
Лизель рассматривала их, но Макса выдали даже не черты лица. А то, как это лицо себя вело: оно тоже изучало толпу. Застыв в сосредоточенности. Лизель вдруг растерялась, наткнувшись на это единственное лицо, устремленное прямо на немецких зевак. Этот взгляд так целенаправленно что-то выискивал, что люди вокруг книжной воришки заметили и стали показывать пальцами.
— А этот что высматривает? — произнес мужской голос сбоку от Лизель.
Книжная воришка шагнула на дорогу.
Никогда движение не было такой тяжкой ношей. Никогда сердце не было таким решительным и большим в юной груди.
Она шагнула вперед и сказала, очень тихо:
— Меня ищет.
Ее голос сошел на нет и отпал — внутри нее. Ей пришлось разыскивать его — тянуться далеко вниз, чтобы снова научиться говорить и выкликнуть его имя.
Макс.
— Макс, я здесь!
Громче.
— Макс, я здесь!
Он ее услышал.
Лизель полностью стряхнула с плеч толпу и ступила в прилив евреев, скользя меж ними, пока не схватила левой рукой его локоть.
Его лицо упало на нее.
Оно склонилось, когда Лизель запнулась, и еврей, мерзкий еврей, помог ей встать. Для этого потребовались все его силы.
— Я здесь, Макс, — снова сказала она. — Я здесь.
— Глазам не верю… — Слова капали с губ Макса Ванденбурга. — Смотри, как ты выросла. — В глазах его была жгучая грусть. Они разбухли. — Лизель… Меня взяли несколько месяцев назад. — Голос был увечный, но он подтащился к девочке. — На полпути в Штутгарт.
Изнутри поток евреев оказался мутным бедствием рук и ног. Изодранных роб. Солдаты ее пока не заметили, но Макс предостерег:
— Тебе нельзя идти со мной, Лизель. — Он даже попытался оттолкнуть ее, но девочка оказалась слишком сильной. Оголодавшие руки Макса не смогли поколебать ее, и она шагала дальше — среди грязи, голода и смятения.
Отмерили немало шагов, и тут ее заметил первый солдат.
— Эй! — крикнул он. И указал на нее хлыстом. — Эй, девочка, ты чего это? А ну выйди оттуда!
Она совершенно презрела его, и тогда солдат пустил в ход руку, чтобы разделить людскую клейковину. Расталкивая их, вклинился в колонну. Завис над Лизель, которая упорно шла дальше, — и тут в Максовом лице девочка заметила какое-то удушье. Ей приходилось видеть, как он боится, но чтобы так — никогда.
Солдат схватил ее.
Его руки грубо смяли ее одежду.
Она чувствовала кости в его пальцах и шарик каждой костяшки. Они рвали ей кожу.
— Я сказал — выйди! — приказал он и с этим выволок девочку на обочину и швырнул в стену немецких зевак. На улице теплело. Солнце обжигало ей лицо. Девочка упала, больно распластавшись по земле, но тут же снова вскочила. Она собиралась с духом и выжидала. И вновь нырнула.
На сей раз Лизель пробиралась сзади.
Где-то впереди она едва видела приметные хворостины волос и снова продвигалась к ним.
Теперь она не стала тянуться к нему — она остановилась. Где-то внутри у нее были души слов. Карабкались наружу и вставали рядом.
— Макс, — позвала она. Он обернулся и на миг закрыл глаза, а девочка продолжила: — Жил-был странный человечек, — сказала она. Руки у нее вяло свисали по бокам, но пальцы сжались в кулаки. — Но была и отрясательница слов.
И вот один из евреев по дороге в Дахау перестал шагать.
Он стоял совершенно неподвижно, пока остальные угрюмо обтекали его, бросая совсем одного. Глаза его пошатнулись, и все стало вот так вот просто. Слова, поданные девочкой еврею. Они вскарабкались на него.
Когда она заговорила вновь, с ее губ, запинаясь, слетели вопросы. В глазах теснились горячие слезы, но она не даст им воли. Надо стоять твердо и гордо. Пусть всё сделают слова.
— «Это и вправду ты?» — спросил молодой человек, — сказала Лизель. — Это с твоей щеки я поднял семечко?
Макс Ванденбург остался стоять.
Он не упал на колени.
Люди, евреи, облака — все остановились. Все смотрели.
Остановившись, Макс посмотрел сначала на девочку, затем уставился прямо в небо, широкое, синее и величественное. Тяжелые лучи — солнечные доски — падали на дорогу наобум, изумительно. Облака выгибали спины, озираясь, когда трогались дальше.
— Такой хороший день, — сказал он, и голос у него состоял из многих кусков. Хороший день, чтобы умереть. Хороший день, чтобы умереть — вот так.
Лизель подошла к нему. Ей даже хватило храбрости протянуть руку и потрогать его заросшее бородой лицо.
— Это правда ты, Макс?
Такой великолепный немецкий день и его внимательная толпа.
Он позволил своим губам поцеловать ее ладонь.
— Да, Лизель, это я. — И он удержал руку девочки у себя на лице и плакал ей в пальцы. Он плакал, к нему подходили солдаты, а рядом стояла и глазела кучка нахальных евреев.
Его били стоя.
— Макс, — плакала девочка.
И без слов, пока ее оттаскивали прочь:
Макс.
Еврейский драчун.
Внутри она сказала это все.
Макси-такси. Так тебя называл тот друг в Штутгарте, когда вы дрались на улице, помнишь? Помнишь, Макс? Ты мне рассказывал. Я все запомнила…
Это был ты — парень с твердыми кулаками, и ты говорил, что дашь смерти в морду, когда он придет за тобой.
Помнишь снеговика, Макс?
Помнишь?
В подвале?
Помнишь белое облако с серым сердцем?
Фюрер все еще приходит иногда в подвал, ищет тебя. Он по тебе скучает. Мы все по тебе скучаем.
Хлыст. Хлыст.
Хлыст вырастал из солдатской руки. А прерывался у Макса на лице. Свистел на подбородке, драл горло.
