Радуга тяготения - Пинчон Томас Рагглз (читаемые книги читать txt) 📗

На сегодня план Стрелмана в том, чтоб о делах не говорить, — пускай беседа течет более или менее органично. Подождем, когда остальные себя выдадут. Но всех обуревает застенчивость — или скованность. Болтают по минимуму. Деннис Штакет с похотливой улыбкой созерцает Катье, то и дело подозрительно косясь на Роджера Мехико. У Мехико меж тем трения с Джессикой — такое теперь все чаще, — и сейчас эти двое друг на друга даже не глядят. Катье Боргесиус устремила взор в морские дали — и не поймешь, что с этой-то творится. Как-то неотчетливо Стрелман по-прежнему боится ее, хоть и не знает за ней никаких рычагов. Ему еще многое неизвестно. Пожалуй, сейчас его больше всего тревожит ее связь — если таковая имеется — с Пиратом Апереткином. Тот несколько раз наезжал в «Белое явление», спрашивал о Катье весьма подчеркнуто. Недавно, когда ПИСКУС открыли новое отделение в Лондоне (которое некий остряк, вероятно, этот молодой болван Уэбли Зилбернагел, уже окрестил «Двенадцатым Домом»), Апереткин начал ошиваться там целыми днями — клеит секретарш, то в одну папку попробует заглянуть, то в другую… Что за дела-то? Какую-такую загробную жизнь после Дня победы в Европе обнаружила Фирма? Чего хочет Апереткин… какова его цена? Влюбился в эту Мамзель Боргесиус? Эта женщина вообще к любви-то способна? Любовь?От одного этого не захочешь, а заорешь. Каково ее представление о любви…

— Мехико, — хватая молодого статистика за локоть.

— А? — Роджера прервали: он созерцал обворожительное виденье, чуток смахивает на Риту Хейуорт, в цельном наряде в цветочек, бретельки иксом пересекают гибкую спину…

— Мехико, у меня, кажется, галлюцинации.

— Правда? Серьезно? И что вы видите?

— Мехико, я вижу… вижу… В смысле — что я вижу, сопляк? Я слышу.

— Ладно, и что же вы слышите? — Роджер теперь отчасти сварлив.

— Вот сейчас я слышу вас, вы спрашиваете: «Ладно, и что же вы слышите?». И мне это не нравится!

— Почему.

— Да потому что галлюцинации хоть и неприятны, но уж точноприятнее вашего голоса.

Такое поведение и вообще диковинно, однако в исполнении обычно корректного мистера Стрелмана его хватает, чтоб обездвижить всю взаимно-параноидальную компашку. Поблизости — «Колесо Фортуны», между спицами распиханы пачки «Нежданной удачи», голые пупсы и сладкие батончики.

— Ну-ка, а ты чего скажешь? — светловолосый бугай Деннис Штакет тычет Катье локтем размером с колено. Он научился мгновенно оценивать тех, с кем имеет дело, — работа у него такая. Он считает, эта самая Катье — развеселая девица, желает чуток позабавиться. Да, из таких и лепят вожаков. — Вроде как слегка умишком двинулся вдруг, а? — Старается голос не повышать, в атлетической паранойе лыбится куда-то в сторону диковатого павловца — не прямона него, сами понимаете, посмотреть в глаза — самоубийственная глупость, если учесть, в каком тот состоянии…

Джессика тем временем исполняет номер Фэй Рэй. Эдакий защитный паралич, сродни твоей реакции, когда с потолка напрыгивает мурена. Но это для Обезьяньей Хватки, для огней электрического Нью-Йорка, что бело льются в комнату, — а ты-то думала, тут безопасно, никто не проникнет… для жестких черных волос, сухожилий нужды, трагической любви…

«Ну что ж, да, — как выразился кинокритик Митчелл Прелебаналь в полном 18-томном исследовании „Кинг-Конга“, — понимаете, люди, он же ее взаправду любил».Развивая этот тезис, Прелебаналь не упустил ничего, прошерстил всякий кадр, включая вырезанные, ища последние завалящие крохи символизма, проштудировал изматывающие биографии всех, кто участвовал в съемках, статистов, рабочих, техников… даже интервью с приверженцами Культа Кинг-Конга, каковые, дабы получить право на членство, должны посмотреть фильм по меньшей мере сотню раз и подготовиться к 8-часовым вступительным экзаменам… И все же, все же: не забудем о Законе Мёрфи, этом наг лом ирландско-пролетарском изводе Теоремы Гёделя — когда подумали обо всем, когда ничто не может пойти наперекосяк или даже нас удивить… что-нибудь пойдет и удивит.Отсюда: перемены с комбинациями Мудингова «Того, что может произойти в европейской политике» в 1931 году, году Теоремы Гёделя, не дают Гитлеру ни малейшего шанса. Отсюда: когда установлены законы наследственности, родятся чудовища. Даже такие детерминистские железяки, как ракета A4, спонтанно производят на свет объекты вроде «S-Gerat», за которым Ленитроп охотится, как он сам считает, точно за Граалем. И отсюда же: легенда о черном примате отпущения, коего мы, точно Люцифера, свергли с высочайшего в мире стояка, в полноте времени стала рождать собственных детей, что и сейчас шныряют по Германии, — «Шварцкоммандо», которого даже Митчелл Прелебаналь предвидеть не мог.

Многие в ПИСКУС убеждены, что «Шварцкоммандо» было вызвано, как вызывают демонов, явлено на свет дня и земли ныне бездействующей Операцией «Черное крыло». Отдел Пси долго хихикал — к гадалке не ходи. Кто мог предвидеть, что возникнут настоящиечерные ракетчики? Что байка, сочиненная для устрашения прошлогоднего недруга, окажется буквально истинной — и теперь их назад в бутылку не запихнешь, даже не прочтешь заклинания наоборот: никто никогда и не знал заклинания целиком, каждый выучил по отрывку, это ж команднаяработа… Когда им придет в голову глянуть в Самые Секретные документы Операции «Черное крыло», попытаться хоть приблизительно расчислить, как это все вышло, обнаружится, как ни странно, что некоторые ключевые бумаги либо пропали, либо дополнялись после завершения Операции, и слишком поздно уже, заклинания никак не восстановить, хотя гипотезы будут, элегантные и дурно-поэтические, как обычно. Выяснится, что даже более ранние гипотезы урезаны и утишены. Скажем, ничего не останется от предварительных открытий фрейдиста Эдвина Патока и его ребят, которые к концу ближе пикировались со своим же меньшинством, психоаналитическим крылом Отдела Пси. Все началось с поиска некоей измеримой основы распространенного факта — явления призраков мертвых. Спустя время коллеги принялись носить записки с просьбами о переводе куда-нибудь подальше. В цокольных коридорах невнятно зазвучали гадости вроде «Тут уже прямо какой-то Тавистокский институт». Дворцовые перевороты — многие были задуманы в пышно блистательных вспышках паранойи, — пригоняли стада слесарей и сварщиков, приводили к загадочным нехваткам канцтоваров, даже воды и отопления… и все это не сбивало Патока и его ребят с фрейдистских умонастроений, не говоря уж о юнгианских. Слух о взаправдашнем существовании «Шварцкоммандо» достиг их за неделю до Победы в Европе. Отдельные факты — кто на самом деле что кому сказал — утеряны в дальнейшей буре упреков, рыданий, нервных срывов и клякс дурного вкуса. Кое-кто припоминает, как Гэвин Трелист, лицом синий, точно Кришна, бежал нагишом меж стриженых дерев, а Паток мчался за ним с топором и орал: «Гигантская обезьяна? Я тебе щас покажугигантскую обезьяну!»

Он бы показал эту тварь многим из нас, только мы бы и не взглянули. В невинности своей он не постигал, отчего коллегам по проекту не заняться самокритикой с суровостью революционных ячеек. Он не желал задевать ничьих чувств, хотел только показать остальным — все ведь приличные люди, — что их отношение к черноте связано с их отношением к говну, а их отношение к говну — с отношением к гниению и смерти. Он-то думал, это так ясно… почему они не слушали? Почему не признавали, что их вытеснения воплощают— в том смысле, коего лишилась Европа на последних изнуренных витках своей извращенной магии, — воплощаютподлинных живых людей, наверняка (согласно точнейшим разведданным) обладающих подлинным живым оружием: мертвый отец, что никогда не спал с тобою, Пенелопа, ночь за ночью возвращается в твою постель, норовит подлезть сзади… или нерожденное дитя пробуждает тебяплачем среди ночи, и ты грудью чувствуешь его призрачные губы… они подлинны, они живые, а ты симулируешь вопль в Обезьяньей Хватке… однако сейчас глядит на гораздо более вероятную кандидатуру: сливочнокожая Катье под Колесом Фортуны готовится рвануть по пляжу — в относительный покой американских горок. У Стрелмана галлюцинации. Он утратил контроль. Стрелману полагается абсолютный контроль над Катье. А с ней тогда что? Неподконтрольна контролю. Даже в коже и боли вселенной gemutlich [149]Бликеро ей не бывало так страшно.