Прямо к цели - Арчер Джеффри (книги бесплатно без .txt) 📗
— Что это значит? — еще громче выкрикнул я.
— Дай мне шесть пенсов, и я скажу тебе.
Это был Нил Уотсон, классный задира, всегда сидевший позади меня.
— У меня есть только три пенса.
Он подумал и заявил:
— Ладно, уж так и быть, скажу тебе за три пенса.
Он подошел ко мне и ждал с протянутой рукой, пока я медленно развязывал свой носовой платок, чтобы отдать все свои карманные деньги, выданные мне на неделю. Получив, он зажал их в ладони и прошептал мне на ухо:
— У тебя нет отца.
— Это неправда, — закричал я и стал бить его в грудь кулаками. Но он был намного больше меня и только посмеивался над моими хлипкими усилиями. Вскоре звонок возвестил об окончании перемены и все бросились в класс, хором выкрикивая: «Дэниел — бастард».
Когда во второй половине дня за мной пришла няня, чтобы забрать меня из школы, я спросил у нее, что означает это слово, убедившись прежде, что никто из одноклассников не подслушивает нас. На что она лишь сказала: «Как не стыдно задавать такие вопросы, Дэниел. Надеюсь, что не этому тебя учат в школе Святого Давида. Больше, пожалуйста, не говори мне это слово».
За чаем на кухне, когда няня ушла готовить мне ванну, я спросил повара, что означает слово «бастард». В ответ услышал: «Я не знаю, Дэниел, и советую тебе больше никого не спрашивать об этом».
Мать с отцом я не осмелился спрашивать, опасаясь, что слова Нила Уотсона могут оказаться правдой. Всю ночь я лежал без сна и размышлял над тем, как мне выяснить этот вопрос.
Мне вспомнилось, что совсем давно моя мать попала в больницу и должна была вернуться оттуда с моим братиком или сестрой, но этого не случилось. «Может быть, это делало меня бастардом», — думал я.
Примерно через неделю после того, как мама оказалась в больнице, няня возила меня навестить ее, но от этой поездки в моей памяти не осталось почти ничего, кроме бледности и печали на мамином лице. А вот радость от ее возвращения домой я помнил хорошо.
Следующий живо запомнившийся эпизод моей жизни связан с тем, как в одиннадцать лет я пошел в школу Святого Павла. Там мне впервые пришлось узнать, что такое тяжелый труд. В подготовительной школе я был лучшим учеником почти по всем предметам, не прилагая для этого особых усилий. Хоть меня и называли «зубрилой», но я не обращал на это никакого внимания. В «Святом Павле» оказалось много способных детей, но ни один из них не мог соперничать со мной в математике. Я не только любил этот предмет, вызывавший ужас у многих моих одноклассников, но и получал на экзаменах в конце четверти такие оценки, которые приводили в восторг моих родителей. Мне всегда не терпелось взяться за следующее алгебраическое уравнение, перейти к дальнейшему доказательству геометрической теоремы, приняться решать в уме арифметический пример, над которым бился на бумаге весь класс, кусая ручки в исписывая цифрами целые страницы.
С другими дисциплинами я тоже справлялся довольно успешно, а на досуге, не преуспевая в спортивных играх, занимался на виолончели и был даже приглашен в школьный оркестр, но мой классный наставник сказал, что все это пустяки, ибо совершенно очевидно, что всю свою дальнейшую жизнь я буду математиком. Тогда я не понял, что он имел в виду, поскольку знал, что отец мой бросил школу в четырнадцать лет, чтобы заняться лотком прадеда в Уайтчапеле, и, несмотря на то что мама закончила Лондонский университет, ей тем не менее приходилось работать в 1-м магазине на Челси-террас, чтобы отец «мог жить той жизнью, к которой он привык». По крайней мере, так она выражалась время от времени за завтраком.
Должно быть, где-то в то время я узнал истинное значение слова «бастард». Мы вслух читали «Короля Джона» в классе, поэтому я смог спросить об этом учителя английского языка мистера Саксон-Иста, не привлекая к себе всеобщего внимания. Один или двое из ребят закрутили головами и захихикали, но пальцем в этот раз никто не показывал и не шептался, и, когда учитель объяснил значение, я понял, что Нил Уотсон не так уж далек был от истины в свое время. Но, безусловно, такой ярлык не мог быть приклеен ко мне, ведь, сколько я себя помнил, мои родители всегда были вместе. Они всегда были мистером и миссис Трумперами.
Мне кажется, что я выбросил бы всю эту историю из головы, не подслушай я случайно разговор Джоан Мур с дворецким Гарольдом, спустившись однажды вечером на кухню за стаканом молока.
— Молодой Дэниел учится хорошо, — говорил Гарольд, — должно быть, унаследовал голову матери.
— Это верно, но надо молиться, чтобы он никогда не узнал правду о своем отце. — Эти слова заставили меня застыть у перил и внимательно прислушаться к дальнейшим словам.
— Что ж, ясно одно, — продолжал Гарольд. — Миссис Трентам никогда не признает мальчика своим внуком, так что одному Богу известно, кому достанутся все эти деньги.
— Теперь уже только не капитану Гаю, это уж точно, — сказала Джоан. — Все состояние достанется, наверное, этому отродью Найджелу.
После этого разговор перешел на то, кому накрывать утром стол, и я потихоньку вернулся в свою спальню, ка уснуть не смог.
И, хотя следующие несколько месяцев я подолгу просиживал на тех ступеньках в ожидании дальнейшей информации из уст слуг, они больше никогда не возвращались к этой теме.
В следующий раз я услышал фамилию «Трентам», когда к нам на чай приезжала маркиза Уилтширская, близкая подруга мамы. Я находился в зале, когда мама спросила:
— Ты была на похоронах Гая?
— Да, но прихожан было на них немного, — заверила ее маркиза. — Те, кто хорошо знал его, отнеслись к ним как к чудесному избавлению.
— А сэр Раймонд присутствовал?
— Нет, и это сильно бросалось в глаза, — прозвучало в ответ. — Миссис Трентам заявила, что он слишком стар для поездок, и тем самым намекнула, что она вскоре станет наследницей состояния.
Новые факты появились, а картина оставалась все такой же неясной.
Фамилия «Трентам» прозвучала в моем присутствии еще раз в разговоре отца с полковником Гамильтоном, который уже покидал наш дом после беседы в кабинете. Отец сказал ему тогда: «Сколько бы мы ни предложили миссис Трентам, она никогда не продаст нам эти квартиры». Полковник энергично кивнул в знак согласия, но вслух произнес только «чертова женщина».
Когда родителей не было дома, я нашел фамилию «Трентам» в телефонном справочнике. Но содержавшиеся там сведения: «Майор Трентам Дж. Х., член парламента, Честер-сквер 19», — мало что сказали мне.
Когда в 1939 году я, став ньютоновским стипендиатом по математике, поступил в колледж Тринити, мой отец чуть не лопнул от гордости. Мы все отправились в университетский городок на уик-энд, чтобы посмотреть мое будущее жилье, пройтись по галереям и большому университетскому двору.
Единственным черным пятном на моем безоблачном горизонте была нацистская Германия. В парламенте дебатировался вопрос о призыве на военную службу всех тех, кому было за двадцать, и я не собирался отсиживаться в тылу, если Гитлер осмелится ступить на польскую землю.
Мой первый год в Кембридже прошел успешно, главным образом благодаря моему руководителю Горацию Брадфорду, который вместе со своей женой Викторией считался одним из самых талантливых математиков среди преподавателей университета того времени. По слухам, миссис Брадфорд в свое время была лучшей студенткой и претендовала на премию Вранглера, но, как объяснил ее муж, эта престижная награда не досталась ей только потому, что она была женщиной. Премия была присуждена мужчине, имевшему вторые показатели. Когда об этом узнала моя мать, она покраснела от гнева.
Миссис Брадфорд радовалась за мою мать, получившую степень в Лондонском университете в 1921 году, а вот в Кембридже отказывались признать ее заслуги даже в 1939-м.
В конце своего первого года учебы в университете я, как многие мои однокурсники, подал заявление с просьбой призвать меня в армию, но мой руководитель предложил мне поработать с ним и его женой в новом управлении министерства обороны, занимающемся раскрытием кодов.
