Ящик водки. Том 4 - Кох Альфред Рейнгольдович (читать полностью книгу без регистрации .txt) 📗
Кох и Свинаренко написали абсолютно постмодернистскую книгу, больше всего напоминающую первое в России издание Саши Соколова. Помните, там с одной стороны «Школа для дураков», а перевернешь вверх ногами, раскроешь с противоположной — «Между собакой и волком». Так и тут: то ли манифест люди пишут, то ли кукиш показывают — не разберешь. То есть снаружи как бы кукиш, а присмотришься — манифест (см. выше про напряжение между формой и содержанием).
Такая вот книжка получилась. Амби, простите за выражение, валентная. При этом, как люди честные, журналист и политик оставили читателю массу подсказок, чтоб он мог обо всем догадаться. Понять правила игры. Это еще по первому тому ясно было: там на задней обложке бывший вице-премьер пил водку из кофейной чашечки. Сразу вспоминался Розанов, подмигивавший читателю: «Из Шопенгауэра (пер. Страхова) прочел только первую половину первой страницы», и ждавший, когда проницательный читатель, знающий, что Страхов Шопенгауэра не переводил, подмигнет ему в ответ.
Второй том в этом отношении от первого ничем не отличается. На обложке рекламирует водку Кох с лицом, как у Лени Голубкова, но в махровом банном халатике с лейблом «White House» и соответствующим орлом. Воспринимайте, мол, любезные соотечественники, все, что мы с коллегой Свинаренко говорим, cum grano salis. He вполне то есть всерьез.
А Толстая со Смирновой взяли и нарушили конвенцию, она же — законы жанра. Принялись обнажать прием, комментировать авторские подмигивания. И дообнажались до полной его, этого приема, наготы. Лишили читателя удовольствия самому разгадывать предлагаемые авторами правила игры. Нехорошо.
Вынужден признать, что, несмотря на украденную у меня рецензию, новый том получился ничуть не хуже предыдущих. Приемы все те же, известные читателю по двум более ранним «Ящикам», зато сменилась эпоха. Соавторы наконец добрались до 90-х и продолжили азартное изучение новейшей истории на совсем уж современном материале. Приватизация, первая чеченская кампания, залоговые аукционы, президентские выборы, коробка из-под ксерокса — все это в томе присутствует, все объясняется. Особенно про залоговые аукционы хорошо — подробно и доходчиво. Всей книге вряд ли светит в школьные программы попасть — ну хотя бы этот фрагмент в учебники включат? Чтоб дети знали, как оно все было на самом деле, и не впадали в очередной право-левацкий уклон?
Совершенно замечательное предисловие написала к третьему тому Валерия Новодворская. Честно, лучшее из всех трех. Не только Татьяну Толстую с Авдотьей Смирновой обошла либерал-Пассионария, но и Леонида Парфенова: «Алик построил вместе с Демиургами Гайдаром и Чубайсом капитализм. Для нас и для себя. Честно нажил деньги. Я люблю капитализм и капиталистов, хотя любовь не взаимна. Я люблю деньги (тоже без взаимности), банки, валютный обмен, биржи, социальное неравенство. Иномарки тоже люблю (а они меня нет). Уже четверть россиян живут по проекту Ачика, и остальным тоже место найдется».
А в самой книге лучшее, пожалуй, — это эссе Коха об октябре 93-го. Много цитировать не могу, а поделиться хочется. Прочитайте сами, не пожалеете, стр. 68—69. Но одну цитату все-таки приведу, не удержусь. Все равно партайгеноссе Тарасов меня в юдофобы уже определил, так что терять нечего: «Блок писал: „Слушайте музыку революции“. Мудак. Слушайте, бл..ь, музыку революции. Хули ее слушать? Грязища, тупая ненависть, болтовня жидовская…» Ничего лучше по этому вопросу я, кажется, не читал. И дальше там очень хорошо, насчет «на х.. — пролетарское искусство» и «я не хотел, чтобы блядские Лили Брик опять на сто лет захватили мой народ своими свингерскими замашками».
Ну и отдельных фрагментов, как обычно, хороших очень много.
О демократии:
«Помню, я около того времени (президентские выборы 1996 года. — М.Э.) выпивал с каким-то американцем и сказал ему, что я демократию ни во что не ставлю. А у американцев волосы дыбом встают, когда им говоришь что-то в этом роде. Вот и у этого встали. Но когда я ему изложил позицию насчет выборов, он с облегчением вздохнул и говорит: „Так в этом же и заключается натуральная демократия — чтоб коммунистов не пустить к власти! Тут любые средства хороши!“ Ему полегчало — ну и мне тоже».
О Путине:
«Кох: Я увидел на самом деле этот вариант турецкой демократии: во всех кабинетах, а также у меня в камере висели портреты Кемаля Ататюрка. Кстати, он похож на Путина — внешне очень похож. Такие же брови надвинутые, и в то же время на лице улыбка. Я пытался изобразить эту мимику, у меня не получается. Нахмуренные брови — и одновременно улыбка на липе! Так могут только два человека — Ататюрк и Путин. Понимаешь? Нет, нет, у тебя тоже не получается: улыбка добрая должна быть, джокондовская.
Свинаренко: Ну-ка глянь! А теперь получается?
К.: Не, плохо. Вот у него такая улыбка на канонических портретах, где Кремль сзади.
С: То есть у него такой вид: «Кому надо вломить, вломим, а кому не надо — тех не тронем». И все это одновременно».
Это Кох рассказывал, как он в турецкой тюрьме ночь просидел, потому и Ататюрк всплыл. Тоже, кстати, очень забавная история.
И вот еще что. Свинаренко, комментируя ту самую анонимную «Тотальную демобилизацию», которая бог весть как проникла в третий том, говорит, что я зря назвал его атеистом: «Я вообще-то не атеист». Не знаю, мне казалось, что я это откуда-то из текста взял. Мелькало что-то такое в первом «Ящике». Не выдумал же я, в конце концов? Хотя в любом случае рад.
Конец четвертой книги
