Тот Город (СИ) - Кромер Ольга (книги онлайн бесплатно txt, fb2) 📗

В октябре пятьдесят седьмого Петя пришёл к ней домой. Ося, уже три дня ждавшая, когда же он позвонит или придёт, чтобы поговорить про спутник, улыбнулась, села на кровать, готовясь к долгому вкусному разговору, но он не стал раздеваться, сказал с порога:

– У нас это… Дочка родилась. Я из роддома иду.

– Дочка? – ахнула Ося.

– Дочка, – повторил он. – Мы её Таней назовём.

– Поздравляю, – сказала Ося. – Можно, я подарок куплю? Надеюсь, по такому случаю Надя возражать не будет.

– Да ей теперь не до нас, – сказал он, улыбаясь. – Я с ней через окно говорил, так она меня даже не спросила ни разу, обедал ли. Представляете? Всё только какие у Танечки глазки, да какие ножки. А я через окно посмотрел, какая-то страшная она. Красная, сморщенная.

– Все новорожденные красные и сморщенные, – сказала Ося. – Это проходит. Вот и снова есть на свете Татьяна Куницына, как хорошо.

– Это другая Татьяна, – резко сказал он. – Это Татьяна Петровна.

Ося кивнула, он помялся в дверях, сказал на прощание:

– Я теперь реже приходить буду. И ребёнок, и работать я начал, на кафедре.

– Я могу помочь, – предложила Ося.

Он покачал головой:

– Это не из-за денег, деньги тоже не помешают, но это из интереса. Там один мужик есть, мы с ним очень интересную идейку нащупали.

Глаза у него блестели, из кармана куртки торчал скрученный трубочкой чертёж, в руках он держал толстую потрёпанную книгу и похож был на Паганеля, а не на счастливого отца.

– Вы всё купили, что нужно? – спросила Ося. – Для ребёнка?

– Кроватку я сам сделал, – гордо сказал он. – А пелёнки-распашонки всякие – это Надька занималась.

– Можно я… – начала Ося, но передумала, попросила: – Ты, когда с ребёнком гулять будешь, позвони как-нибудь, я вас встречу.

– Конечно, – с облегчением сказал он. – Я и сам об этом думал.

Шестидесятый был юбилейным для Оси с Аллой. Алла решила, что непременно нужно отпраздновать с размахом, сняла зал в ресторане, пригласила друзей из театра, велела Осе позвать приятелей из Павловска. Витас тоже приехал, но был невесёлый, говорил мало, на Осины расспросы коротко отвечал, что всё в порядке, просто устал. Не желая ему надоедать, весь юбилейный вечер Ося просидела в углу с Камиллой и близнецами. Из прелестных малышей близнецы превратились в неуклюжих длинноногих подростков, но Осю любили по-прежнему, уверяя её, что из всех их знакомых только она не боится отвечать на любые вопросы. Пятилетняя Камилла, в кружевном платьице и нарядных туфельках, чинно сидела на стуле, неодобрительно поглядывая на близнецов, потом сообщила Осе тоном Марининой мамы:

– У Миши и Гриши очень плохие манеры.

– Зато им очень интересно живётся, – сказала Ося. – Чтобы исследовать мир, надо перестать бояться испачкаться.

После юбилея Витас остался у неё на несколько дней, всё такой же молчаливый и невесёлый. Ося достала билеты на «Пять вечеров», они сходили в Эрмитаж, на выставку европейского пейзажа, она свозила его в Павловск, показала, где и как работает, – он слушал, смотрел, отвечал, но по-прежнему ей казалось, что рядом с ней не Витас, а его тень, безмолвная и бесцветная. В последний день вечером, собрав чемодан, он сказал ей:

– Знаешь, я не буду больше приезжать. Это было плохо придумано, эта неделя. Я думал, что смогу растянуть неделю счастья на целый год, а вышло наоборот: весь год скукожился до размеров недели, я не живу, а только считаю дни.

– Как тебе легче, – тихо ответила Ося.

Он кивнул, поцеловал её, сказал, что провожать не надо, и ушёл. Ося легла на свою новую, по случаю юбилея купленную тахту, подумала с усмешкой, что больше ей такая тахта не понадобится, сама удивилась своему цинизму, но допустить мысль о том, что всё кончено, что никогда больше она не увидит Витаса, было невозможно. Это было так же страшно, как думать о смерти, даже ещё страшнее, и она продолжала думать о тахте, о поездах, о работе, о Пете до самого утра.

Через пару дней пришла в гости Марина, начала жаловаться, что мама болеет, Камилла капризничает, Мурат не едет и она устала его ждать.

– Тебе есть кого ждать, – тихо сказала Ося, и Марина осеклась, помолчала, сказала грустно:

– У меня иногда такое чувство возникает, Оля, словно я не вышла на свободу, а просто из меньшей клетки меня пересадили в большую. У тебя такого не бывает?

– Бывает, – сказала Ося. – Бывает.

2

В октябре прошёл очередной, двадцать второй, партийный съезд. Ося поначалу отнеслась к нему безразлично, ни новые домны, ни старые лозунги её не интересовали. Телевизора у неё не было, радио она включала только ради музыкальных программ, а из газет и журналов читала только «Науку и жизнь», которой делился с ней приятель-сослуживец. Но вдруг о съезде заговорили все вокруг. Прибежала Алла, притащила «Советскую культуру» с речью министра культуры Фурцевой, сказала возбуждённо:

– Ты читала, читала?

– Нет, – сказала Ося. – Чем она на сей раз недовольна? Кого клеймит, кого осуждает?

– Олька, ты не человек, ты просто рыба какая-то, – рассердилась Алла. – Вот, послушай: «Фракционеры выступали против восстановления ленинских норм, потому что в своё время сами участвовали в их попрании. Они были против реабилитации невинно пострадавших людей, потому что сами повинны в массовых репрессиях и грубых нарушениях законности, которые так трагически дорого обошлись нашему народу».

– И? – спросила Ося. – Что это изменит в нашей с тобой жизни? Думающие люди знали это и раньше. А мнение толпы, покорно следующей за партийным дышлом, мне не интересно.

Алла в сердцах топнула ногой. До сих пор молчавшая Марина заметила:

– Ты не права, Оля. Ты знаешь, на меня до сих пор косятся на работе, есть люди, до сих пор уверенные, что меня посадили за дело.

– А теперь они начнут думать по-другому?

– Я думаю, что да. Хотя бы некоторые из них.

– Я не понимаю, почему мы всё время должны оправдываться, доказывать свою невиновность, просить о реабилитации, – возмутилась Ося. – Почему мы должны радоваться, что Фурцева нашла в себе смелость признать очевидное? Это она должна радоваться.

– Ты меня нарочно злишь, да? – спросила Алла.

Ося пожала плечами, но газету с заключительной речью Хрущёва всё-таки купила, прочитала, долго сидела у окна, потом позвонила Алле. Аллы не было дома, трубку взял Марик.

– Лучше так, чем никак, – сказал он. – И лучше сегодня, чем завтра. Ты думаешь о себе. А думать надо о Камилле, о Мишке с Гришкой, о Лёнькином Борисе.

– Наверное, ты прав, – со вздохом согласилась Ося.

Вдруг все заговорили про «оттепель». Никто не знал, что это такое – «оттепель», но все говорили, что она настала. Сталина убрали из Мавзолея, в «Новом мире» опубликовали «Один день из жизни Ивана Денисовича», новые поэты, молодые, сердитые, лохматые, выступали в огромных залах и на площадях, космонавты шагали по красной дорожке, из Уголовного кодекса убрали понятие «враг народа».

– Всё, ребята, – сказал Лёня. – Кошмар кончился, начинается нормальная жизнь. Наступило другое время.

– Не может быть другого времени, когда люди остались прежними, – сказала Ося, но её никто не услышал. Витас бы услышал её, но вот уже больше года, как он исчез, перестал звонить и писать не только Осе, но и Марику с Аллой, и Марине, и Лёне. Ося набралась смелости и позвонила ему, телефон не ответил. Она позвонила ещё раз, через день, долго, внимательно слушала длинные гудки, потом повесила трубку.

Работала она по-прежнему в Павловске. Работа ей нравилась: медленный, осторожный процесс возвращения, воссоздания былого, возрождения скульптур, картин, мебели из полного почти небытия действовал на неё целительно. Если мог возродиться сожжённый, разграбленный, дотла разорённый Павловск, значит, и для неё было не всё потеряно. Нравились ей и люди, работавшие рядом, фанатично влюблённые в своё дело и делавшие его независимо от политики, идеологических установок, вкусов, мод и стилей. Постепенно собрался вокруг неё кружок молодых, Петиного возраста или чуть постарше, ребят, умеющих думать и готовых слушать, глядя на которых она тоже почти верила, что наступили иные времена. Она много рисовала, но не выставлялась. Рисование в лагере было делом интимным, очень часто тайным, и это осталось в ней, рисовать она могла только для себя, показывать свои работы – только самым близким людям.