Пирамида, т.1 - Леонов Леонид Максимович (книги онлайн полные версии TXT) 📗
– Никак не возможно, отец, – сурово отвечало должностное лицо, тыча берданкой в спину своей добычи. – По службе обязан я предоставить тебя для узнания, кто ты есть в самделе.
Так вел он Матвея к его судьбе на единственный во мраке огонечек впереди.
Временами наплывала знобящая одурь и мерещилось, будто спускался по уже заснеженным ступенькам в еще более безотрадную глубинку. И вдруг оказалось, что уже пришли на место.
Комендатура помещалась в невзрачном, подсобного типа строеньице. Три, четыре ли нетоптанных, снегом подернутых ступеньки вели на крыльцо комендантского барака. Наружного фонаря хватило разглядеть неотложную пожарную утварь в сенцах. И хотя лишь сон, реальная, махоркой уютно прокуренная теплынь порадовала прозябшее Матвеево тело, а пронзительная, на длинном из-под потолка шнуре, после промозглой тьмы жмуриться заставлявшая лампешка представилась арестованному дивным благодеяньем. Спрятанная в жестяном самодельном конусе, она кидала отвесное сиянье на грубый, нечисто выскобленный от пятен и с карандашным огрызком посреди квадратный стол. По своей неприкрашенной каторжной наготе был он в явном родстве с иной, отмененной ныне казенной мебелью вроде плахи или кобылы для битья, тоже предназначенной для вскрытия особо запутанных дел, и наверно, стоило положить сюда, в кружок мятого света самое темное из них, как сразу, без крови и рассеченья, проступала из него вся правда, сущая правда, ничто, кроме правды... Прочее по сторонам тонуло во мраке.
– Есть кто дома? – окликнул пустую дежурку конвоир.
Из смежной комнаты доносился телефонный разговор начальника.
Помимо служебной табуретки, присесть было негде, – заднюю скамью по стене сплошь занимали оплечные и в полном составе, исключая главного, портреты тогдашних вождей, и о.Матвей испытал понятную неловкость от встречи лицом к лицу с товарищем Скудновым, но, к чести последнего, тот продолжал вглядываться в туман истории, не примечая старинного знакомца в столь бедственных обстоятельствах... и мысли не возникало, потеснив их малость, пристроиться на краешке. Поставив вооружение в угол, конвоир принялся скручивать цигарку длительного курения, тогда как опустившийся на колено арестант совал бесчувственные руки чуть не в самый жар топившейся печки. Грел, бездумно наблюдая суетливую деятельность огня, как скакал он вкруг свежеподвинутого поленца, лизал да покусывал, но вот с шипеньем высасывал из торца пламенную сласть с приправой вкусного, синеватого дымца.
Пришлось обождать, пока начальник не закончил телефонный разговор, содержанье которого отчетливо было слышно. Беседа велась с воротившимся из разлуки приятелем, видать, не менее петушистым пареньком, и о.Матвей не без сожаления следил, как слово за слово, верно, под влиянием плохой погоды, рушилась неокрепшая дружба.
– Сижу, смены дожидаюсь, – начиналось с полуфразы. – Главный помчался в общежитие пьянку унимать. Нет, в общем-то ребята тихие, разве в получку малость порежутся, не без того. На днях схоронил Лизоньку, она мне заместо сестренки была, дочка моего старшего брата Петра. Помнишь, на именины в веночке васильковом ворвалась? Уже в седьмой класс теперь переходила бы... Именно звонкая была, до всего ей дело, и птичек в стужу не забудет. Старуха у меня из колеи выбилась, психовать стала, в богомолье пустилась. Подружки ее возраста соберутся, плачут втихомолку, молятся дребезжащими голосами... А там у нас некому подслушивать: на отлете живем, акацией кругом заросло... То есть как это? Мне незачем их разгонять... – Он посмеялся с раскатцем отчуждения, и потом дружба явственно на спад пошла. – Как, как? А я и не потакаю ей, напротив, охраняю ее законные права... Я же один у ней остался. Нет, дай теперь мне сказать. Если братьям покойным памятник за геройство поставлен, так ведь это она их вырастила... Не остри, дурак: не памятник, а человека. Вот в том и беда, что пока матери солдат рожают, они в чести, награды выдают, по медали за взвод, когда же с костылем в церковь плетутся по убитым сыночкам душу отвести, то подлей и звания нет... Брось, брось, я и на паперти-то ни разу не бывал... А школу сам помнишь: царь, Бог, городовой, вошь сыпнотифозная... все под одну метлу... А ты меня не доводи до бунта, я и не стану бунтовать... Чего, чего? Видать, в люди рвешься?.. Не торопился бы, за меня пока много не дадут, не продешеви... Ладно, знатно потолковали с приездом. Бывай здоров, так-то! – и могло служить подтверждением какого-то не в меру затянувшегося сна, что, как и в гостях у Афинагора, снова высказывались вслух собственные его, Матвеевы, мысли.
В низковатом прохладном помещенье, куда вошли, слабенько скулило радио, дремала на бочок озябшая пальма, голая лампочка расточительно зияла в потолке. Все там – засургученный печатью фанерный шкаф с бывшими государственными делами, протертая задами бывалая скамья, облупленная на стенке телефонная коробка под раскуривающим трубку усачом и наконец того же служебного стажа стол с прожогами от погашенных папирос, чернильными узорами и прочими уликами непробудной скуки... Все было насквозь пропитано сезонной сыростью и тошной окурочной вонью. Тем непривычнее было в подобной обстановке, заодно с праздностью и легкомыслием не располагавшей и к обыкновенной человечности, встретить годков двадцати двух опрятного паренька.
По первому впечатлению он был суров, тщедушен, даже с желтовато-восковым румянцем бессолнечного существованья, и, похоже, так грузно вдавился в сиденье, что над головой виднелось столько же красной бархатной обивки бывшего кресла: он был горбат вдобавок.
Неизвестно, какую должность занимал он в трамвайной системе, и надо думать, отсутствующее комендантское начальство, выбывшее куда-то по неотложной надобности, поручило молодому человеку подежурить у телефона часок-другой, но возможно и третий – ввиду сравнительно редких там чрезвычайных происшествий. Смена тянулась длинная и скучная, и тем показался ему интересным приведенный под конвоем бродячий старичок, что именно апостольский посошок его не внушал доверия. Хоть и не облеченному полномочиями, пареньку полагалось все же начерно уточнить личность задержанного. В читанных книжках сыщицкого жанра рекомендовалось угощать последнего папироской для поощрения к пущей разговорчивости, но, к сожалению, сам молодой человек к куреву пристраститься не успел, да и в ящике стола, как на грех, не завалялось ни табачинки, так что поневоле приходилось прием ласки заменить неподкупной строгостью.
Посредством нахмуренных бровей и паузы молчания юный начальник изобразил арестанту всю серьезность его положения, но беглому батюшке по его тогдашнему физическому состоянию достаточно было и непосредственных переживаний. Расследованье началось обычным напоминаньем о пользе чистосердечного признанья, но, похоже, преступник не искал смягчения своей участи. Для сокрытия истинной причины бегства, во избежанье фискальной погони за недоимщиком еще раньше положил он в сердце своем бесследно затеряться в природе, похоронить себя заживо. В скитанье он отправился без документов, оставляемых в надежном прикопе дома на случай маловероятного воскресения. Он еще не знал, что издревле народным обычаем узаконенная на Руси категория Божьих людей, бродяг незнаемых, давно была выведена новой властью из общественной практики, и причисленье себя к ней означало почти самоубийство. Свою сиротскую беспаспортность батюшка объяснил состоявшимся у него на вокзале, где провел прошлую ночь, хищеньем из внутреннего кармана вместе с бумагами всего наличного достояния, кроме зашитой на черный день малости под мышкой в рукаве. Как доказательство был начальнику предъявлен сделанный с изнанки, с минимальным повреждением подкладки и, наверно, вдовьими слезами щедро орошенный разрез. Тот лишь задумчиво помалкивал, словно дремал, если со стороны глядеть – липовые уловки, с одной стороны, уравновешивались в начавшемся поединке притворным простодушием другой.
