Сын - Майер Филипп (книги TXT) 📗

Минут через десять двое из команчей метнулись к реке. Муди и его спутники полегли еще при первом залпе, остальные тем временем рванули обратно в заросли кизила. Все, кроме Лайонса. Он вел себя как чистокровный неме: свесившись сбоку, стрелял из-под шеи своего скакуна. Когда конь в конце концов пал, то напоминал подушечку для булавок; индейцы, должно быть, раскусили в Лайонсе перебежчика, потому что стреляли теперь только в него. Я думал, Лайонс спрячется за убитым конем, но он бросился вперед, а стрелы облетали его как заговоренного; они стукались о камни, а сам он в одиночку приближался к индейцам.

В кустах мелькнула тень; я выстрелил в ту сторону, перевел ствол на полфута, выстрелил еще раз и так стрелял, пока барабан не опустел. Едва успел перезарядить первый барабан, как Лайонс стремительно переместился влево.

Тишина, до звона в ушах. Фырканье и ржание лошадей. Чей-то стон, кто-то зовет жену. Кроме меня и Лайонса из наших уцелело только трое, и все они окопались за моей спиной. Впереди был Лайонс. Я скрывался за своим убитым конем, но бросился вперед, покрыв ярдов шесть-семь. Потом на такую же перебежку решился Лайонс. Я видел кучу камней, за которой укрылись индейцы, но потерял шляпу, и солнце слепило глаза. Рискнул пробежать еще чуть-чуть. Нормально. На следующем броске, подлиннее, из ивняка вылетела стрела и вонзилась мне в бедро. Я видел, как Лайонс заряжает револьвер, слышал выстрелы, щелчок опустевшего барабана, потом заставил себя подняться. Я не соображал, куда целиться. Из-за кустов появился Лайонс:

– Похоже, они готовы.

– А там?

– Ну давай глянем. Но я насчитал пять убитых, плюс еще двое сбежали.

– Еще один у воды, – сказал я.

– Тогда твой восьмой.

Я не был уверен.

– У тебя что-нибудь осталось?

Он вытащил второй револьвер, проверил.

– Два. Нормально для нескольких мертвых индейцев. – И обернулся к нашим: – Эй, вы, бабы уебанские.

Уцелевшие трое поднялись ярдах в восьмидесяти позади. Он ткнул пальцем в сторону реки:

– Идите вон туда.

Хотя мы спокойно стояли на открытом пространстве, те придурки направились к реке короткими перебежками, пригибаясь и прячась за камнями.

– Кто эти уроды?

– Кажется, Мэрфи и Данхем. А сзади, похоже, Уошберн.

– Кучка жуков-вонючек. – И отвернулся. – Ты бы ногу посмотрел.

Я так и сделал. Стрела чудом не задела большую артерию, четверть дюйма в сторону – и мне конец. Я обошел вокруг камней, Лайонс проверил сверху. Кровь стекала мне прямо в ботинок. Но больше никаких индейцев мы не обнаружили, а их лошади спокойно паслись у воды.

– Нам спуститься к вам? – крикнул кто-то из вонючек.

– Не надо, – покосившись на Лайонса, отозвался я.

Мы осмотрели убитых. Некоторые из команчей лежали в лужах крови, другие казались просто спящими – пуля вошла в шею, чистая, аккуратная смерть; мы заглядывали в лица, и Лайонс, должно быть, узнал кого-то, потому что, когда подозвали тех троих и начался дележ одежды и скальпов, он не участвовал, отошел в сторону, ни с кем не заговаривая.

Мы собирали своих покойников, когда вдруг поднялся на ноги МакДауэлл, которого мы считали убитым. Обломком камня ему заехало по башке, но, очухавшись, он даже мог ехать верхом. Я перевязал ногу – еще раз подивишись, каким чудом стрела обошла артерию, – и помог погрузить пять мертвых тел. Трупы отвезли в Форт Литон, где их закопали.

Наутро трое из четырех оставшихся рейнджеров – Мэрфи, Данхем и Уошберн – вернули свои значки Лайонсу.

– Лошади дикарей нам ни к чему, – заявил Уошберн. – Мы хотим оставить себе оружие, скальпы и все такое.

– Берите, – коротко бросил Лайонс.

– Зассал? – не удержался я. Этот косой придурок родом из Восточного Техаса во время схватки держался в ста ярдах позади.

– Маловато платят за такое, – проворчал он. – Даже для такого людоеда, как я. А Данхем с Хинсом Муди корешились с восьми лет, ты слыхал?

– Нет.

Данхем уже свалил; не понял, чем я-то виноват.

Трое дезертиров паковали свое барахло, остались только я, Лайонс и юный конокрад МакДауэлл. Он был славным парнем. Хорошо, что он остался. Стоя на бруствере, мы следили, как они скачут в сторону гор, пришпоривая своих пони.

– Ну что ж, – подвел итог Лайонс, – похоже, наша добыча удвоилась.

Остаток дня мы чистили оружие и чинили упряжь. Две из захваченных у команчей лошадей имели клеймо армии Соединенных Штатов; мы обменяли их у Эда Холла, а он позже сможет продать их в Мексике. Мне достался красавец рыжий мерин, которого я после проиграл в карты.

– Сколько их сбежало, как думаете? – поинтересовался Эд Холл.

– Двое.

– Парни, вы уверены, что не хотите задержаться подольше?

– Не тревожься, – успокоил я. – Пригласи их поужинать перед жерлом твоей пушки.

– Не думаю, – хохотнул он, – что они попадутся на эту удочку дважды.

Пушка вообще-то принадлежала не ему. Это была пушка Бена Литона. Сам Литон умер несколько лет назад, и Холл женился на его вдове, но сравняться с покойным никак не мог. Литон был выдающимся охотником за скальпами, и я всегда подозревал, что именно он командовал отрядом, который едва не поймал нас с Тошавеем. Знаменит он был тем, что пригласил на обед индейцев, а во время пиршества выскользнул из комнаты и пальнул из пушки, которую заранее спрятал за занавеской. Залп разнес в пыль и столовую, и ничего не подозревавших индейцев. С тех пор никто не уводил его лошадей.

Утром мы обнаружили МакДауэлла мертвым.

– Я проклят, – признался Лайонс.

– Ну, МакДауэлл проклят сильнее, чем ты. – Мне было не до его покаяний. Ногу дергало, я ночь не спал, жутко устал, а тут надо копать еще одну могилу.

– Ошибаешься. Всегда так: вокруг люди гибнут, а у меня ни царапины.

– Со мной та же история.

– За те шесть месяцев, что мы знакомы, в тебя дважды попадали стрелы.

– Но не серьезно.

– И все равно. Это, черт побери, большая разница.

У меня не было сил объяснять, что нет тут никакой разницы. Лайонс ушел из рейнджеров за год то того, как мы вступили в Конфедерацию. Позже он перебрался в Нью-Мексико, где и погиб, несмотря на все свое везение и отличное здоровье.

Продав лошадей, захваченное оружие и седла в Остине, мы с Лайонсом поделили деньги, и он пустился в новый рейд к границе, а я прибарахлился: новая рубаха, брюки и шляпа. Отложил на время оружие и направился к судье вернуть долг за коня и револьвер, которые он вручил мне два года назад. Денег судья не взял, но очень мне обрадовался, сказал, что я выгляжу как нормальный белый человек. Я обедал вместе с его женой и тремя дочками, и они были просто счастливы вновь меня увидеть, и, надо сказать, даже жена его отнеслась ко мне гораздо теплее.

– Я знала, что это пойдет тебе на пользу, – сказала она. – Поможет стать более цивилизованным.

Я не стал сообщать, что все это время занимался примерно тем же, чем у индейцев. Старшая дочь строила мне глазки, и оно бы ничего, да только настропалило меня на определенный лад, и я за несколько дней спустил все свои сбережения.

Город мне был не по зубам. Сплошные бродяги и бездельники, сутенеры и бандиты. «Дерринджер» пришлось отдать за дюжину доз каломеля [118], который я вливал с двух концов, потому как решил, что подцепил сифилис. Один из кольтов я заложил и снял на эти деньги самую дешевую комнату, дожидаясь нового набора в Отряд Избранных.

Этот человек отыскал меня в меблированных комнатах. Протянул кожаную сумку, словно доставил давно ожидаемый пакет. Сумку я взял, но открывать сразу не стал, сунулся к заднему карману, потом вспомнил, что продал «дерринджер». Человек с четырехдневной щетиной, в мятой шляпе, надвинутой на самые глаза, напоминал помощника гробовщика.

– Я тут встречался с Шером Уошберном, – начал он. – Он проговорился, что воевал вместе с тобой, имя мне показалось знакомым. Потом вспомнил, что записывал его.