Первое второе пришествие - Слаповский Алексей Иванович (книги регистрация онлайн бесплатно TXT) 📗
Петруша все понял.
– Искушаешь, значит?
– Искушаю, – шепотом сказал Иван Захарович.
– А кто тебе такое право дал? Ты дьявол, что ли, так твою так? Или заместитель его? Не много ли на себя берешь?
– Прости, Господи, – прошептал Иван Захарович.
– Я тебе не Господи! – закричал Петр. – Я тебе не Господи, а есть не буду – на спор! Сам себе хочу доказать, вот и все! – И он взял хлеб и бросил его на землю.
– Подними, – тихо сказал Иван Захарович.
Петруша посидел, помолчал. Поднял хлеб, протянул Ивану Захаровичу. Тот завернул его в тряпицу, спрятал за пазуху.
– Всегда тут будет.
– Садист, – сказал Петр.
А уже вечерняя заря догорала.
– Вот и третий день прошел, – сказал Иван Захарович. – Дальше совсем легко.
Петр не поддержал ответом его бодрости.
Среди ночи их разбудили голоса и свет в лицо.
Милиция.
Откуда, зачем, почему?
Очень просто. Пустыня, где расположились Иван Захарович и Петр, оказалась в окрестностях города Заморьина, такого же захолустного, как и Полынск. Это не город даже, а ПГТ, Поселок Городского Типа. Но местные жители называли его городом. В подтверждение этого статуса сегодня ночью произошло по-настоящему городское преступление: угнали служебную машину, принадлежащую райкому партии. Хорошую машину, «Волгу» черного цвета. Причем с отягчающими обстоятельствами: по данным свидетелей, машину помогал угнать не кто иной, как сам шофер этой машины.
Милиция на чахлом «уазике» пустилась в погоню. Догнать, конечно, не догнали, хоть и видели вдали и два раза выстрелили в том направлении – и вот возвращались, спрямляя путь по проселку. И высветили фарами на повороте какое-то сооружение, какого здесь раньше не было.
Подъехали, увидели шалаш и двух бродяг.
– Возьмем? – посоветовался сержант Гавриилов с шофером, рядовым Внучко.
– А чё ж не взять? – одобрил шофер.
Они стояли перед бродягами, освещая их фонарями.
Бродяги терли глаза.
– Документы! – потребовал Гавриилов.
А документов меж тем ни Петруша, ни Иван Захарович не взяли. Зачем, мол, если по пустыне скитаться будем, – какому лешему показывать?
– Нету, значит, документов? – радовался Гавриилов.
– Да мы ходили тут… – заторопился Петр. – Мы это, мужики, мы к родственникам, это самое, на свадьбу, вот я, вот дядя мой, ходили на свадьбу, возвращались то есть уже, заблудились, из Полынска мы, проверить можно…
– Не лги! – вдруг громко, на всю окрестность сказал ему Иван Захарович. – Нельзя тебе лгать, неужели не понимаешь?
Петр умолк.
– А ты! – обратился Иван Захарович к сержанту Гавриилову, вытянув руку с обличающим перстом. – Ты! Знаешь ли ты, с кем ты говоришь?
Он, возможно, объяснил бы сержанту, с кем тот говорит, но не успел: рядовой Внучко, горячий еще от погони и желавший действий, тихо оказался сбоку и четко применил к Ивану Захаровичу прием ребром ладони по шее. Одновременно с этим, как бы одобряя и поддерживая действия подчиненного, Гавриилов выстрелил в воздух.
Но тут произошло непредвиденное. Сержанту Гавриилову и рядовому Внучко показалось, что неизвестный малый (изрядный, надо сказать, верзила), увидев упавшего старика, словно разделился надвое: одна часть бросилась на Гавриилова, другая на Внучко. На самом же деле Петр, вспомнив свое армейское десантное прошлое, Гавриилова достиг в прыжке кулаком, а Внучко в тот же миг достал ногой. Они упали без сознания, в руке Петра оказался пистолет. Кряхтя, держась за шею, Иван Захарович прохрипел:
– Брось! Нельзя тебе! Брось!
– Бежать надо, пока они вырубленные! – сказал Петр. – Они не простят.
– Пусть! – вскричал Иван Захарович. – Я, убогий, думал свое, а Бог по-своему рассудил, он тебе другое испытание приготовил! Брось пистолет, смирись, дурак, все равно по-Божьему выйдет! Как ты можешь идти против воли Его?
Петр стоял в нерешительности, разглядывая хорошо знакомый ему пистолет конструкции Макарова. Он понимал, что нужно немедленно бежать – через болотце, где не пройдет «уазик», бежать, скрыться от греха подальше.
Но вместо этого бросил пистолет к ногам приходящего в себя Гавриилова. Сержант цапнул пистолет и, отползая задом к машине, заорал:
– Руки вверх! Стреляю! Руки вверх!
Руки были подняты.
Ударами по щекам оживив рядового, сержант велел ему взять веревку и связать бандитов, – сам держал их под прицелом.
Они поехали в Заморьино.
Приехали.
Гавриилову и Внучко не терпелось поквитаться со сволочами, но они решили это сделать толково, без суеты. Не докладываясь начальству (да оно и дрыхло сейчас уже), посадили их в КПЗ, камеру предварительного заключения при поселковом отделе милиции.
Час прошел – их не было.
Уставшие, они выпивали и закусывали. Рассказывали друг другу, как они обижены. Распалялись.
– Ну? И чего ты добился? – спрашивал в это время угрюмый Петр. – Они же нас бить сейчас придут. А потом будут судить за нападение на милицию и овладение оружием. Знаю их штучки. Они нас бить будут, а мы? Молчать и щеки подставлять?
Но Иван Захарович был словно не в себе, он сиял и горел.
– Словом их пройми, словом! На то тебе Богом и право дано!
– Достал ты меня своим Богом! Атеист я, между прочим!
– Молчи! Готовься! Думай!
Но Петр не мог думать. Вернее, он думал лишь о том, как сбежать. Но ни стены, ни железная дверь, ни маленькое зарешеченное окошко не оставляли никаких надежд на спасение. Разве только дождаться, когда войдут, – и броситься? Но ведь с пистолетами войдут, суки!
Так и оказалось.
Внучко и Гавриилов, выставив дула, вошли, закрыли за собой дверь.
Улыбались.
– Держи обоих на мушке, – сказал Гавриилов, подошел к Петру и ударил его под дых. Петр согнулся.
– Стойте! – закричал Иван Захарович. – Бить нас будете? Ладно! Но дайте ему сперва слово сказать! Говори, Петр!
Петр молчал, стиснув зубы.
– Тогда я сам буду говорить! – объявил Иван Захарович. И начал: – Скажите мне, чего добьетесь вы побоями? Правды? Но желающий сказать правду скажет ее и так, а не желающий утаит. Если же и скажет под побоями, то велика ли цена той правде?
Гавриилов засмеялся и угостил его справа – но так, чтобы тот не упал и имел возможность говорить. Гавриилову интересно стало послушать старика.
– Допустим, вы бьете преступника и злодея! – не смутился Иван Захарович. – Но исправите ли вы его побоями? Нет, он лишь озлобится и нанесет обществу еще больше вреда!
Внучко угостил его слева.
– В чем смысл побоя, удара как такового? – светлея ликом, воскликнул Иван Захарович. – В том, чтобы причинить боль! Но сравнима ли эта боль с той духовной болью, на которую человек обрекает себя сам, а паче всего – бьющий?
Гавриилов приложил его справа.
– Следственно! – почти в восторге закричал Иван Захарович (мысленно блаженно вопя: «Спасибо, Господи, за Тебя страдаю!»). – Следственно, битье – всякое! – есть действие бессмысленное! Лишь то действие человека имеет смысл, каковое улучшает природу человека, битье же избиваемому пользы не приносит, оно ему не нужно! Оно необходимо кому? – бьющему! Вывод: бить кого-то или тыкать кулаком стену – нет никакой разницы! Тычьте кулаками в стены, милые, результат тот же!
Внучко, обиженный предложением тыкать кулаками в стену, приложил старика слева посильней прежнего, Иван Захарович упал.
– Пусть отдохнет, – сказал о нем Гавриилов и шагнул к Петру.
А Петр в это время – конечно, не подробно, а промельком в уме – вспомнил, как его впервые поразила несвобода.
До семи лет ничего не стесняло.
Но вот он пошел в школу.
На одном из первых уроков учительница решила проверить память детей и задала учить маленькое стихотворение, чтобы потом тут же, на уроке, его рассказать, а сама в это время писала письмо в Салехард Алексею Рудольфовичу Антипову, красавцу и умнице, с которым она полгода назад ехала до Полынска от Сарайска, и тот успел объяснить ей свою жизнь, и оставил адрес, и вот они переписываются (а через полгода, желая сделать ему сюрприз, она поедет в Салехард и найдет Алексея Рудольфовича в окружении жены, детей, забот и мирных трудов, а вовсе не в одиноком несчастьи, – и ее навсегда оставит романтическое представление о жизни).
