Всё хоккей - Сазанович Елена Ивановна (читать книги полностью без сокращений .txt) 📗
– Свежие абхазские мандарины!
Я изо всех силы пнул мандарин ногой, как шайбу, и он покатился по заснеженной дорожке в неизвестном направлении. В никуда…
Дверь алькиной квартиры была распахнута. Я даже на секунду успокоился. Что я себе придумал! Но едва переступил порог, как в нос ударил неестественный сосновый запах вперемежку с хлоркой. Под ногами что-то хрустнуло. И я заметил, что наступил на еловую ветку. Они были разбросаны по всей квартире, словно в канун Нового года, когда мы познакомились с Алькой. Но это не был Новый год. Это был год уже наступивший. И он не напоминал праздник. Он принес с собой что-то пугающее, нереальное, то, что в нормальной жизни быть не может. Но почему-то иногда бывает.
– А, это ты…, – услышал я позади себя хриплый голос. И обернулся.
За круглым старомодным столом сидел парень, бомж, которого в новогоднюю ночь лихо отделала Алька, а потом приютила у себя. За что он ее обокрал.
– Уже что, все закончилось? – заплетающимся языком промычал он.
– Что все?
– А то ты не кумекаешь! Все так просто! Закопали. Постояли, пару слов слезливых брякнули и разбежались. Я лично ушел первым. Чего стоять? И к чему? Нет хорошего человека. И к чему слезливые словечки. Она их все одно уж не услышит. Вот так-то. А я лучше здесь ее помяну. Добрую душу. Так честнее. Водку я у нее спер, так вот вернуть пришел, а пить не с кем. И ту брошь притащил, – он разжал ладонь, на его огрубевшей красной ладони блеснула металлическая бабочка. – Ее брошка, а носить некому. Вот так, парень.
Я осторожно присел на самый краюшек стула, словно боялся, что стул подо мной рухнет. И, сняв кепку, стал безжалостно мять ее в руках.
Парень проворно налил мне полный стакан водки. Стакан был весь запыленный и водка вы нем казалась мутной, словно забродивший уксус.
– Ну что, помянем девчонку? Вроде близкие вы были с ней. Или ошибаюсь?
– Ошибаешься, – резко ответил я. И поднялся со стула. Тот покачнулся, но удержался на месте. – Я ее, конечно, знал, так же как и ты, но чтобы…
– Ну, понятно. От живых отказаться трудно. Они и в суд подать могут. А от мертвых окреститься раз плюнуть. Там другие судьи. К тому же ей все одно уже плевать, был ты ей близок или нет. Ей вообще уже все одно.
Парень все время навязчиво буравил меня своими пропитыми красными глазенками. И я нахлобучил кепку прямо на брови. Так ему труднее было уловить мой взгляд.
– Так что, и пить брезгуешь за ее душу? – парень выгнулся и заглянул прямо мне под кепку.
– При чем тут душа? А если я вообще не пью?
– Знаешь, если бы я вообще не пил, то сегодня непременно бы начал, – он залпом опрокинул полный стакан водки, предназначенный мне. – И почему погибают самые лучшие. Вот я, к примеру… Мог тысячу раз помереть. И в сугробе мог бы пьяным замерзнуть, а в армии меня так шарахнуло, еле склеили, можно сказать по частям, и в пожаре мог заживо сгореть, когда котенка соседской девчонки вытаскивал. Правда, уже напрасно. Хотя, что бывает напрасным? Ее родители потом мне целый месяц жить у них разрешили. Вот так. Так что я весь в шрамах, ожогах, с отмороженными пальцами, весь клееный, переклеенный, но почему-то живу, – по глазам парня потекли слезы. Он смахнул их рукавом замусоленной тельняшки.
Потом вдруг резко ко мне повернулся. И на его лице выступило искреннее почти детское изумление.
– Странно… И ты почему-то живешь…
Я выскочил за дверь. Споткнулся о порог лестницы. И вспомнил, как мы с Алькой в новогоднюю ночь по этой лестнице покатились кубарем. А потом целовались, целовались… Боже, но ведь этого не может быть! Этого просто не может быть, чтобы она из-за меня. Ведь она была совсем другой. Она крепко держалась на ногах. И земля крепко держала ее. Она из любого, самого невозможного тупика могла отыскать выход… А мне даже не позвонила. Но почему? Конечно, можно было спросить у этого забулдыги, что все-таки произошло. Но мне казалось, что его пьяный ответ меня не устроит. К тому же мне не нравился его навязчивый взгляд. Словно я виноват в смерти Альки. Да и вообще, что еще смею жить на белом свете. Ну, конечно! Как я сразу не догадался! Продавщица мандаринов! Она ничего про нас не знала. И ее объяснение будет вполне разумным, лишенных эмоций, загадок и пьяных притч.
Было уже довольно поздно. Метель усиливалась. И белая парусиновая крыша от торгового лотка развевалась на ветру, словно одинокий затерявшийся в шторме парусник. Вокруг не было ни души.
Я стоял, тупо уставившись на пустой лоток, где-то жалобно и протяжно выла собака. И словил себя на мысли, что это судьба, что все к лучшему, что совсем необязательно знать – как и почему умерла Алька. И я смогу прожить жизнь, так никогда и не раскрыв этой тайны. К чему мне она? Ведь уже ничего нельзя было исправить. А мучительные воспоминания будут разрушать медленно, но верно мою жизнь, мое будущее. Да, я остался в живых. Хоть меня совсем недавно в этом откровенно обвинили. Но если я остался в живых, значит мне нужно идти дальше по жизни, так всегда говорила мне мама. А жалость и слезы плохие попутчики, попутчики слабаков и неудачников. Я никогда не хотел быть таким. И все сделаю, чтобы им не стать. Сегодня судьба пощадила меня, не раскрыв тайны. Так зачем идти вопреки судьбе, если она так благородно со мной поступила… Однако, подумать о благородстве судьбы я поторопился.
Позади раздался звук неровных шагов. Чья-то сильная рука легла мне на плечо. Я вздрогнул и резко обернулся. И нос к носу столкнулся с Санькой Шмыревым.
Мое сердце бешено заколотилось. Что он мог знать? Что он знал? И откуда?
– А это ты, – кисло усмехнулся Санька.
Я заметил, что он изрядно пьян. Пьяным Саньку я видел редко, пожалуй, в последний раз, в день смерти нашего военрука. Оставалось надеяться, что сегодня он надрался по поводу какого-нибудь праздника, а не траура. Я даже пытался вспомнить, когда у Шмырева день рождения. Но так и не вспомнил.
Санька вдруг забарабанил по пустому лотку траурный марш.
– Поздно уже, Виталик. Очень поздно.
– Ты о чем, Санька? – я втянул голову в плечи и с опаской на него покосился. Траурный марш зазвучал все громче и отчетливее. Ему в такт где-то недалеко подвывала собака.
– Я говорю, поздно. Мандарины уже сегодня продавать не будут. Уже ночь, одна кромешная пустая ночь.
– Ну, завтра с утра купишь, – некстати ляпнул я.
– Ты думаешь? Ты так думаешь? А если и завтра не будут продавать мандарины? А если вообще никогда, никогда их уже не будут продавать?
Я не мог понять Саньку. Мне казалось, что он что-то знал, но пока не раскрывал карты. И меня это пугало. Но я решил тоже пока не торопиться со следующим ходом. И выждать. Время играло на моей стороне. Я был трезв, и у меня было куча времени. Санька же торопился, потому что был пьян.
– Я здесь всегда покупал мандарины, – Санька начал первым, как я и предполагал. Он торопил время. – Такие абхазские, ярко оранжевые, сочные. Словно килограмм солнышек покупал. Представляешь, за каких-то пару жалких червонцев я мог купить килограмм солнца.
Санька покачнулся, и я придержал его за локоть.
– Тебя отвезти домой? Ты плохо выглядишь, друг.
– Друг? – Санька странно на меня посмотрел. И отвел руку. – Странно, ты впервые меня назвал другом. Неужели я им когда-то был.
– Мне жаль, если ты думал иначе.
– А ты, вот ты, – Санька вцепился мне в плечи. У него была железная хватка нападающего. – Ты любишь абхазские мандарины?
Меня встревожил его вопрос. Мандарины я не любил. Разве что одну их продавщицу. Но это было так давно. И со мной ли? И не очередные ли это проделки Деда Мороза под Новый год.
– Нет, Санька, к сожалению, я предпочитаю яблоки.
– Но ведь ты не мог, не мог не знать ее! – Санька уже почти кричал.
– Кого? – я невозмутимо пожал плечами.
– Ну, одну продавщицу мандаринов. Ты же здесь живешь недалеко, ты не мог не заметить – ты каждый день проходил мимо этого лотка. У тебя не было другого пути.
