Солдаты последней войны - Сазанович Елена Ивановна (читать книги без сокращений .TXT) 📗
У нее должно быть какое угодно имя, но только не Майя.
Она так ничего и не спросила. Она вообще не проронила ни слова. Молча приготовила ужин. Не совсем удачный, зато привычный для меня. Все та же чуть подгоревшая яичница, разве что приправленная изысканными специями и соусом. И сама же эту яичницу, приготовленную на троих, съела. Ни Павел, ни я к ней так и не притронулись. Вообще, для хрупкой женщины она слишком много ела. И такой (почти мужской) аппетит не гармонировал с ее фигурой и изысканностью. Я углядел в этом что-то неестественное, почти болезненное.
Остаток вечера молчал и я. Лишь время от времени издавая некое подобие звуков – для выражения согласия или отрицания. Зато Павел без умолку говорил и говорил. Но это все меньше напоминало простой разговор приятелей. В его словах скользила плохо скрытая нервозность и раздражение. И я, глядя на странную супружескую пару, подумал: Почему они вместе? Зачем они вместе?..
Уже темнело и Павел предложил мне остаться. Но это не входило в мои планы. Хотя и лень было ехать домой, все же натянутая атмосфера, в которую я никак не вписывался, была куда хуже. Отказался я и от катафалка, предпочтя обычную электричку.
– Да, и совсем необязательно за мной присылать шофера, – добавил я. – Я с удовольствием буду ездить к вам на поезде.
Павел как всегда попытался шумно и многословно возражать, но я резко ему отказал.
– Меня с детства мутит от машинного масла. А вот если вы мне нальете простой водички в дорогу, буду весьма признателен. А то в электричке порой можно чокнуться от жары.
Павел так же шумно и услужливо бросился в кухню выполнять мою просьбу. Вообще-то он не такой уж плохой парень, подумал я. И не такой уж сноб. Похоже, музыкальная школа в свое время сделала свое дело, как бы он того не хотел.
Едва оставшись наедине с его женой, едва ощутив гнетущее молчание, я уже проклинал себя, что отправил Павла за водой… Но Майя, очень просто и безо всяких заумностей, сказала.
– Спасибо вам.
У нее был низкий, мягкий, почти вкрадчивый голос. Впрочем, я удивился не тембру ее голоса.
– Спасибо? Извините, не понимаю.
– Вы же сегодня спасли моего сына.
Вот тебе на! Павел так пытался скрыть правду, а тут…
– Вы, видимо, что-то перепутали, – я попытался изобразить недоумение.
– Вы кого пытаетесь покрыть? Моего сына? Или моего мужа?
Я пожал плечами. Я вообще не собирался никого покрывать. И мне не было никакого дела до их вранья и их тайн.
– Сына вам незачем покрывать, он мне сам все рассказал. А муж… Он всегда пытается изобразить передо мной героя… Зачем?
– Вы любите героев? – без особого интереса к ее симпатиям спросил я.
– А они разве есть? – в ее ярко зеленых глазах застыла такая откровенная грусть, что мне стало неловко.
Я впервые встречал женщину, которая со страшной силой отталкивала и притягивала одновременно. В ней было что-то болезненное, нереальное, что напоминало моих пациентов. И пугало меня, почему я никоим образом и не хотел возвращаться в свое прошлое. Вместе с тем в Майе было столько тайной печали, застывшей боли и одновременно открытой детской наивности, природной естественности. Что резко отличало ее от всех женщин на свете, которых я когда-либо знал.
– Вы думаете это правда? – с мольбой взглянула она на меня.
– Вы о чем? О героях?.. Не знаю, во всяком случае я – далеко не герой.
Она встряхнула своими огненно-рыжими волосами.
– Нет, я о Котике. Как вы думаете, это правда?
– Что правда? – я все же попытался уйти от ответа.
– Только не лгите. Он сам мне все рассказал. Что он сам… Сам бросился под автомобиль… – произнесла она шепотом, почти задыхаясь.
Ну, это уже слишком. Мальчишка явно сошел с ума. Как можно такое сказать матери!
– Понятия не имею, – я сделал вид, что искренне удивлен. – Но в любом случае – правда или нет, вам стоит задуматься. Почему он так поступил? А если он это выдумал специально для вас?
Она резко распахнула настежь дверь, не скрывая желания, чтобы я поскорее убрался. На улице было еще душнее, чем дома.
– Холодно, – она поежилась.
Я решил не ломать комедию. Ей моя персона явно не понравилась. Впрочем, взаимно. И я даже умудрился слегка пожалеть Павла. С его-то энергией, импульсивностью, желанием все успеть и… И такой мрак, заторможенность и запутанность.
– Кстати, вы еще не посоветовались с мужем, – откровенно спросил я. – Может, вас не устраивает, что я буду учить вашего сына музыке?
– Не устраивает? – на ее лице проскользнуло искреннее недоумение. – Мне все равно.
И я понял, что ей действительно абсолютно все равно. Не знаю почему, но от такой мысли мне стало досадно. И я поспешно ретировался под оглушающий лай Сталлоне, так и не дождавшись обещанной воды, впрочем, которая была уже не нужна. На улице действительно похолодало. Только Майя почувствовала это раньше других…
Домой я добрался около полуночи. Несмотря на то, что внезапно нашел работу (хотя бы на первое время), настроение было поганое. И я уже стал подумывать, как отказаться от столь лестного предложения. Что я им, мальчик на побегушках? С моими дипломами, моим опытом, я должен в свои тридцать пять учить разбалованного мальчишку, не знающего что такое настоящее горе, живущего среди жирных уток и презирающего музыку. Который ради своей прихоти, может быть, от безделья или желания обратить на свою золотую персону внимание, запросто бросается под машину, а потом об этом радостно рассказывает мамаше?! Разве я должен выслушивать бесконечные рассказы об экономических победах Павла, который только и думает о том, как набить свое брюхо и рядом с какими экзотическими обезьянами провести отпуск?! Или я должен молча терпеть, когда уставшая от безделья Майя, изображающая трагичную натуру, опять же от обычной пресыщенности, укажет мне на дверь, когда ей заблагорассудится?!.. И что эти жалкие, бездушные, благополучные людишки знают о жизни. И какое мне до них дело. И как они от меня далеки… Черт с ними! Я не прислуга. А они мне не господа… И кто виноват, что все места под солнцем сейчас перепутались. И почему я должен с этим соглашаться?..
Мои сумрачные мысли перебил радостный, хриплый рев.
– Кирюша! Салют, дорогой!
Не иначе, как Поликарпыч. Уже едва державшийся на ногах. Его время – около двенадцати ночи. Когда во дворе только редкие прохожие, да запоздалые собачники.
Поликарпыча я знал с самого рождения. Давным-давно он работал сантехником в домоуправлении и со своим открытым и бесхитростным характером стал почти что родственником каждому в нашем дворе. Всегда веселый, приветливый, он мог запросто починить водопровод, свет, газ. На свете не было того, чего не умел бы Поликарпыч. Зимой он заливал на площадке каток, а летом сооружал детскую площадку. Весной, благодаря ему, чуть ли не на каждом дереве появлялся скворечник. А осенью он подолгу махал своей жилистой мозолистой рукой вслед отлетающим в теплые края птицам. И по его небритым щекам текли слезы.
День Победы он, бывший партизан, всегда отмечал по-своему. Не только развешивал в два ряда ордена на стареньком, залатанном костюме. Но и обязательно сажал во дворе маленькое хрупкое деревце. И, тщательно утоптав землю, подолгу стоял возле него, приговаривая осипшим голосом.
– Ну, вот, теперь и ты, друг, будешь жить в нашем дворе.
Непосвященному трудно было понять, что происходит. Но мы давно знали о традиции Поликарпыча. Когда-то, еще в 45-м, он поклялся себе, что всех погибших ребят из своего партизанского отряда вернет в строй. И каждый год в День Победы будет сажать во дворе по вишневому деревцу и называть именами своих павших товарищей.
Так, постепенно – из года в год – наш двор превращался в вишневый сад. Ни одно из деревьев, посаженных Поликарпычем, не погибло. И все мы наизусть знали имя каждого. Огромный, цветущий, белоснежный, одурманивающе пахнущий сад был симфонией в честь торжества нашей общей Победы. Это была борьба со смертью. И символ бессмертия.
