Медленный человек - Кутзее Джон Максвелл (читаем книги онлайн бесплатно txt) 📗
«Ваше платье, – говорит он ей, – позвольте мне помочь вам надеть его правильно».
Она поднимает руку, чтобы снять очки.
«Хорошо», – отвечает она.
Голос у нее тихий, глаза – темные омуты, в которые он ныряет.
Глава 7
На службе Марияна не носит сестринскую шапочку, она надевает на голову косынку, как хорошая балканская домашняя хозяйка. Ему нравится эта косынка, как нравится любой намек на то, что она не до конца сбросила с себя Старый Свет в угоду Новому.
За исключением кое-кого из военных преступников и высокого теннисиста с великолепной подачей, имя которого выпало у него из памяти (Илия? Илич? Роман Илич?), он не знает никого из хорватов. Югославы – другое дело. Он сталкивался, пожалуй, с дюжиной югославов в дни, когда еще были югославы; но, конечно, ему никогда не приходило в голову спросить, к какой группе югославов они принадлежат.
Как именно вписывается Марияна в картину Югославии, точнее – Марияна и ее муж, занимающийся сборкой автомобилей? От чего они сбежали, когда покинули свою страну? А может быть, они просто устали от борьбы и, упаковав свои пожитки, пересекли границу в поисках лучшей, более мирной жизни? А уж если лучшую, более мирную жизнь не найти в Австралии, то где же ее вообще можно найти?!
Марияна рассказывает ему о своем сыне, которого зовут Драго, – приятели называют его Джаг. Ему только что исполнилось шестнадцать, и ее муж купил Драго на день рождения мотоцикл. По мнению Марияны, это большая ошибка. Теперь Драго никогда не бывает дома по вечерам, он не делает уроки и пропускает ужин. Он со своими приятелями гоняет на мотоцикле по проселочным дорогам, бог знает что вытворяя. Она боится, что он сломает ногу или руку, а может произойти и что-нибудь похуже.
– Ваш сын – молодой человек, – говорит он Марияне. – Он себя испытывает. Вы не можете помешать молодым людям проверить, каков предел их возможностей. Они хотят быть самыми быстрыми. Они хотят быть самыми сильными. Они хотят, чтобы ими восхищались.
Он никогда не видел Драго и, вероятно, никогда не увидит. Но ему нравится, как о нем рассказывает Марияна, нравится ее бесхитростность; она слишком хорошо воспитана, чтобы хвастаться своим мальчиком, поэтому жалуется на его непокорность, его бесшабашность, его joie de vivre [6], на то, что он ее замучает.
– Если вы хотите хорошенько напугать Драго, – предлагает он шутливо, – приведите его как-нибудь сюда. Я покажу ему свою ногу.
– Вы думаете, он станет слушать, мистер Реймент? Он скажет, что это пустяк, всего лишь несчастный случай с велосипедом.
– Я также покажу ему, что осталось от велосипеда.
Велосипед все еще хранится у него в кладовке: заднее колесо сложилось пополам, цепь запуталась в спицах. Его никто не украл в тот день на Мэгилл-роуд, хотя велосипед пролежал у обочины до вечера. Потом его подобрала полиция. Они забрали и пластиковую коробку, привязанную к нему, вместе с частью покупок, сделанных утром: банкой горошка, на которой была вмятина, куском сыра бри, который растаял на солнце, а потом затвердел. Он сохранил банку в качестве напоминания – memento mori [7]. Она на полке у него в кухне. Он покажет эту банку Драго, говорит он Марияне. «Представь себе, что это был твой череп», – скажет он мальчику. А затем: «Подумай о своей маме. Она беспокоится о тебе. Она хорошая женщина. Она хочет, чтобы у тебя была долгая и счастливая жизнь». А может быть, он не скажет фразу насчет того, что она хорошая женщина. Если ее сын этого не знает, то уж и не ему говорить парню об этом. Кто он такой – просто чужой человек!
На следующий день Марияна приносит фотографию: Драго стоит рядом с пресловутым мотоциклом. На нем сапоги и джинсы в обтяжку, под мышкой – шлем с эмблемой в виде молнии. Он рослый и крепкий для шестнадцатилетнего мальчика, и у него обаятельная улыбка. Просто мечта, как говорили девушки в прежние времена, а его мать назвали бы красоткой. Несомненно, он разобьет много сердец.
– Какие планы у вашего сына? – спрашивает он.
– Он хочет поступить в Военную академию. Хочет служить в военно-морском флоте. Он может получить стипендию.
– А ваша дочь – ваша старшая дочь?
– Ах, она еще слишком молода, чтобы строить планы, она витает в облаках.
Теперь Марияна задает вопрос, которого он ждал удивительно долго:
– У вас нет детей, мистер Реймент?
– Увы, нет. Мы так и не дошли до этого – моя жена и я. У нас на уме были другие вещи, другие стремления. А потом, не успев оглянуться, мы развелись.
– И вы никогда об этом не жалели?
– Напротив, я жалел об этом все больше и больше, особенно когда стал старше.
– А ваша жена? Она сожалеет об этом?
– Моя жена снова вышла замуж. Она вышла за разведенного мужчину, у которого были собственные дети. У них родился общий ребенок, и они стали одной из тех современных семей, где все непросто и все зовут друг друга по имени. Так что жена не сожалеет о том, что у нас нет детей – у меня нет. Моя бывшая жена. Я редко с ней общаюсь. Наш брак не был счастливым.
Все, что происходит между ними, – в рамках, в границах безличного личного. Беседа мужчины с женщиной – с женщиной, которая случайно оказалась его сиделкой, а также делает для него покупки, убирает в доме и оказывает помощь; беседа с целью познакомиться поближе в стране, где равны все люди и верования. Марияна – католичка. А он теперь неверующий. Но в этой стране они равны – католицизм и безверие. Возможно, Марияна не одобряет людей, которые женятся и разводятся и которые так и не удосужились завести детей, но она знает, что лучше держать свое мнение при себе.
– Так кто же будет о вас заботиться?
Странный вопрос. Ответ очевиден: «Вы. Вы будете заботиться обо мне в ближайшем будущем, вы или кто-нибудь другой, кого я найму для этой цели». Но, по-видимому, вопрос можно понять и в более широком смысле, например: «Кто будет вашей надеждой и опорой?»
– О, я сам о себе позабочусь, – отвечает он. – Полагаю, я вряд ли доживу до глубокой старости.
– У вас есть родственники в Аделаиде?
– Нет, в Аделаиде – нет. Вероятно, у меня есть родственники в Европе, но я давно потерял с ними связь. Я родился во Франции. Разве я вам не говорил? Моя мать и отчим привезли меня в Австралию, когда я был ребенком. Меня и мою сестру. Мне было шесть лет, сестре – девять. Сейчас ее нет в живых. Она умерла рано, от рака. Так что у меня нет родственников, которые бы позаботились обо мне.
На этом они с Марияной закончили обмен подробностями своей жизни. Но ее вопрос эхом звучит у него в душе: «Кто будет о вас заботиться?» Чем больше он вдумывается в слово «заботиться», тем более непостижимым оно кажется. Он помнит, как собака, которая жила у них в Лурде, когда он был ребенком, лежала в своей корзине. У нее была последняя стадия чумки, она непрерывно скулила, нос был горячий и сухой, лапы подергивались. «Bon, je m’en occupe» [8], – сказал его отец и, взяв корзину с собакой, вышел из дома. Через пять минут из леса донесся глухой звук выстрела, вот и все. Он никогда больше не видел собаку. Je m’en occupe.
«Я о ней позабочусь» – я сделаю то, что следует сделать. Вряд ли Марияна имела в виду подобную заботу, с применением дробовика. И тем не менее этот смысл затаился во фразе, готовый просочиться наружу. В таком случае как же быть с его ответом: «Я сам о себе позабочусь»? Что означают его слова на самом деле? Значит ли это, что он наденет свой лучший костюм, проглотит припрятанные таблетки – по две, со стаканом горячего молока – и уляжется в постель, скрестив на груди руки?
У него множество сожалений, он полон сожалений, они приходят к нему по ночам, словно птицы, прилетающие на насест. Главное, о чем он сожалеет, – что у него нет сына. Хорошо было бы иметь дочь, девочки по-своему привлекательны, но по-настоящему он печалится о сыне, которого у него нет. Если бы они с Генриеттой сразу же завели сына, пока еще любили друг друга, или были влюблены друг в друга, или нравились друг другу, этому сыну было бы сейчас тридцать лет, он был бы взрослым мужчиной. Быть может, это невообразимо; но и невообразимое можно вообразить. Вообразить, как они вдвоем, отец и сын, во время прогулки болтают о том о сем – мужской разговор, ничего серьезного. В ходе этой беседы он мог бы уронить замечание, одно из тех туманных замечаний, которые люди произносят в минуты, когда трудно высказать то, что хочется сказать на самом деле, – по поводу того, что пора уходить. Его сын, его воображаемый сын, созданный его воображением, сразу бы понял: пора передать ношу, передать эстафету. «Хм», – сказал бы сын.
