Клоака - Доктороу Эдгар Лоуренс (читаемые книги читать онлайн бесплатно .TXT) 📗
— Что он видел?
— Кто… видел?
— Мартин. Он сказал вам. что что-то видел.
Кажется, преподобный решил, будто я тоже жертва шумерского потопа. Пастор откашлялся и собрался с духом.
— Да, за долгие годы пасторского служения я привык общаться с хрупкими, а порой с закосневшими в высокомерии душами. Это последнее относится, к сожалению, к Мартину. Он был не в состоянии просто спросить о чем-либо, нет, ему обязательно надо было сначала подвергнуть меня моральной экзекуции. Как же он сказал? «Я принимаю вас в общество смерти, и не потому, что вы отпели члена нашей семьи, но потому, что вы — жрец смерти и культа смерти». Каково, а? «Ваш Иисус — это воплощенная смерть, хотя вы приписываете ему вечную жизнь. Каждая конфессия прежде всего напоминает нам о его смерти, даже его воплощение, которое вы, священнослужители, носите на груди, показывает нам агонию его вечного умирания. Так что я пришел по верному адресу… Скажите мне, это верно, что через несколько лет после распятия Христа римляне отменили смертную казнь этим способом, посчитав, что слишком жестоко создавать такие варварские легенды?»
Вас это может удивить, мистер Макилвейн, но подобные изыскания о Христе мне хорошо известны. Истинная вера все это уже слышала, и не раз, и все вынесла. Такие измышления не могут нанести урон вере Христовой… Кроме того, ясно, что люди, у которых все в порядке, никогда не стучатся ночью в дом священнослужителя, это делают, как правило, люди, у которых в душе возникает разлад с самим собой. Я решил, что молодой Пембертон попросту сошел с ума, даже не слыша еще его бредовых высказываний и его странного вопроса, который он мне все-таки задал.
«Вот что, — сказал он, уставившись в пол. — Пусть будет, что будет. Простите, если я чем-то обидел вас. Мои мысли в страшном смятении. Мне не следовало бы об этом говорить… о том, что привело меня к вам».
«Что случилось, Мартин?»
Он подался ко мне всем телом, посмотрел мне в глаза и ответил тоном — то ли очень серьезным, то ли шутовским — этого я не могу понять до сих пор: «Преподобный отец, вы можете поклясться, что мой отец мертв?»
«Что?» — переспросил я, не в силах понять, что он имеет в виду. Стало очень тревожно на душе. Мне совершенно не понравилось, что он говорит. Вид его тоже не внушал ничего хорошего.
«Все очень просто. Мы либо живы, либо мертвы — третьего не дано. Так я хочу, чтобы вы отнесли отца или к тому, или к этому классу — либо к живым, либо к мертвым». Я продолжал взирать на него с полным недоумением, тогда он в отчаянном жесте воздел руки вверх. «О великий Боже! Просвети этот мозг! Доктор, вы что, перестали понимать английский язык? Ответьте мне! Умер ли мой отец, Огастас Пембертон? Можете ли вы поклясться именем вашего Бога в том, что он действительно мертв, что мой отец действительно умер?»
«Мой дорогой юноша, то, что вы позволяете себе, — просто неприлично. Я был другом и священником вашего отца. Я дал ему последнее благословение и молил Господа помиловать его душу».
«Но он умер или нет? Лично я не видел его мертвым, я не видел тела!»
«Вы хотите очень необычного утешения. Может быть, воспоминания о похоронах…»
«Дело не в похоронах, доктор Гримшоу, я хочу, чтобы вы поклялись, как свидетель».
Я говорил с ним, как говорил бы с сумасшедшим, да он и вправду был явно не в своем уме. Отец Мартина умер. Молодой человек глубоко вздохнул: «Хорошо. Все это не так уж и трудно. Вы мне все сказали, а теперь я поведаю вам, что произошло со мной, а вы сделаете вывод, какой посчитаете нужным, и мы забудем об этом разговоре, и я снова смогу спокойно спать».
Расхаживая по комнате, он начал рассказывать свою историю… Она оказалась очень необычной, я бы сказал, экстраординарной. Он ходил взад и вперед и рассказывал, рассказывал скорее себе, нежели мне. Рассказ его был настолько живым, что я мог вообразить все, что слышал от него, так, словно мы все видели вместе… В то утро он шел по Бродвею к Принтинг-Хаус-сквер. Естественно, он направлялся в «Телеграм», то есть к вам! В кармане у него лежала написанная им рецензия. Мартин — хороший писатель? Он пишет так же хорошо, как говорит?
— Это лучший из моих авторов, — искренне ответил я.
— Да, в нем действительно что-то есть. По крайней мере, можно точно утверждать, что он живет своим умом. Он никогда не жалел о том, что сделал, хотя это лишило его огромного наследства, которое, без сомнения, целиком досталось бы ему. Но человек сделал свой выбор.
Вы, конечно, понимаете, что пастор, который многие годы произносил проповеди, умеет рассказать так, чтобы привлечь внимание собеседника. Итак, вот эта история в изложении доктора Гримшоу; я постараюсь поведать ее вам без искажений.
В то утро небо было покрыто тяжелыми дождевыми тучами. Мой автор шел ко мне с очередной рецензией в кармане. Шел он по Бродвею. Бродвей тогда являлся главной деловой улицей, движение по нему в то утро, как, впрочем, и всегда, было весьма хаотичным. Кучера то и дело натягивали вожжи, сбивая лошадей с шага, хотя те и без того двигались, не соблюдая аллюра, что типично для лошадей, когда они вынуждены скакать по тесным улицам, не имея перед собой достаточного пространства. Отовсюду слышалась какофония звонкого стука копыт по булыжнику мостовой. К этой какофонии примешивались крики регулировщиков, звон гонга конки и скрежет колес о рельсы. Стоял треск и стук бесчисленного множества карет, телег, повозок и подвод.
На пересечении Бродвея и Принс-стрит он увидел омнибус, на дверях которого был написан традиционный сценический ландшафт. В те времена конки и омнибусы были, пожалуй, самыми распространенными видами транспорта. Но именно эта карета, казалось, светилась в сумраке улицы. Пассажиры омнибуса были почти исключительно старики, все, как один, в черных, наглухо застегнутых пальто и высоких шляпах. Карета дергалась в такт лихорадочному движению, то трогаясь, то снова останавливаясь, и головы престарелых пассажиров дергались в том же ритме.
Вокруг царила обычная нью-йоркская неразбериха — крики и ругань. Какой-то полицейский вышел на середину улицы, чтобы освободить сцепившиеся между собой повозки. Старики в омнибусе, казалось, не замечали перипетий своей поездки. Они, на первый взгляд, были погружены в себя, не обращая внимание на шум, суету, да и на сам город, по которому ехали.
В дальнейшем своем рассказе я постараюсь передать то, что непосредственно переживал Пембертон, поэтому перейду на настоящее время в изложении событий. Вы, конечно, понимаете, что это восприятие было сначала профильтровано сознанием доктора Гримшоу, а потом моим, к тому же прошло уже много лет; но… я все же попробую. Мартина едва не сбивают с ног в толпе пешеходов. Люди скапливаются огромными толпами на перекрестках и, выждав удобный момент, бросаются вперед и обильными потоками растекаются по улицам. Мартин в последний момент, чтобы устоять на ногах, хватается за фонарный столб. В этот момент вспышка молнии освещает огромные окна отделанного металлом исполинского фасада какого-то склада на другой стороне улицы. Затем раздается удар грома. Лошади испуганно храпят и бьют копытами, все бегут искать укрытия, видя первые падающие на землю капли дождя. Мартин слышит, как лихорадочно трепещут крылья голубей, описывающих круги около высоких крыш. Рядом мальчишка-газетчик звонко выкрикивает заголовки. Тут около Мартина оказывается ветеран армии северян с цинковой кружкой для сбора подаяний. На ветеране надеты немыслимые обноски его старого мундира.
Быстро пересекши улицу, Мартин идет следом за омнибусом. Мысленно он спрашивает себя, что такого необычного увидел он в одном из стариков, что отвлекся от своих насущных дел. Он бросает еще один взгляд на пассажиров, сидящих в погруженной во тьму карете. С полей шляпы Мартина стекает пелена дождевой воды. Все видится ему как сквозь полупрозрачную занавеску. Но главное он замечает: эти люди не просто старые, они, кроме всего прочего, и больны. Черты их лиц заострены, их покрывает смертельная бледность. Точно так же выглядел его отец, прикованный в последние свои дни к одру болезни. Как все это было ему знакомо! Старики или люди, которых преждевременно состарила болезнь. Но это еще не все. Эти призраки, казалось, не видели вокруг себя ничего, мир не интересовал их. Может быть, едет похоронная процессия, но почему тогда карета не затянута траурным крепом? У Мартина появляется странное ощущение, что если эти старики и оплакивают кого-то, то эти кто-то — они сами.
