Средний пол - Евгенидис Джеффри (читаем книги онлайн txt) 📗
— Правда?
— Да… нацистов, — добавляет Объект в качестве пояснения.
Я тоже забираюсь в кровать. Дома у меня всего одна подушка. Зато здесь их целых шесть.
— Массаж, — бодро заявляет Объект.
— Хорошо. Только потом ты мне.
— Заметано.
Я сажусь к ней на поясницу и начинаю делать массаж. Мне мешают ее волосы, падающие на плечи, и я убираю их в сторону. Некоторое время мы молчим, а потом я спрашиваю:
— Ты когда-нибудь была у гинеколога?
Объект кивает, не поднимая головы.
— Ну и как?
— Ужасно. Терпеть не могу.
— А что они делают?
— Сначала заставляют раздеться и надеть халатик. Он бумажный, поэтому сразу замерзаешь. Затем тебя заставляют лечь на стол и распластаться.
— Распластаться?
— Да. Вставить ноги в эти металлические штуковины. А потом гинеколог начинает производить тазовый осмотр. Это просто невыносимо.
— А что такое тазовый осмотр?
— Ты же считаешься специалистом в области секса.
— Ну давай.
— Это, понимаешь, внутренний осмотр. В тебя запихивают такую штуковину, чтобы у тебя там все открылось.
— Не может быть.
— Это ужасно. И холодно. К тому же гинеколог еще отпускает всякие шуточки, елозя там. Но хуже всего то, что он делает руками.
— Что?
— Он их запускает туда чуть ли не до локтя.
Я онемел. Страх и ужас практически парализовали меня.
— А ты к кому идешь? — поинтересовался Объект.
— К какому-то доктору Бауэру.
— Доктор Бауэр! Это же отец Рини. Он полный извращенец!
— Что ты имеешь в виду?
— Я однажды купалась у них в бассейне. Знаешь, у Рини есть бассейн. Этот доктор Бауэр пришел и начал на меня смотреть, а потом и говорит: «У тебя замечательные ноги с идеальными пропорциями». Извращенец этот доктор Бауэр. Мне тебя жаль.
Она приподняла бедра, чтобы вытащить из-под них рубашку. Я растер ей спину от поясницы до лопаток.
И Объект затих. Я тоже молчал. Массаж заставил меня полностью забыть о гинекологах. Ничего удивительного в этом не было. Ее медовая или абрикосовая спина, тут и там покрытая белыми пятнышками, своего рода антивеснушками, сужалась к талии, наливаясь краской при каждом моем прикосновении. Я чувствовал пульсацию ее крови. Ее подмышки были шероховатыми, как язык у кошки. Ниже выпирала прижатая к матрацу грудь.
— Ну все, теперь твоя очередь, — через некоторое время сказал я.
Но за этим ничего не последовало — она спала. Очередь до Объекта никогда не доходила.
Дни, проведенные с Объектом тем летом, всплывают в моей памяти по отдельности, каждый заключенный в свой снежный шар. Я встряхиваю их по очереди и наблюдаю за тем, как внутри опадают снежинки.
Субботним утром мы вместе лежим в кровати. Объект на спине, я опираюсь на локоть, чтобы видеть ее лицо.
— Ты знаешь, что такое сплюшки? — спрашиваю я.
— Что?
— Это козявки.
— А вот и неправда.
— Правда. Это слизь, которая выделяется из глаз.
— Какой ужас!
— И у тебя в глазах сплюшки, моя дорогая! — фальшиво важным голосом изрекаю я, стараясь вытащить пальцем корочки из-под века Объекта.
— И почему я позволяю тебе это делать? — удивляется она. — Tы же трогаешь мою слизь!
Мы смотрим друг на друга.
— Да, трогаю! — кричу я, и мы начинаем визжать и швыряться подушками.
Или другой день. Объект принимает ванну. У нее своя собственная ванная. Я лежу в кровати и читаю желтую прессу.
— Джейн Фонда в том фильме снималась не голой, — говорю я.
— Откуда ты знаешь?
— Видно, что на ней надето трико телесного цвета.
И я иду в ванную, чтобы показать ей фотографию. Объект, отчищая пемзой пятку, колышется в ванне под покровом взбитой пены.
— Ты тоже никогда не бываешь голой, — взглянув на фотографию, заявляет она.
Я, онемев, замираю.
— У тебя что, какой-то комплекс?
— Нет, у меня нет никаких комплексов.
— Тогда чего ты боишься?
— Ничего я не боюсь.
Но Объект знает, что это неправда. Однако она не хочет сделать мне больно. Это не входит в ее намерения. Она просто хочет, чтобы я расслабился. Ее смущает моя скромность.
— Я не понимаю, что ты так волнуешься? — продолжает она. — Ты же моя лучшая подруга.
Я делаю вид, что полностью погружен в журнальный текст и не могу заставить себя оторвать от него взгляд. Хотя внутри меня прямо-таки распирает от счастья. Я готов взорваться от радости, но продолжаю пялиться в журнал, словно нашел там что-то необыкновенное.
Поздний вечер. Мы застряли у телевизора. Когда я вхожу в ванную, Объект чистит зубы. Я снимаю трусики и сажусь на унитаз. Иногда я прибегаю к этой тактике в качестве компенсации. Футболка достаточно длинная, чтобы закрыть колени. Я писаю, а Объект продолжает чистить зубы.
Потом я ощущаю запах дыма и, подняв глаза, замечаю, что Объект одновременно с зубной щеткой держит во рту сигарету.
— Ты куришь даже когда чистишь зубы?
— Получается с ментолом, — отвечает она, скосив глаза.
Вот разве что позолота с этих воспоминаний быстро стирается.
И памятка, приклеенная к холодильнику, возвращает меня к реальности: «Доктор Бауэр, 22 июля, 2 часа дня».
Меня обуревает ужас. Ужас перед гинекологом-извращенцем и его орудиями инквизиции. Ужас перед металлическими устройствами, которые будут разводить мои ноги, и перед «штучками», которые будут внедряться еще глубже. А главное — ужас от того, что может быть обнаружено в результате всего этого.
Оказавшись в этой эмоциональной ловушке, я снова начал ходить в церковь. Воскресным утром в начале июля мы с мамой подъезжаем к церкви Успения (мама на каблуках, я без). Тесси тоже глубоко страдает. Прошло уже полгода с тех пор, как Пункт Одиннадцать уехал из Мидлсекса на своем мотоцикле, и с тех пор он не появлялся. Хуже того, в апреле он сообщил по телефону, что бросает колледж. Он собирался переехать с друзьями на полуостров и «жить с земли», как он выразился. «Как ты думаешь, он не сделает глупости и не женится на этой Мег?» — спрашивала Тесси Мильтона. «Будем надеяться, что нет», — отвечал Мильтон. К тому же Тесси тревожилась, что Пункт Одиннадцать перестал о себе заботиться и не посещал дантистов регулярно. Что вегетарианская пища плохо на него влияет и что в двадцать лет у него уже выпадают волосы. Все это внезапно заставило Тесси почувствовать себя старой.
И так, объединенные тревогой и по разным причинам ищущие утешения, мы вошли в церковь. Насколько я знаю, каждое воскресенье в греческой православной церкви происходило одно и то же: собравшиеся вместе священники читали вслух Библию. Они начинали с Бытия и двигались дальше, к Числам и Второзаконию. Потом шли Псалмы, Притчи, Экклезиаст, пророки Исайя, Иеремия и Иезекииль, и так до самого конца, пока они не доходили до Нового Завета. После чего они читали Евангелия. Учитывая продолжительность службы, ничего другого и предположить было нельзя.
Священники пели, а церковь медленно заполнялась народом. Потом свечи в центральном подсвечнике вздрогнули, и из-за иконостаса, как марионетка, возник отец Майк. Эти перевоплощения, происходившие с моим дядей каждое воскресенье, всегда меня потрясали. В церкви отец Майк возникал и исчезал с капризной непредсказуемостью божества. То он был на хорах, что-то распевая своим высоким голосом, а уже через минуту он внизу махал кадилом. Сияющий, усыпанный драгоценностями и вычурный, как яйцо Фаберже, он расхаживал по церкви, благословляя прихожан. Порой из его кадила вылетало такое количество дыма, что казалось, отец Майк может целиком облачиться в него. Но когда пелена рассеивалась и он снова оказывался в нашей гостиной, то представал все тем же скромным коротышкой в черном костюме и пластиковом воротничке.
С тетей Зоей все происходило с точностью до наоборот. В церкви она робела. И ее широкополая серая шляпа походила на головку гвоздя, прибившего ее к скамье. Она то и дело щипала своих сыновей, чтобы те не засыпали. И я с трудом мог соединить эту сутулую нервную особу, сидевшую перед нами по воскресеньям, с той жизнерадостной женщиной, которая, выпив вина, устраивала комедийные представления у нас на кухне. «Мужчинам вход запрещен! — кричала она, танцуя с моей матерью. — У нас здесь острые предметы!»
