Нечестивец, или Праздник Козла - Льоса Марио Варгас (книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
Однажды – когда это могло быть? – к нему в камеру втолкнули Фифи Пасторсу, Уаскара Техеду, Модесто Диаса, Педро Ливио Седеньо и Тунтина Касереса, молоденького племянника Антонио де-ла-Масы, по первоначальному плану он должен был вести машину, которую в конце концов повел Антонио Имберт. Они тоже были голыми и в наручниках, как и он. И тоже все это время находились в Девятке, в других камерах, и прошли через то же, что и он: электрические разряды, избиения, прижигания, иголки в уши и под ногти. И бесконечные допросы.
От них он узнал, что Имберт и Луис Амиама исчезли и что отчаявшийся найти их Рамфис пообещал полмиллиона песо тому, кто поможет их поймать. От них он узнал, как погибли, сражаясь, Антонио де-ла-Маса и генерал Хуан Томас Диас, и Амадито. В отличие от него, которого держали в строгой изоляции, они могли разговаривать с тюремщиками и узнавать от них, что происходило на воле. Уаскар Техеда от одного из своих мучителей, с которым нашел общий язык, узнал о разговоре, произошедшем между Рамфисом Трухильо и отцом Антонио де-ла-Масы. Сын Генералиссимуса пришел к дону Висенте де-ла-Масе в тюремную камеру сообщить, что его сын умер. Старый предводитель провинции Мока спросил, и при этом голос его не дрогнул: «Умер сражаясь?» Рамфис сказал, что да. Дон Висенте перекрестился: «Слава Тебе, Боже!»
Он был рад, что Педро Ливио Седеньо оправился от ран. Негр вовсе не держал на него зла за то, что в страшной ночной суматохе он нечаянно попал в него. «Одного вам не прощаю, что вы меня тогда не пристрелили», – пошутил он. – «Для чего вы спасли мне жизнь? Для этого? Болваны!» Злость на Пупо Романа у всех была велика, однако никто не порадовался, когда Модесто Диас рассказал, как он из своей камеры в верхнем этаже этого самого заведения увидел Пупо – голого, в наручниках, с зашитыми веками, его волокли в пыточную камеру четверо подручных. В Модесто Диасе и следа не осталось от того умного и элегантного политического деятеля, каким он был всю жизнь; он не просто похудел на много килограммов, но все его тело было в язвах, а на лице застыло отчаяние. «Таким же стану и я», – подумал Сальвадор. С тех пор, как его арестовали, он ни разу не видел себя в зеркале.
Он много раз просил во время допросов, чтобы ему разрешили исповедника. Наконец однажды тюремщик, принесший им еду, спросил, кто хотел священника. Руку подняли все. Им дали надеть штаны и по крутой лестнице привели наверх, в комнату, где Турок услышал оскорбления от отца. Едва он увидел солнце, почувствовал на коже его ласковое тепло, как воспрянул духом. И еще больше – когда исповедался и причастился, чего, он думал, никогда уже не сможет сделать. Когда же армейский священник, отец Родригес Канела, предложил им вместе с ним вознести молитву в память Трухильо, Сальвадор один преклонил колени и молился вместе с ним. Его товарищи остались стоять, испытывая неловкость.
От отца Родригеса Канелы он узнал, какой был день: 30 августа 1961 года. Прошло всего три месяца! А ему казалось, что кошмар длится века. Измученные, ослабевшие духом и телом, они мало разговаривали, и все разговоры вертелись вокруг того, что они видели, слышали и пережили в Девятке. Из всех рассказов товарищей по камере у Сальвадора навсегда запечатлелось то, что рассказал, не сдерживая рыданий, Модесто Диас. В первую неделю его сокамерником был Мигель Анхель Базе Диас. Турок помнил, как он удивился, когда 30 мая на шоссе в Сан-Кристобаль появился в «Фольксвагене» этот человек,
чтобы заверить их, что Трухильо, с которым он только что прогуливался по Авениде, приедет; так он узнал, что этот важный сеньор трухилистской закваски – тоже в заговоре. Аббес Гарсиа с Рамфисом не могли простить того, что он был так близок к Трухильо, и теперь вымещали на нем злобу, лично присутствуя при пытках электричеством, кнутом и огнем, а потом приказывали врачам СВОРы оживить его, чтобы продолжать мучить. Недели через две или три вместо обычной тарелки вонючей похлебки из кукурузной муки им в камеру принесли горячее варево с кусками мяса. Мигель Анхель Базе и Модесто набросились на него, руками хватали мясо, пока не наелись до отвала. Вскоре тюремщик пришел снова. И встал над Баз-сом Диасом: генерал Рамфис Трухильо желал знать, не омерзительно ли было есть собственного сына. Мигель Анхель с полу выругался: «Передай от меня грязному сукиному сыну, чтобы он проглотил свой язык и им отравился». Тюремщик расхохотался. Ушел, возвратился и от двери показал голову мальчика, которую держал за волосы. Мигель Анхель Базе Диас умер через несколько часов на руках у Модесто от сердечного приступа.
Эта картина – Мигель Анхель узнает голову Мигелито, своего старшего сына, – не переставала терзать Сальвадора; ему снились кошмары: обезглавленные Луисито и Кармен Элли. Во сне он кричал, мучая криками своих сокамерников.
В отличие от некоторых своих товарищей, которые пытались покончить с собой, Сальвадор решил держаться до конца. Он возвратился к Богу и теперь молился днем и ночью, а Церковь самоубийство запрещала. Да и убить себя было непросто. Уаскар Техеда пытался сделать это при помощи галстука, который украл у тюремщика (тот носил его свернутым в заднем кармане). Попытался повеситься, но у него не получилось, а за попытку ему еще больше ужесточили наказание. Педро Ливио Седеньо пытался подстроить так, чтобы его убили, провоцировал Рамфиса в пыточной камере: «Сын проститутки», «бастард», «твоя мать, Эспаньолита, была в борделе до того, как стала любовницей Трухильо» и даже плюнул в него. Рамфис не выпустил в него очередь из автомата, о чем он мечтал: «И не надейся, еще не время. Это – под конец. Тебе еще платить и платить».
Второй раз Сальвадор Эстрельа Садкала узнал, какой был день, 9 октября 1961 года. В тот день ему дали надеть штаны, и он снова поднялся по крутой лестнице в ту самую комнату, где солнечные лучи резали глаза и ласкали кожу. Бледный, лощеный, в генеральской форме с четырьмя звездами на погонах, Рамфис держал в руках свежий номер «Карибе»: 9 октября 1961 года. Сальвадор прочитал крупный заголовок: «Письмо генерала Пиро А. Эстрельи генералу Рафаэлю Леонидасу Трухильо, сыну».
– Прочти письмо твоего отца ко мне, – протянул ему газету Рамфис. – Там говорится о тебе.
Распухшими рукам Сальвадор взял газету. И хотя кружилась голова и одолевало невыразимое чувство омерзения и грусти, он прочитал все, до последней строчки. Генерал Пиро Эстрельа называл Козла «величайшим из доминиканцев», похвалялся тем, что был его другом, служил в его личной охране и пользовался его покровительством, а Сальвадору адресовал самые нелестные слова; писал о «вероломстве заблудшего сына», о «предательстве: сын предал своего покровителя» и своих близких. Но хуже всех оскорблений был последний абзац: отец с высокопарным раболепием благодарил Рамфиса, что тот дал ему денег, помог выжить, после того как у него конфисковали все имущество за то, что сын участвовал в злодейском убийстве.
Он возвратился в камеру, мутило от тоски и стыда. И не в силах был поднять головы, хотя и старался скрыть от товарищей свое состояние. «Это не Рамфис, это отец убил меня», – думал он. И завидовал Антонио де-ла-Масе. Какое счастье быть сыном такого человека, как дон Висенте!
Когда через несколько дней после того страшного 9 октября его и пятерых его сокамерников перевели в Викторию – их помыли из шланга и вернули одежду, которая была на них в день ареста, – Турок был живым трупом. И даже перспектива свиданий – по четвергам, на полчаса, – даже возможность обнять, поцеловать жену, Луисито, Кармен Элли не могли растопить того льда, который сковал его сердце, когда он прочел опубликованное в газете письмо генерала Пиро Эстрельи – Рамфису Трухильо.
В Виктории не было уже ни пыток, ни допросов. Они по-прежнему спали на полу, но уже не голыми, а в одежде, которую им присылали из дому. Наручники сняли. Домашние теперь могли передавать им еду, газированные напитки и небольшие деньги, которые шли на подкуп тюремщиков, чтобы те приносили им газеты, рассказывали о других заключенных или передавали от них сведения на волю. Речь президента Балагера в Организации Объединенных Наций, где он клеймил диктатуру Трухильо и обещал демократизацию «в рамках порядка», заронила в пленниках надежду. Казалось невероятным, однако начинала проклевываться политическая оппозиция, «Гражданский союз» вместе с «14 Июня» начинали действовать в публичной политике. И главное, его друзей воодушевило известие о том, что в Соединенных Штатах, Венесуэле и других странах создавались комитеты, которые требовали, чтобы их судили гражданским судом в присутствии международных наблюдателей. Сальвадор хотел разделять иллюзии товарищей. В молитвах он просил Бога вернуть ему надежду. Потому что надежды у него не осталось. Он видел лицо лощеного Рамфиса. И такой позволит им выйти на волю? Никогда. Он свою месть доведет до конца.
