Петля и камень в зеленой траве - Вайнер Аркадий Александрович (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью txt) 📗
42. УЛА. ПОГРУЖЕНИЕ
Обход! Обход! Обход! — зашелестели, зашумели голоса, все пришло в короткое быстрое движение и смолкло. Тяжело ворочаясь и пыхтя, полезла под матрац Клава Мелиха. Громко запела Света — она пела что-то похожее на языческую молитву-заклинание. Света была учительницей музыки, она была убеждена в своей гениальности и писала поп-оперу. Над ней жестоко издевались ученики и терроризировал директор школы. Света была уверена в их сговоре. Однажды на уроке кто-то бросил в нее чернильницей, на крик ворвался директор и грубо заорал на нее. Света вышла на улицу — раздетая, в сильный мороз, и вышагивала по городу долго, распевая свою оперу. За полгода лечения у нее нет улучшения.
Все это рассказала мне Ольга Степановна — четвертая обитательница нашей палаты. Сама она уже полностью выздоровела. Да она говорит, что и не болела совсем — просто у нее было «затмение». В шесть часов утра она вырулила свой троллейбус из парка и поехала на конечную остановку. Но тут увидела на мостовой дьявола, который ее манил. Ольга Степановна погналась за ним, а он все уворачивался из-под колес, и сама не заметила, как врезалась в столб на противоположной стороне улицы. Она мне говорит, что затмений у нее больше не было, хотя дьявол пару раз приходил — «неприличным подманивал».
Света пела пронзительным голосом, вскрикивала иногда, как Има Сумак, страстно и протяжно, на разрыв души, то вдруг почти совсем затихая, но не умолкая совсем, а тихо и густо подвывая под сурдинку неведомых указаний своей безумной партитуры. Ольга Степановна оправила ей койку, прикрыла одеялом, потом подошла ко мне, взбила подушку, подложила повыше, поправила мне волосы своей старушечьей полукруглой гребенкой. Всмотрелась мне в глаза, серьезно сказала, шепотом, на ухо:
— Ты здеся не засидишь! Тебя бес посетил и ушел. Выпустят тебя скоро. Вместе отседа пойдем…
Она лежит в больнице третий год. Обход! Обход! Обход!
— А Светка, бедняга, — плохая! Она отседа скоро не пойдет. Она отседа в Сычевку поедет… — доверительно шептала мне Ольга Степановна.
— Что такое Сычевка?
— И-и-и, родненькая! Все хотят узнать — что такое Сычевка! ДА ТОЛЬКО ОТТЕДА ЕЩЕ НЕ ПРИХОДИЛ НИКТО…
Обход! Обход! — стук каблуков в коридоре, переговаривающиеся голоса, водоворот из белых халатов в дверях. И сразу стало многолюдно в палате — бодрый говор, напряжение, испуг, подчиненность чужой воле, беспомощность, сталь дисциплины.
Посетили бесы.
Впереди — красивая докторша, которая меня принимала. По-видимому, она какая-то начальница. Мой жирноватый пухлый черт Выскребенцев крутится около нее, все время гнется, как резиновый, рапортует, заглядывая в бумаги. Мимо Клавы проходят они равнодушной снежно-белой толпой, только Выскребенцев на ходу бросает — «существенных изменений не наблюдается!»
Около кровати Светы докторша присаживается, берет ее за руку, мягко спрашивает:
— Ну, Светочка, как дела?
Света поет. Ее голос взмывает под потолок, он звенит и вибрирует как летящее копье, на него не действует тяготение, и воздух в ее легких не кончается. Этот полет будет бесконечен. Но копье вдруг сухо, деревянно трескается в воздухе и разлетается дребезжащими осколками. Из глаз ее текут слезы и рот перекошен судорогой.
Выскребенцев сообщает:
— У нее сейчас нижняя фаза прогредиентного цикла. Продолжаем давать тезерцин и неолептил…
Ольгой Сергеевной все довольны. Нет, нет, о выписке пока речи быть не может. А если хорошо себя чувствуете, переведем вас в подсобные производственные мастерские. Что делать? Сумки-авоськи вязать, переплетать блокноты — да мало ли чем там можно заняться!…
— Здравствуйте, Суламифь Моисеевна!
Я задыхаюсь от ненависти, я не могу разлепить губ. И не хочу!
И они все согласно кивают — так и надо! Так и полагается!
Красивая докторша садится на стул рядом, со мной, Выскребенцев открывает папку с твердым росчерком — «История болезни». Пономарским голосом зачитывает:
— Больная Гинзбург, поступила в клинику 17 сентября. Госпитализирована спецнарядом по психиатрической «скорой»…
Спецнаряд. Спецмашины. Спецпитание. Спецлечение. Спецобслуживание. Спецпереселения. Спецслова. Спецмышление. Спецсотрудники. Спецлюди. Спецстрана имени Сталина.
— Двадцати девяти лет, физического развития нормального, легкая сглаженность левой носогубной складки, легкая анизорефлексия. Патологических рефлексов не обнаружено. В позе Ромберга устойчива. Реакция Вассермана отрицательная…
А откуда же ей быть положительной? У меня же не сифилис. У меня — проказа.
… — Больная неточно понимает цель направления на лечение…
Ошибаешься, розовощекий демон, — это я в диспансере, когда меня скручивал вязкой сумасшедший врач Николай Сергеевич, не понимала цели. Сейчас уже понимаю. Ты хочешь, чтобы я зарывалась под матрац, как Клава, пела вместе со Светой и гонялась за бесами по мостовой в одном троллейбусе с Ольгой Степановной.
… — Больная плохо ориентирована во времени…
А вот это правильно! Я думала, надеялась, что хоть немного изменился во времени наш мир. Но я была плохо ориентирована.
… — Формальные сведения о себе сообщает правильно, но на часть вопросов отвечает уклончиво…
Формальные сведения обо мне сообщает инспектор Сурова, а вы мне не дадите уклониться ни от одного вопроса. Я ведь теперь ничья.
… — Расстройство мышления в форме резонерства… отсутствие критики своего поведения… утрата единства психических процессов… эмоциональное обеднение… присутствие глубокого аутизма — полного погружения в себя… страх… беспричинная тревога… растерянность… развернутый синдром Кандинского — Клерамбо…
Я приподнялась на кровати и сказала докторше:
— Вы же знаете, что я здорова. Зачем вы мучаете меня? Зачем вы меня держите здесь?
А она положила мне руку на плечо, мягко сказала:
— Наш долг — вам помочь. Вы не совсем здоровы. И мы вам поможем. Доктор Выскребенцев очень опытный и внимательный врач…
У нее почему-то дрожали крылья ноздрей.
А опытный и внимательный врач гудел надо мной неостановимо:
— …Галоперидол… Я думаю, что наиболее эффективное нейролептическое средство против всех видов психомоторной беспокойности… Дал наиболее благоприятные результаты… Галоперидол… Галоперидол… Нейролептическое воздействие…
Они незаметно ушли, и перед моей кроватью уже стояла медсестра, молоденькая, тонкая, с мертвым перламутровым оком, ее зовут Вика, и протягивает она мне на бумажечке три разноцветные таблетки:
— Примите, больная…
И меня охватывает вновь ужас, потому что я слышала, я знаю — большие дозы сильных нейролептиков превращают нормального человека в идиота, и эти три симпатичных разноцветных таблетки разрушат, как бронебойные снаряды, норму моего аутизма — полного погружения в себя, спасительного бомбоубежища, где я могу спрятаться от одолевших меня растерянности, тревоги и страха.
Я хочу крикнуть:
— Не буду! Не стану! Я здорова!
Но в тот миг, как я разомкнула губы, чтобы вздохнуть, медлительная Вика с неподвижными глазами наклонилась ко мне и с боксерской быстротой запихнула мне в рот таблетки, и так же быстро одной рукой зажала мне нос, а другой ухватила за кончик языка и потянула на себя. Задыхаясь, я вскрикнула, всхлипнула — и разноцветные таблеточки нырнули в меня.
Вика равнодушно сказала:
— Лежите спокойно. Если возбудитесь — велю вас связать в укрутку…
И ушла.
Отравленная кровь тяжело и вязко бурлила во мне. Громкий гул в ушах наплывал, стихал и возвращался вновь. Стало очень жарко. По мне тек пот — струйками, непрерывно, намокла подо мной подушка, я задыхалась, но не могла поднять голову. В груди было пусто, и вся эта пустота вдруг заполнилась желтым медным тазом. В нем валялось мое сердце. И с грохотом подпрыгивало и стучало.
Желтые глазные яблоки Клавы… Она подкралась к моей кровати, никто не видит ее… Она хочет влезть внутрь меня и ложкой проткнуть мое бьющееся в тазу сердце… Желтый смрад серы… Как мне горячо… Алешенька, они разбомбили меня изнутри…
