Последнее искушение Христа - Казандзакис Никос (бесплатные версии книг .txt) 📗
— И меня! И меня! И меня! — снова раздались крики. Кровь закипела в жилах у Петра.
— Катитесь вы все подальше! — крикнул он. — Не мне ли сказал он третьего дня: «Петр, ты — камень, на котором воздвигну я Новый Иерусалим!»?
— Он не сказал «Новый Иерусалим»! У меня все его слова записаны! — сказал Матфей, ударив по спрятанному за пазухой свитку.
— А что же он сказал мне, писака?! Я это собственными ушами слышал! — гневно возразил Петр.
— Он сказал: «Ты — Петр, и на камне том воздвигну я Церковь мою». «Церковь мою», а не «Иерусалим». Разница большая.
— А что еще он поручит мне? — крикнул Петр. — Чего ты замолчал? Что — продолжать невыгодно?! О ключах… Давай-ка, говори!
Матфей нехотя вытащил свиток, развернул его и прочел.
— «И вручу я тебе ключи, от Царства Небесного…»
— Дальше! Дальше! — торжествуя, кричал Петр.
Матфей проглотил слюну и снова склонился над свитком:
— «И то, что свяжешь ты на земле, — будет связано на небе, а что развяжешь ты на земле, будет развязано на небе…» Вот, пожалуйста, — это все!
— А разве этого мало? — спросил Петр, свысока глядя на учеников, важно приосанился, словно петух. — Разве этого мало? Я — вы все это слышали! — храню ключи. Я открываю и закрываю двери в Рай: захочу — позволю вам войти, захочу — не позволю!
Ученики рассердились, и, без всякого сомнения, пошла бы между ними потасовка, если бы тем временем не подошли они к Вифании. Им стало стыдно крестьян, и потому они постарались укротить свой гнев. Но лица были их все еще мрачны.
Глава 26
Между тем Иисус и центурион, а за ними, словно пастуший пес, Иуда, углубились в извилистые, узкие улочки Иерусалима и направились к возвышавшейся возле Храма Башне, где находился дворец Понтия Пилата. Первым раскрыл уста и заговорил центурион.
— Учитель, дочь моя пребывает в полном здравии и постоянно вспоминает о тебе, — с чувством сказал он. — Всякий раз, когда она узнает, что ты будешь держать речь перед народом, то тайком уходит из дому и идет слушать тебя. А сегодня я крепко держал ее за руку. Мы были вместе и слушали тебя в Храме. Она хотела побежать к тебе и поцеловать твои ноги.
— Почему же ты не позволил ей сделать это? — отвечал Иисус. — Одного мгновения бывает достаточно, чтобы спасти душу человеческую. Почему упустил ты это мгновение, которое теперь не воротишь?
«Чтобы римлянка целовала ноги еврею?» — со стыдом подумал Руф, но не сказал ни слова. В руке у него была короткая плеть, которой он разогнал шумную толпу. Было очень жарко, человеческие тела млели, мухи кружились тучами. Центурион с омерзением вдыхал воздух, пропитанный еврейским смрадом. За много лет, проведенных в Палестине, он никак не мог привыкнуть к евреям. Теперь они шли через крытый соломой базар. Здесь было свежо, они ускорили шаг.
— Как эти можешь говорить с этой собачьей сворой? — спросил центурион.
Иисус покраснел.
— Это не псы, но души, искры Божьи, — ответил он. Бог — есть пожар, а каждая душа — искра, к которой следует относиться с почтением, центурион.
— Я — римлянин, — ответил Руф. Римлянин и мой бог. Он прокладывает дороги, сооружает военные лагеря, доставляет воду в города, облачается в стальные доспехи и отправляется на войну — он впереди, а мы — за ним. Душа же, о которой ты говоришь, и тело наше для нас единое целое, а над ним — стяг Рима. Когда же мы умираем, оба они умирают вместе с нами, а после нас остаются сыновья наши. Это и есть наше бессмертие. То же, что ты рассказываешь о Царстве Небесном, извини, для нас всего лишь сказки.
Он немного помолчал и добавил:
— Мы созданы для того, чтобы управлять людьми, а любовью управлять людьми невозможно.
— Любовь не безоружна, — возразил Иисус, глянув в холодные голубые глаза центуриона, на его свежевыбритые щеки и толстые, с короткими пальцами руки. — Любовь тоже вступает в битву и идет на приступ.
— Тогда это не любовь, — ответил центурион.
Иисус опустил голову. «Нужно найти новые мехи и наполнить их новым вином, нужны новые слова», — подумал он.
Они уже пришли. Замок и в то же время дворец — вот чем была возвышавшаяся перед ними Башня, хранившая в нутре своем надменного Наместника Римского Понтия Пилата. Еврейское племя вызывало у Пилата чувство отвращения, и потому, когда ему случилось проходить по улочкам Иерусалима или говорить с евреями, он держал у ноздрей надушенный платок. Он не верил ни богам, ни людям, ни даже Понтию Пилату. Никому не верил. На шее у него на золотой цепочке всегда висела наготове отточенная бритва, которой он вскроет себе жилы, когда почувствует пресыщение от еды, питья и власти. Или же когда император решит отправить его в ссылку. Часто ему приходилось слышать, как евреи дерут до хрипоты глотку, крича, что явится Мессия, дабы освободить их, и он смеялся над этим. Он показывал жене отточенную бритву и говорил: «Вот мой Мессия, который освободит меня». Но жена только отворачивалась, ничего не отвечая.
У огромных ворот Башни Иисус остановился.
— Помнишь, ты задолжал мне услугу, центурион? — сказал он. — Пришло время потребовать ее.
— Всей радостью в жизни моей я обязан тебе, Иисусе Назорей, — ответил Руф. — Говори. Я сделаю все, что в моих силах.
— Если меня схватят, если меня бросят в темницу, если меня убьют, не пытайся спасти меня. Даешь слово?
Они проходили через ворота Башни. Стражники поднятием руки приветствовали центуриона.
— Разве то, о чем ты просишь, — услуга? — удивленно спросил Руф. — Не понимаю евреев.
Два мавра исполинского роста охраняли дверь, ведущую в покои Пилата.
— Услуга, центурион, — сказал Иисус. — Даешь слово?
Руф кивнул маврам, чтобы те открыли дверь.
Сухощавый, гладко выбритый, с узким лбом, серыми жестокими глазами и тонкими, словно лезвие меча, губами Пилат сидел на высоком, украшенном орлами, массивной резьбы кресле, и занимался чтением. Он поднял голову и посмотрел на стоявшего перед ним Иисуса.
— Это ты — Иисус Назорей, царь иудеев? — насмешливо прошипел он, прикладывая надушенный платочек к ноздрям.
— Я не царь, — ответил Иисус.
— Как? Разве ты не Мессия? И разве Мессия не тот, кого вот уже столько поколений ожидают твои соотечественники абрамчики в надежде, что он освободит их и воссядет на престоле Израиля? И прогонит нас, римлян? А ты говоришь: «Я не царь»!
— Мое царство не на земле.
— А где же еще? На воде, что ли? Или в воздухе? — спросил Пилат и громко захохотал.
— На небе, — спокойно ответил Иисус.
— Хорошо, — сказал Пилат. — Я жалую тебя небом. Но землю оставь в покое!
Он снял с большого пальца золотое кольцо, поднял его высоко, посмотрел на свету на красный камень, на котором был выгравирован череп с надписью вокруг: «Ешь, пей, веселись — завтра ты будешь таким же».
— Евреи вызывают у меня чувство отвращения, — сказал Пилат. — Они никогда не моются, и Бог у них столь же отвратителен: немытый, с длинными косами, с когтистыми загребущими лапами, трепач и злопамятный, как верблюд.
— Знай, что этот Бог уже занес свою длань над Римом, — снова спокойно сказал Иисус.
— Рим бессмертен, — ответил Пилат и зевнул.
— Рим — исполинский истукан, которого узрел в видении своем пророк Даниил.
— Истукан? Что еще за истукан? Вы, евреи, видите во снах то, что желаете увидеть наяву. Живете и умираете среди своих видении.
— С этого и начинается поход человечества — с видений. Затем, тени постепенно сгущаются и крепнут, дух облачается во плоть и нисходит на землю. Пророк Даниил видел видение, и, поскольку видение это было увидено, оно обретет плоть, снизойдет на землю и сокрушит Рим.
— Я восхищаюсь твоей отвагой, а может быть, твоей глупостью, Иисусе Назорей. Сдается мне, что ты не боишься смерти и потому говоришь так свободно. Ты мне нравишься. Расскажи мне о видении Даниила.
