Жизнь во время войны - Шепард Люциус (бесплатные версии книг .txt) 📗
– Ты здесь сам или как? – спросил Минголла, надеясь, что это всего лишь ящик, не зная, что будет делать дальше, но все-таки надеясь.
– Ну что ты. Я в Коста-Рике. Однако давно за тобой приглядываю. – Робот изобразил что-то вроде подмигивания. – Я восхищен твоей работой.
– Неужели?
– Безусловно! Это замечательно. Твои достижения не оставляют и следа от моих жалких потуг.
– Пустые слова. – Минголла предложил роботу пунш и пролил чашку прямо на плотное желтое платье. – Хе... повезло, могло бы и замкнуть. Кстати говоря, чем ты вообще занят? Устраиваешь дни рождения?
– Я вижу, ты все еще злишься. Это хорошо, Дэвид, очень хорошо. Злость – полезный инструмент. – Робот смахнул капли на пол. – Отвечая на твой вопрос: нет. Никаких дней рождения. Моя работа во многом похожа на твою, хоть я и вынужден ограничиваться единовременным эффектом, в отличие от полноценной реабилитации, на которую претендуешь ты.
– Я не претендую ни на какую говняную реабилитацию. Просто убиваю время.
– Не стоит принижать своих усилий. Ты не стал бы тратить на это столько сил, не имея серьезных убеждений.
– Все лучше, чем болтаться среди твоих племянничков.
– Я не требую от тебя согласия, – сказал робот. – Однако у меня есть предложение. Не хочешь поработать со мной, когда здесь наконец свяжутся все концы?
– Не-а, – ответил Минголла. – Поеду домой валяться на пляже.
– Одно другому не мешает.
– Ты работаешь в Штатах?
Кристаллические глаза пробежались взад-вперед по танцевальному залу.
– В сложившихся обстоятельствах не вижу причин скрывать. Да, у меня там дом. Думаю, ты встретишь в нем радушный прием.
– Где?
Робот бросил свое бессмысленное хихиканье.
– Это я, пожалуй, сохраню в тайне – пока.
«Не в такой уж тайне, как ты, мудак, думаешь, – сказал про себя Минголла. – Сухая пустыня, жара и куча крепких ребят вокруг».
– Почему? – спросил он. – Боишься?
– Нет, Дэвид, не особенно. Тебя стоит опасаться, согласен. Но мы знаем друг друга слишком давно и слишком хорошо умеем обращаться с нашей силой. – Робот откатился на фут назад, затем на столько же вперед, словно разминая шестеренки перед тем, как прыгнуть. – Так как насчет моего предложения?
– Я подумаю.
– Талант не позволит тебе сидеть без дела, Дэвид. Чем еще ты можешь заниматься?
– Вернусь в киллеры. Спрос на убийства в этом мире будет всегда.
Робот дернул большой овальной головой.
– К чему такой сарказм?
– Это не сарказм, – сказал Минголла. – Мне просто тошно.
– Я знаю, что...
– Ни хрена ты не знаешь! – перебил Минголла. – То, что ты, ублюдок... – Он поймал себя на том, что не хочет доводить это до конца. – Ладно, может, ты и прав. Может, я больше ни на что не способен, кроме как чинить то, что поломали твои люди.
– Как ты не понимаешь, – сказал робот, – я ведь чувствую то же самое.
– Ну да?
– Неужели ты думаешь, что я бесчувственный чурбан? – спросил робот. – Неужели я не понимаю, насколько ужасно все, что мы делаем, – все, что нам приходится делать.
Робот забормотал давно известную Минголле классическую сотомайоровскую речевку насчет того, что нельзя-пожарить-яичницу-не-разбив-яиц и мы-посвятим-всю-свою-жизнь-чтобы-исправить-наши-ошибки. Версия Исагирре была прекрасна, прочувствованна, убедительна, и Минголла не сомневался, что он сам верит каждому своему слову. Пообещал Исагирре, что со всей серьезностью рассмотрит его предложение и не будет больше давать волю сарказму; но, после того как робот покатился общаться с родственниками, Минголла обнаружил, что выносимость всей этой процедуры сползла для него до нуля. С глаз слетела пелена. Куда бы он ни посмотрел, повсюду были следы прежней ненависти. Перешептывания за прикрытыми ладонями, хмурые рожи, ядовитые взгляды. Не обходилось и без свежих побегов. Минголла безошибочно опознавал их в той чопорности, которую Мадрадоны и Сотомайоры обрушивали на своих новых союзников – наркотических медиумов. Низкосортность этого празднества, слезливая музыка, подскоки уродливых пар, мутантский балаган, высокотехничная нелепость робота Исагирре – всем этим зловещим признакам словно подкрутили мощность. Так же, думал Минголла, десятилетия назад можно было, наблюдая, как бюргеры подписывают в Берлине альянс с холодными подтянутыми национал-социалистами, презирать их всех за низость и малодушие, маскируемые жалкой помпой и потугами на гламур. Это сборище имело столько же шансов вылиться в мерзость и порочные извращения; Минголла видел в нем отражение нового мира, который будет мало чем отличаться от старого. Вражда выйдет на поверхность, станет еще более кровожадной, разгорится новый конфликт между кланами и их обдолбанными креатурами, а в результате – череда подспудных войн и тяжелейшее напряжение, почти апокалипсис. А может, и тотальный апокалипсис. Безалаберные кланы легко перешагнут эту черту. Но каких бы вершин им ни суждено было достичь в будущем, одно Минголла знал наверняка: ему до этого не дожить. Куда бы он ни взглянул, гости отворачивались, не желая встречаться с ним глазами. Одной такой единодушной ненависти достаточно, чтобы отправить его в ад. Рано или поздно кто-то решит, что Минголла слишком силен и доверять ему нельзя, или же вынесет приговор просто потому, что так захотелось левой ноге.
Заметив в дальнем углу Дебору, рядом с ней Тулли и Корасон, он двинулся к ним через весь зал, натыкаясь на неуклюжих Мадрадон и грациозных Сотомайоров.
– Пойду погуляю, – сказал он Деборе. – Побудешь тут без меня?
– Ты бледный, – сказала она. – Плохо себя чувствуешь?
– Съел что-то.
– Пропустишь самое интересное, друг, – пьяно предупредил Тулли и так крепко прижал к себе Корасон, что Минголла подумал, что ее розовый глаз сейчас вылезет из орбиты.
– Я с тобой, – сказала Дебора, но уходить ей явно не хотелось.
– Не надо, я только пройдусь чуток. Возьму Джилби, Джека, а потом перехвачу тебя здесь или у пансиона.
Он повернулся, собираясь уйти, но она загородила ему дорогу:
– Что-то случилось?
Минголла чувствовал сильный соблазн пересказать ей все свои мысли, но она все равно не поверит.
– Ничего серьезного, – ответил он. – Скоро вернусь.
Пока он шел к выходу, разнообразные члены кланов приветствовали его улыбками и кивками. Так искренне, так непритязательно. Он тоже улыбался, ненавидя их всех.
Ясная ночь, звезды остры, блестящи и разбросаны так равномерно, что полоса синей темноты в вышине кажется натянутым между крышами флагом. Минголла подумал, как легко гулять среди мертвых. Мертвым, по крайней мере, можно доверять. Их смутные порывы не вызваны жадностью или похотью, их память не будит порочных наклонностей, она всего лишь неудовлетворенная мечта о мире, который они почти забыли. Тишина улиц ему тоже нравилась. Она текла темно-синим потоком по клаустрофобным каньонам баррио, мягко пронося Минголлино отражение по окнам магазинов, мимо сваленных в сточных ямах темных фигур, и он думал, что, может, это не так уж плохо – вступить в армию теней, дышать ядовитыми испарениями, двигаться все медленнее и подчиняться приказам, которые позволяют потакать самым низменным желаниям. Минголла ускорил шаг, замахал руками, пошел быстро, так что Джилби и Джеку пришлось перейти на спотыкающийся бег. Наконец остановился у лавки, когда-то продававшей религиозную атрибутику, и стал смотреть на себя в зеркала. Бесконечный ряд освещенных звездами Минголл, все темные, у всех блестят глаза. Отражения успокаивали. Он крутанул головой, и они согласно повторили жест. Он упер руки в бока, повернулся к окну, и армия Минголл, храбрых и неустрашимых, прибыла на военный совет.
Жалко, думал он, что зеркала не волшебные. Он созвал бы родных и друзей, поделился бы с ними мудростью. Не то чтобы ее было так уж много. Одно слово: Панама. Для каждого он произнес бы его по-своему. Мягко старым подружкам, женщине с Лонг-Айленда, чтобы они поняли, как им повезло родиться американками, не видеть и не слышать оскорблений этой мучительной реальности. Друзьям – напрямую, чтобы ни в коем случае не шли в армию. А отцу, м-да, отцу он преподнес бы его свистящим шепотом. Слово затуманило бы зеркала, испарилось, превратилось бы в газ цвета ночного неба и теней; окутав отцовскую голову, оно ниспослало бы ему темный проблеск бытия и заставило содрогнуться, задохнуться квинтэссенцией панамской правды, секунду спустя в дверь постучала бы реальность страхового агента, и мать до восьмидесяти лет развлекалась бы с любовниками во Флориде. Ого! Что за девка!
