Кого я смею любить. Ради сына - Базен Эрве (книги без сокращений txt) 📗
желая ударить лицом в грязь, Бруно приналег на науки и экзамены сдал, в общем, довольно сносно. Я
посоветовал ему не ждать, пока для него подыщут должность в каком-то отделении ведомства связи, а
добиваться работы в Париже или, по крайней мере, в его восточных предместьях. Но поскольку назначение
зависело от места, занятого им на конкурсе, Бруно мог рассчитывать на работу не раньше чем через семестр.
Теперь вставал вопрос о каникулах. Лора, у которой на руках была больная мать, не могла покинуть Шелль.
Луиза отправлялась в турне по Италии. Мишель предпочел снова поехать в Прованс. Взять с собой в Эмеронс
Одилию я не считал возможным — там не только не было для нее подруги, но и вообще никакой другой
женщины, а поручить ей наши кастрюли, конечно, было немыслимо. Дядя снова пригласил ее в Овернь. Бруно,
которому так не хотелось оставлять ее, рвал и метал, он пустился на какие-то интриги и не знаю как, каким
образом, но добился того, что Лебле, якобы желая отплатить нам любезностью за любезность, предложил ему
поехать с ними. Для него взяли палатку Одилии, которую он должен был разделить с каким-то приятелем. Я,
конечно, дал ему свою машину. И вот я остался один, радостный, как лесная сова. Дважды в день я переходил
улицу, отправляясь обедать и завтракать в дом своей тещи; я ждал писем из Италии, Прованса и Оверни. Письма
из Оверни приходили сначала каждые три дня, потом раз в неделю. Затем их сменили редкие открытки. В
последней открытке говорилось: “Мы вернемся в понедельник”.
Чтобы не было сомнений, кто это мы, стояли подписи: Одилия и Бруно.
Г Л А В А X X I V
И вдруг события стали развиваться с молниеносной быстротой: они вернулись, покрыв без остановок все
расстояние от Орияка до Парижа.
— Вот и мы, привет! — коротко и звонко отчеканил Бруно.
А Одилия добавила:
— Вам, вероятно, очень не хватало машины? Я все время чувствовала себя страшно неловко оттого, что
мы ее у вас забрали.
Она очень вежливо, очень учтиво поблагодарила меня; проверила, есть ли масло в моторе, достаточно ли
воды в радиаторе, хорошо ли работают аккумуляторы, чтобы вернуть мне в полном порядке машину, которую,
если мне не изменяла память, я ей не одалживал. Они не стали объяснять мне, почему, уехав поездом, Одилия
возвратилась вместе с Бруно, и словом не обмолвились о своих приятелях, не сказали, вернулись ли те из
Оверни; они не стали мне рассказывать, как они провели время высоко в горах, где такой чистый воздух,
стремительно мчатся ручьи, пасутся рыжие коровенки, а в прокопченных хижинах живут радушные пастухи.
Видимо, не это имело для них значение. Они просто поставили на стол привезенную мне в подарок корзину,
полную шевелящихся лапок и клешней, пояснив:
— Здесь не меньше шести дюжин. Одилия знает все места, где они водятся. Если бы ты только видел, как
она приманивает их в верши тухлой бараниной!
— Я приготовлю вам раковый суп, — сказала Лора.
Действительно, весьма подходящее блюдо для угрюмого рака-отшельника. И через минуту из кухни уже
доносился звон посуды — это означало, что Лора мужественно солит, перчит и посыпает петрушкой
отчаявшихся раков и бросает их в кипящую воду. Потом она вышла ко мне на террасу и шепнула:
— На этот раз…
На этот раз все было ясно. Держу пари, что, если бы сейчас мы напомнили Бруно его сомнения,
колебания, уловки, он бы искренне удивился. Они с Одилией вышли в сад, они и не думали прятаться, наоборот,
они уселись на самом виду, тесно прижавшись друг к другу, на невысокой каменной ограде, хотя рядом стояла
скамейка. Никаких нежностей, никаких томных взглядов. Они сидят, свесив ноги в дудочках совершенно
одинаковых черных брюк, которые делают их похожими — как и многие другие пары — на гомосексуалистов.
Можно было бы, пожалуй, и обмануться на их счет, подумать, что сохранен status quo, если бы они сами не
подчеркивали царившее между ними согласие (весьма деликатный способ ввести нас в курс дела) и если бы я
не видел своими глазами, как они дважды прижались друг к другу головами, или, чтобы быть более точным, как
теменная кость Бруно Астена склонилась к теменной кости Одилии Лебле и волосы их перепутались. В наше
время, когда всякая слащавость в любви считается смертным грехом, это было, как я понял, выражением
высшего восторга.
— И как ему только удалось? — шепчет мосье Астен.
— Он внушает такое доверие, — шепчет Лора.
Ее любовь — словно расщепленное и ослабленное повторение моих чувств, словно моя преломившаяся
страсть, прошедшая через кристаллы исландского шпата.
— Он внушает такое доверие, — повторяет Лора, окончательно исцелившись от своего молчания. — Вы,
мужчины, думаете, что победа обычно достается сильным и грубым, но женщины, за очень редким
1 Жди и наблюдай (англ.).
исключением, — да и те потом готовы кусать себе локти, — предпочитают для собственного же спокойствия
мягких и кротких. Так всегда было.
Замечание удивительно типичное для Омбуров, весьма многозначительное, и тот, кто не знает Лору,
нашел бы его вполне естественным. Лора кричит:
— Бруно, ты уже заходил к бабушке?
Но из глубины сада откликаются без особого восторга, да и я тоже его не испытываю, чувствуя, как у
меня отбирают власть. И тем не менее мы направляемся к калитке, не спеша переходим улицу, всю изрытую
игроками в шары, и оказываемся в комнате, где возлежит на своем ложе Мамуля, голова которой покоится на
трех подушках. Лора наклоняется к своей матери, которая в довершение всех бед еще и оглохла, и кричит:
— Одилия и Бруно пришли поздороваться с тобой! Одилия и Бруно…
Она делает упор на “и”. Мадам Омбур открывает один глаз, устремляет его на Бруно, который нюхом
чует — ничего не поделаешь — ее молчаливое одобрение. Потом она устремляет свой глаз на растерянную,
смущенную, чувствующую себя здесь чужой Одилию. Мамуля делает усилие, пытается что-то сказать, но
тщетно, изо рта у нее течет слюна, она бормочет нечто несвязное. Наконец мы разбираем:
— Лебле… Леблеседле.
— Да, да, это маленькая Лебле, — подбадривает ее Лора.
— Лебле усидит ли в седле… — наконец выдавливает из себя Мамуля.
Она закрывает глаза, и Бруно тут же отходит — он не оценил ее жалкую попытку сострить. Одилия
говорит, что ее ждут дома. Мы снова один за другим переходим улицу. Бруно садится за руль, а Лора — с моей
точки зрения это ошибка — целует Одилию, тогда как более проницательная Одилия, пожимая мне руку,
говорит:
— Я сейчас же отпущу его.
Машина трогается. Ну что же, может быть, все и кончится хорошо, у нее отнюдь не победоносный вид,
да она, кажется, и не слишком торопится. У нас еще будет достаточно времени присмотреться к ней. Мы ничего
не имеем против нее, но надо, чтобы она поняла, что она должна войти в этот дом, в эту семью, подчиниться
установленному порядку, а не отрывать от нас Бруно. У Бруно могут появиться новые привязанности, но он не
должен лишаться любви своих близких, ведь он завоевал ее. При этом условии, если, конечно, мы не будем
спешить и устанавливать точных дат, все может кончиться хорошо; и вот, когда в руках у Бруно будет какая-то
специальность, когда он отслужит свой срок в армии, мы устроим ему обручение, с которым тоже не следует
торопиться и которое будет выглядеть очень трогательно и поэтично, как теперь редко бывает, а затем мы
сыграем…
— Что с вами, Даниэль, вы грезите, вы словно застыли на месте? — говорит Лора, тронув меня за рукав.
Г Л А В А X X V
Самого себя не переделаешь. В Лоре меня по-настоящему восхищает одна черта: искренняя
убежденность в том, что ее святая обязанность — делать все, что она делает; и при этом она не считает себя
