Петля и камень в зеленой траве - Вайнер Аркадий Александрович (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью txt) 📗
— Шурик, я отправил в несколько организаций запросы. Я боюсь, что ответы до меня могут не дойти, и я дал твой обратный адрес. Не возражаешь?
— Нет. Конечно, не возражаю…
Остановил машину на площадке сбоку от ворот — огромные железные створки с электрическим приводом. Ворота открывались мотором из проходной за решеткой.
«У нас тюрьма», — сказала Эва.
Эва — что ты сделала с нами? Зачем тебе это надо было? Ах, все пустое! Эта жизнь к концу подходит…
Мы направились к одноэтажному каменному домику с табличкой над квадратным оконцем «Справочная». Я оглянулся и увидел, что в другом конце площадки пристроился белый «жигуль» МНК 74-25.
Справки в этом медицинском учреждении давал красномордый морщинистый вахтер в сине-зеленой вохровской форме и фуражке. Он вглядывался в нас подозрительно из своей зарешеченной амбразуры, переспросил несколько раз:
— Как-как? Гинзбург? Суламиф? Щас посмотрим…
Он листал в тонкой засаленной папочке бумажки, воздев на курносый кукиш лица толстые роговые очки, слюнил пальцы с подсохшей чернотой ружейного масла под ногтями, бормотал сухими губами в белых налетах:
— …Гинзбург… Гинзбург… так-так… когда поступила?… семнадцатого?… Так-так… В каком отделении, не знаете?… Так… Нету… Нету такой у нас… Не значится…
Я начал орать на него:
— Как не значится — она здесь вторую неделю! Уже… Но Эйнгольц дернул меня сзади — пошли, это бесполезно.
А медицинский работник в охранной форме, взглянув на меня равнодушно, захлопнул изнутри ставню окна. Вот и все.
Белый жигуль на другом конце стоянки, двое пассажиров. Не бегут к проходной с кульками передач, не торопятся в справочную — узнать, как там их дорогой родственник лечится под надзором вохровцев.
Трехметровая кирпичная стена с вмазанным в гребень стекольным боем, с двумя рядками колючей проволоки на косом кронштейне внутрь территории.
У нас тюрьма. В тюрьме свиданий не бывает.
Только вышек караульных с пулеметами по углам нет.
Мы пошли вдоль стены — вдруг где-нибудь есть пролом, лазейка, незапертая калитка, неохраняемый хозяйственный двор. Высоко над головой — битое стекло, колючая проволока и полуоблетевшие кроны старых деревьев.
Стена повернула налево, далеко-далеко тянется ее кирпичный траверс. Вдоль пустыря, огромной помойки, заброшенной свалки, железнодорожной насыпи. Какие-то склады, бараки, кучи гниющей картошки, железные ржавые коробочки гаражей, горы строительного мусора, бродячие собаки. Стена, стена, стена.
— Даже если мы попадем туда — ничего не узнаем, — сказал Эйнгольц. — Там целый город. Надо знать отделение…
Мы обошли вдоль стены всю больницу и не нашли лазейки. Вернулись к стоянке, выйдя прямо к белому жигулю. Один из его пассажиров стоял около справочного окна, и медик-охранник не гнал его и не захлопывал перед ним ставню. Да ведь они и не ругались между собой!
А второй пассажир, видимо, шел за нами — чуть поодаль. В кабине «жигуля» на заднем сиденье стоял большой черный портфель — такой же, как у Эйнгольца. Правда, они в нем носят не выкинутый из очищенного стола архив, а скорее всего бутерброды, термос с чаем, а то и бутылку. У них ведь ненормированная беспокойная оперативная работа!
— Послушай! — удивленно сказал Эйнгольц, показывая на «жигуля». — В машине раздавался отчетливый крякающий протяжный звук. — Что это?
Звук повторялся с пятисекундным интервалом.
Это, Шурик, вызовной сигнал радиопереговорного устройства.
В «жигуле»? Зачем? Это же частная машина?
— Нет, друг Эйнгольц, это не частная машина. Это вызывают по радиотелефону вон того жлоба. А он следит за нами…
Я взял ошарашенного и перепуганного Эйнгольца за руку и повел через площадку к «моське». От справочного окошка отделился и пошел нам навстречу развинченной фланирующей походкой шпик. Он, видимо, хотел внимательно рассмотреть Эйнгольца — меня-то он, наверняка, хорошо знал в лицо.
Когда мы поравнялись, я, ослепнув от ненависти, даже не разглядев его как следует, громко сказал:
— Эй ты, топтун! Поторопись — там тебя на связь вызывают!…
Быстро сели в машину, Эйнгольц еще дверь не захлопнул, как я запустил мотор, крутанул на пустой площадке дугу задним ходом, включил первую и погнал на всю катушку прочь от больницы. Мы уже выскочили из подъездной аллеи, когда они в нее только въехали.
Они будут стараться догнать меня изо всех сил — их работа тоже стоит на обмане и очковтирательстве, он ведь «наверняка» побоится доложить начальству, что я их расколол. Им лучше доложить, что объект наблюдения скрылся, используя сложности уличного движения.
Сейчас быстрее! Быстрее! Выиграть секунды! Я не знаю, зачем я убегал от них, мне ведь все равно некуда деться, они перехватят на полдороги или около дома. Но я знал, что надо оторваться. Я знал, что надо с ними бороться, — я ведь не понимал, зачем они пасут меня, и коль скоро им это зачем-то надо — я обязан им всеми силами мешать.
До Добрынинского рынка у меня нет выбора — только прямо, самым быстрым ходом. А тут большой развод движения. Налево, через бульвар, здесь за строящимся домом есть проезд на Шаболовку. Снова налево — к Текстильному институту.
— Посмотри назад, Шурик — ты их не видишь?
Эйнгольц долго всматривался, неуверенно развел руками:
— Кто их знает — сзади много машин, темнеет, я цвет плохо различаю…
Направо — через Вторую Хавскую, прямо, налево, к Донскому монастырю. Полный круг, с протяжным воем баллонов, с натужным ревом мотора я промчался вокруг монастыря. Свернул за угол, рядом с Соловьевкой, и влетел в глухую подворотню. Заглушил мотор и выключил подфарники. Обернулся назад — по улице промчались за нашей спиной несколько машин, но был ли среди них МНК 74-25, я видеть не мог.
— А теперь что? — спросил Эйнгольц.
— Посидим, покурим, отдышимся. Потом поедем по домам…
Через подворотню мимо нас шли люди, с криками пробегали мальчишки, густел вечерний сумрак и пронзительней блестел влажный асфальт. Сигаретный дым липнул к щитку, кряхтел и тяжело вздыхал Эйнгольц, с шелестом и гудением проносились по улице машины, загорались в окнах разноцветные плафоны, из открытой форточки приплывал к нам блюз, густой и темно-сладкий, как патока. Мир жил вечерне, устало и спокойно — он не знал, что эта жизнь подходит к концу, он не знал о нас, двух испуганных беглецах в запыхавшемся от гонки «москвиче», спрятавшемся в темноте чужой подворотни.
— Алеша, ты говорил о запросах, которые ты послал…
— Ну?
Ты ищешь убийцу Михоэлса и отца Улы? — он спрашивал запышливо, неуверенно, будто боялся, что я его обругаю и прогоню.
— Да. А ты откуда знаешь об этом?
Он подышал, посопел робко, уклончиво ответил:
Мы с Улой говорили…
Так. И что ты хочешь сказать о запросах?
— Я хотел тебе сказать… Я думаю… Мне кажется, ты не получишь ответа… Я тебе сказал это, чтобы ты зря не надеялся…
— Почему ты так думаешь? — удивился я. — Ты что-нибудь знаешь?
Эйнгольц покрутил головой, будто его душил воротник рубахи, погудел носом, сказал негромко, отвернувшись от меня:
— Убийца давно мертв. Ничего тебе не сообщат о нем.
— Не мычи! Что ты тянешь! Объясни мне по-человечески!
— Я не тяну — я всегда старался забыть об этом, и мне стало так страшно, когда я увидел этих убийц, на машине — тех, что гнались за нами. Они все могут. Бог весть, что будет с нами завтра. И мы должны разделить между нами то знание, что есть у нас. Я не тяну — я стараюсь получше припомнить…
Так вспоминай, Шурик, вспоминай! И не бойся — они нам ничего не сделают, у них пока что руки коротки. Эти-то не убийцы еще — это просто шпики… Вспоминай, Шурик…
— Мне говорили, что для убийства Михоэлса привезли одного человека из Москвы и второго взяли в Минске — это был адъютант белорусского министра генерала Цанавы, брата или племянника Берии…
— Все правильно. Как их фамилии были — не помнишь?
— Нет, я не знаю. После убийства их обоих привезли в Вильнюс, там они должны были отсидеться, пока шум уляжется.
