Улица Грановского, 2 - Полухин Юрий Дмитриевич (читаем книги онлайн без регистрации TXT) 📗
Панин помолчал и, отвернувшись, проговорил с внезапным волнением:
– Иногда, в часы тревожные… ну, случаются трансы! – я думаю: как хорошо, что еще мало внимания ученые обращают на мозг. Ведь уже сейчас, даже при мизерных современных знаниях, с человеком, его мозгом все что угодно можно сделать. И делают. Недавно была статья в одном американском научном журнале – не популярная, не сенсация: бытейский факт. Жил негр в Чикаго, восемнадцатилетний парень, из «хороших» негров – есть и такая у них вполне официальная категория: работает, умен, исправен. В анкете ему б во всех графах одно лишь «нет» понаписали и «не состоял».
И вот однажды с двумя другими парнями, белыми, вечером он вышел из бара. Решили – пошалить. Сели в чужую машину и прокатились – метров двести, не больше. Не угон, нет!.. Но, на беду, как раз в ту минуту на улице оказался хозяин машины. Скандал. Один белый убежал, второго суд оправдал, а «хорошему» негру дали пятнадцать лет. Конечно ж после такого приговора впал он в состояние истерическое. И тюремный психиатр поставил диагноз: «социально опасен, сильный рефлекс агрессивности, нуждается в принудительном лечении». Скоагулировали, удалили гипоталамус – мозговой центр агрессии, и все! – спокойно клеит негр какие-то пакетики в тюрьме, послушно ждет конца срока, и таким же тихим, ручным идиотом будет на воле, когда отсидит срок. Все довольны. Идеальный гражданин США!
– Пугаешь, Володя, – хмуро сказал Токарев.
Панин поморщился.
– Ты чудак. Это же вполне научную статью я пересказал. Проблема в США не в том сейчас, чтоб гадать, что и когда коагулировать: проблема – в нехватке нейрохирургов в тюремных госпиталях. Хотя известно: только в прошлом году в США было сделано триста пятьдесят таких операций… На одной конференции Хозе Дальгадо, мексиканец, который работает в США, демонстрировал нам фильм: тореадор с коротковолновым транзисторным передатчиком в руках, летит на него бык – разъяренный. Но под черепом-то у быка – вживленные микроэлектроды. И вот – команды по передатчику, и в двух шагах могучий бык – красавец! – останавливается, пятится и боком-боком – с арены!.. Так же и кошек заставляют бояться мышей… Очень легко представить себе картинку: идет демонстрация, толпа людей, у которых вживлены электроды. Крик, лозунги! – все как положено. В полицейском участке давят нужную кнопку, и толпа мгновенно расходится по домам, спать с женами или жевать галеты. Пойми, Михаил, – теперь он только к Токареву обращался, – вовсе не фантастика это. Хотя пока – и не будни. И, увы, не пропаганда, хотя я, признаться, не очень понимаю, почему наши газеты не ухватятся за эти факты… И один французский, тоже вполне научный журнал – вернее, для ученых, с популярщиной, хотя и не всем доступной – тиснул такую восторженную статейку: как прекрасно! – скоагулировали нужный отдел мозга, чик-чик, безболезненно нарушили механизм памяти – и вы излечились от несчастной любви. Но ведь система памяти – это и есть личность! Ты бы, например, захотел избавиться от такой любви, попросту забыв ее?
– От любви, может, и нет, – мрачно пошутил Токарев, – а от Тверитинова – пожалуй.
Панин замолчал. Такого тона он не мог принять даже в разговоре дружеском.
Тут послышался гул мотора, и Токарев оживился.
Другой вертолет стремительно приближался к нам, перечеркивая небосклон наискось. Михаил Андреевич вышел на середину поляны, командовал, размахивая руками. А уж когда сел и этот вертолет и пилоты быстро сменили винт на нашем, он сказал – не огорченно:
– Полдня убито, и теперь уж я вам – не попутчик, хотя и интересно бы, конечно, взглянуть на кедровок.
Мавродина увозить, или с собой возьмете?
Панин помотал головой отрицательно. Но, видно, егерю хотелось в тайгу, он предложил угрюмо:
– Можно на мое зимовье не лететь. Я вам и тут медведя сыщу, в кедраче, у биологов.
– Зачем? – спросил Панин.
– Убьем.
– Да зачем же?
Глаза у Мавродина сделались удивленными.
– Оно конечно, щкура у него сейчас недошлая, а все же хорошо можно взять.
– Но все же – зачем? – настаивал Панин.
– Ну, он зачем-то ходит там? – туповато спросил Мавродин. – А раз оно есть, – значит, и нам нужно?
Токарев рассмеялся, воскликнул:
– Я же говорил вам: Иммануил Кант! Смоляной мужик! – и хлопнул Мавродина по плечу. – Нет, Кеша, они тебя не поймут.
– Ну, как угодно, – заключил Мавродин. – Конечно, и так бывает, что ничего не бывает…
Токаревский вертолет поднялся первым, и тут же за ним – наш. С минуту мы повисели друг против друга.
Тайга замерла внизу. А в оконцах, рядом, хоть протяни руку, видны были белые лица. Они тоже не двигались, будто нарисованные, в круглых рамках – оправах, не траурных, но все-таки неприятных, может быть, тем, что лица в них были до странности реальными. Диковато было видеть это. Будто вот сейчас что-то случится.
Наконец вертолеты, заваливаясь набок, разошлись в разные стороны, тайга, сопки покатились, поплыли облака, солнце спряталось за дальний взгорбок.
Мир ожил.
ПЕРЕСТУПИВ ПРЕДЕЛЫ
Прошло месяца полтора. Опять придвинулась зима. В газете напечатали мою статью о ДНБ, а вместе с нею, на одной полосе, два отзыва, которые редакция попросила сделать: именитого академика-социолога и заместителя председателя Госстроя СССР.
И хотя в статье я рассказал – безо всяких фамилий, правда, чтоб не дразнить зря Токарева, – о том, что планируется городскими властями, руководством строительства переоборудовать Дом нового быта в гостиницу, авторы отзывов говорили об эксперименте Тверитинова как о деле не просто насущном, но и решенном бесповоротно, поскольку иных официальных постановлений не было. И расхваливали инициативу сибиряков.
Расчет был простой: от начинанья хорошего, чуть ли не бесстрашного – так было рассказано в статье о ДНБ – и к тому же приписанного, в какой-то мере, ему самому, Токарев теперь откреститься не сможет.
Так оно и случилось впоследствии.
Откликов на статью было множество, несколько сотен, из разных городов. Сняв копии, я отправил их в главк и министерство, токаревским начальникам непосредственным и повыше. Словом, все вышло – «как следует быть».
Только один человек, из неосведомленных, понял, что выступление газеты, говоря языком журналистов, – хороший «фитиль» Токареву: это – Штапов. Быть может, кто-то ему разъяснил, как обстояло дело, или так сильна была его ненависть к Михаилу Андреевичу, но и в дальнем своем пионерском лагере сидя, в безлюдстве, каким-то чутьем разгадал он роль начальника стройки во всем происшедшем и прислал мне фототелеграмму. На ней витиеватым семинаристским почерком было написано: «Благодарю за статью. Догадываюсь, чьих это рук желание – затормозить новый социалистический почин. Считайте телеграмму в поддержку газете одновременным заявлением с убедительнейшей и нижайшей просьбой поселить меня в Доме нового быта.
Квартиру, принадлежащую мне лично, готов сдать государству и переехать хоть завтра же, чтоб на месте еще крепче очурать людей, поднятых наверх волею случая.
Пусть они и впредь знают, что их тайное обязательно станет гласным. Еще раз благодарю и помню ваш приезд. С уважением А. Штапов».
Штапов рвался в бой. И вовсе это не смешно было.
Я подумал: попадет хоть один такой в дом Тверитинова, с его-то общими столовыми, телевизионными холлами, соляриями и прочими благами для всех, и полетит весь эксперимент в тартарары, погибнет в склоках.
Впрочем, кажется, Тверитинов и это предусмотрел: в примерном уставе ДНБ выборному органу самоуправления было дано право выселять жильцов, нарушивших правила общежития.
Отвечать Штапову я не стал. А фототелеграммой пополнил коллекцию всяческих газетных курьезов, которую собираю уж много лет.
А письма все шли и шли. Секретарша отдела Ниночка, стажер-заочница факультета журналистики МГУ, каждый день подкидывала их мне пачками. Кто писал в поддержку Тверитинова, кто спорил с ним, поминая печальный опыт «домов-коммун» тридцатых годов, а большинство – настаивало: давно пора строить такие же опытные дома и в других городах.
