Дорогой отцов (Роман) - Лобачев Михаил Викторович (список книг .TXT) 📗
— Мама! — со слезами в голосе говорил он. — Пожар. Что-то подожгли, бандиты.
Пожар, хотя и далекий, был хорошо виден издали. Зарево пожара стояло густое, и небо, — казалось, бездымно горело. Затишье, возникшее на короткие минуты, внезапно взорвали артиллерийские залпы. Вновь заблистали и небо, и город, и Волга. Вступали в бой все новые и новые батареи, и небо покрывалось сетью разрывов. Алеша вдруг увидел красную ракету. Она, высоко взметнувшись, ярко осветила улицу.
— Мама, ракета! — диковато закричал Алеша. — Ракета!
Он выметнулся из квартиры на лестницу, сбежал вниз. Куда и зачем он скакал, Алеша не отдавал себе отчета. Он не пробежал и сотни метров, как взрыв бомбы тряхнул землю. Из окон здания посыпались стекла. Взрывная волна, сухая и жаркая, сбила с него фуражку, задрала рубашку и обдала песком и пылью, окропив мелкой россыпью кирпичной крошки. Тугой толчок взрывной волны давно уже перемахнул через него, а он, прижавшись к земле, все лежал с затаенным дыханием, выжидая новых взрывов.
Много сил унесла у Алеши эта ночь. У него весь день ломило виски и шумело в ушах. Ему хотелось поехать к дедушке, но Иван Егорыч, беспокоясь о своих внучатах, сам приехал к Анне Павловне. Глянув на сноху, бледную и уставшую, он спросил ее:
— Ты не хвораешь, Аннушка?
— Неужели я так изменилась?
Она подошла к зеркалу, внимательно вгляделась и страшно удивилась: веки у нее опухли, глаза покраснели.
— Какой ужас! — сказала полушепотом. — Только одна ночь, и что стало со мной, — не отходя от зеркала, с грустью говорила она.
Иван Егорыч, заметив разбитое стекло, спросил, что это значит. Анна Павловна достала из буфета кусочек металла и подала его свекру. Тот, осмотрев осколок, покачал головой и, узнав, что они были дома, пожурил сноху.
— Дома сидеть вам не велю. На то есть бомбоубежище, — строго говорил он. — Надо думать о детях. Алеша как себя вел?
Анна Павловна оказала, что без Алеши не знала бы, что ей делать, совсем бы потерялась. Ивану Егорычу лестно было слушать добрые слова о любимом внуке; он одобрительно крякнул, но все же пообещал сделать внуку надлежащее внушение. Вызнав все, что ему хотелось знать о страшной ночи, Иван Егорыч справился о здоровье Машеньки и, узнав, что Машенька спит, прошел в спальню. Минутку постоял возле ее кроватки, потом тихо и нежно погладил пушистую голову Машеньки и вышел.
— Береги ее, Аннушка, — сказал он снохе. — Береги. Славная, очень занятная девочка.
В квартиру неожиданно громко постучали.
— Кажется, Алеша идет, — обрадовался Иван Егорыч.
— Он так не стучит. Это кто-то посторонний.
Вошел сталевар Солодков Александр Григорьевич.
— Навещал сестру и к вам заглянул. Живы-здоровы? Здравствуйте, Анна Павловна.
Войдя в столовую и увидя Ивана Егорыча, он изумленно произнес:
— A-а, Иван Егорыч. Привет танкостроителю. Как у вас прошла ночь?
— У нас то же, что и у вас. Скинул несколько штук. Крепко попугал.
— Говорят, на Сталинград летело сорок самолетов, а прорвалось всего семь. Секретарь парткома сказывал.
— Теперь зачастит к нам, — с досадой промолвил Иван Егорыч.
— Ничего удивительного, Иван Егорыч. Вы делаете танки, а мы — минометы, авиабомбы, варим броневую сталь. Да мало ли что выпускают наши заводы? Беда теперь в том, Иван Егорыч, что огнеупорную глину совсем перестали получать.
— И нам туговато, Александр Григорьевич. Наш завод связан со многими заводами-поставщиками. Война сразу отмахнула напрочь многие наши связи. А мы все-таки живем. Плохо мы знали себя. Смотри: на заводе того нет, другого нет, третьего, пятого, десятого нет, а мы свое дело двигаем. Да еще как. Этого нехватка, этого не подвезли, это где-то застряло в пути, а мы все вперед да вперед. А что станет, когда мы войну кончим?
— Верно, Иван Егорыч, полных сил и возможностей своих мы по-настоящему не знали, но войну скоро не кончить. Она, будь она неладна, только еще в самом запале.
— Знаю, а все-таки Гитлеру несдобровать. Как я хочу дожить до победы, Александр Григорьевич. Так хочу, так хочу…
— Ты, Иван Егорыч, о чем это? В твои годы грешно такое говорить.
— Пули, Саша, метят не по выбору, а кто подвернется под них. — Иван Егорыч как-то вдруг подобрался, его глаза сурово потемнели. — В германскую войну убили брата, племянника, дядю. В гражданскую второго потерял брата. Друга кадеты расстреляли. Сестру в Царицыне беляки повесили. Когда же этому будет конец, Александр Григорьевич? — Иван Егорыч поднялся и, размяв пересиженную ногу, вновь сел на тот же стул. — Просто беда. Не столько строим, сколько воюем. — Замолчал, задумался. Глаза еще больше потемнели, а лицо стало суше и жестче. — Вчера ходил в госпиталь. Видел там лейтенанта. Птенец, а уже без ног. Калека на всю жизнь. А сколько еще вынесут подобных калек? — Иван Егорыч передохнул. Его душила спазма гнева и сострадания. — Аннушка, дай попить водицы. Уж коли нас принудили взяться за оружие, биться будем как никогда прежде.
Иван Егорыч встал, попил воды и, давая понять, что тема о войне на этот раз закрыта, он, обращаясь к снохе, сказал:
— Аннушка, передай Алеше, что я его жду. Пускай приедет к нам на денек.
Хотя и любил Алеша своего дедушку, хотя и нелегко ему было отложить поездку к деду, однако события минувшей ночи так потрясли мальчишку, что он решил встретиться с ним несколько позже. Занятия для школьников казались неимоверно нудными и скучными, и они, как только учитель покидал класс, затевали невообразимый жаркий спор. Каждому хотелось подать свой голос, сказать свое, единственно верное слово, и тесная мальчишеская толпа горела огнем страстей. Алеша на последнем уроке шепнул своему дружку:
— Вместе пойдем. Есть важный разговор. Секретный. Понял?
Когда вышли из школы и остались вдвоем, Алеша, оглядевшись вокруг, тихим шепотом сказал:
— Только тебе одному. Обедай и приходи.
— Скажи одним словом, — просил Колька.
— Здесь нельзя. Понимаешь? Нельзя!
Колька, взъерошенный, с горящими глазами, прибежал к Алеше с куском хлеба — дома не пилось и не елось, хотелось поскорее узнать великую тайну.
Алеша шепотом сказал другу:
— Обещай мне хранить тайну.
— Обещаю.
— Тише говори. Слушай: в большом доме на Саратовской улице живет шпион.
У Кольки враз глаза округлились и готовы были вылезти из орбит.
— Две ракеты, сволочь, выпустил. Пойдем покажу. — Алеша открыл дверь и вывел дружка на балкон. — Видишь, у кинотеатра «Спартак» стоит телефонный столб? Правее него взлетали ракеты. Прямо с крыши. Понимаешь?
Вернулись в комнату.
— Знаешь что, — деловым тоном заговорил Алеша, — надо узнать, кто из нашей школы живет в этом доме.
— Я понял тебя, Алеша, — возбужденно проговорил Колька. — Наших там много, но всем говорить нельзя. Сережка, например, может враз проболтаться.
— Всем, ясно, нельзя. Скажем только Шурику. Придет мама, сходим к нему. Осмотрим подвал.
— И чердак, Алеша. Знаешь что? У Шурика на крыше антенна. Приемник они сдали, и антенна им не нужна. Снимать полезем.
На другой день мальчишки поднялись на чердак. У них было такое ощущение, как будто на них вот-вот могут из-за любого поворота напасть подлые люди. Через слуховое окно мальчишки с душевным трепетом вылезли на гремучую крышу. Они, ни слова не говоря, стали снимать антенну. Алеше хотелось глянуть в дымоход. Он где-то читал или от кого-то слышал о том, что в трубе свободно можно устроиться с помощью веревки, и Алеша полез на трубу, преодолевая страх. «А вдруг там сидит шпион? — думал он. — Ткнет кинжалом — и все». Трубу он осмотрел без всяких неприятностей.
А Колька с Шуриком тем временем доглядели в крыше пробоину. «Должно быть, осколком просадило, — подумал Шурик, разглядывая пробоину. — Надо поискать осколок». Шурик с Колькой спустились на чердак искать осколок. Алеша остался один. Сидя на корточках, он внимательно ощупывал пробоину. С чердака крикнули:
