Штурманок прокладывает курс - Анненков Юлий Лазаревич (читать книги без сокращений .txt) 📗
— Хорошо, беру! — И, уже выйдя из кабины, небрежно бросил через плечо: — Завтра доставьте покупку в отель «Карол».
Теперь можно было ехать в порт. Стоя у парапета, я думал о предстоящей встрече. Неужели смогу руками Лемпа освободить первого моего командира?
«Трансильвания» вошла в гавань. Два тральщика охранения остались на внешнем рейде. Наверно, судно примет груз и тут же пойдет дальше. Может быть мне уже не полагалось волноваться ни при каких встречах, но сколько же можно швартоваться? Телегой вам управлять, а не судном! Вот, пожалуйста, бросательный конец упал в воду. Мазила!
Наконец транспорт ошвартовался. Я поднялся на борт и предъявил свой документ вахтенному офицеру. Стоило немалого труда сохранить безразлично-презрительный вид. Только бы Шелагуров не выдал меня с первого слова!
Вахтенный проводил меня в каюту на корме. Машины работали. Через открытый иллюминатор доносились крики румынских грузчиков. Судно принимало какой-то груз, и на палубе было шумно. Я стал к иллюминатору, спиной к двери.
— Герр корветен-капитан, заключенный доставлен в ваше распоряжение!
Я не обернулся, процедил, не вынимая сигарету изо рта:
— Оставьте его здесь. Вызову вас, когда потребуется.
Захлопнулась дверь. Я задраил иллюминатор и повернулся.
— У комингса стоял старый человек в арестантской одежде. Редкие серо-черные волосы падали на глаза, в которых не было никакого выражения — одна усталость.
Я резко выкрикнул:
— Ваша фамилия, звание?
Он напрягся, как ржавая, но еще сильная пружина, подался вперед, сжал кулаки. Он узнал меня мгновенно, но, прежде чем он заговорил, я еле слышно произнес:
— Говорите как с немцем... Одно неосторожное слово — погибнем оба.
Мне хотелось кинуться к нему, расцеловать иссеченные морщинами щеки, покрытые седой щетиной. Но вместо этого я повторял, коверкая русские слова:
— Называйте ваша фамилия! Подходить ближе! Садиться!
Он сел за стол против меня. Губы его дрожали. Худые, темные руки сжимали подлокотники. Никто не видел и не слышал нас. Я обошел вокруг стола, взял его за руку. Он зажмурился, сквозь стиснутые зубы прорвался тихий стон.
Еще в лагере «Беньяка» Голованов рассказывал, как Шелагурова пытались завербовать в румынский флот. Уговаривали, потом мучили... Теперь он подумает, что я оказался слабее, надел эту шкуру для спасения собственной. Просто невозможно требовать от Шелагурова доверия после всех его страданий!
Он поднял на меня глаза, ставшие вдруг снова блестящими:
— Алешка, понял тебя.
Я сел за стол. Вперемежку с казенными окриками и ответами шел неуловимый разговор взглядов, междометий и тихих слов, будто шифровки летели сквозь враждебный эфир.
Мне нужно было сообщить ему пока очень немного: «Соглашайся идти в диверсанты. Скажи: понял, русские проиграли войну. Скажи — хочешь жить...» Через несколько суток мы будем говорить громко, не боясь ничего.
Я нажал сонетку над столом. Появился унтер-офицер, который привел Шелагурова в эту каюту.
— Доставить в управление СД! Никаких контактов до моего прихода! Выполняйте.
Уже стоя у парапета над портом, я видел, как уходила из гавани «Трансильвания». Она увозила не только тот груз, который опустили в ее трюмы, пока я «допрашивал» Шелагурова. Она увозила в прошлое страшную его судьбу. Стена от берега до горизонта, возникшая здесь передо мной два года назад, раздвинулась. Черное море открывало дорогу к дому.
Каждую минуту я ждал внезапной атаки. Со стороны Готфрида или Ральфа, Лемпа или косого Франца. Готфрид перестал пить и, судя по его мрачному настроению, воздерживался от своих инъекций. Подозревает ли он что-нибудь? Вряд ли. Но подозрительность до такой степени стала его сущностью, что каждое действие окружающих он тут же берет на проверку как враждебное.
Три дня подряд шли тренировки. Шлюпка с электродвигателем, которой так гордился Ригер, была спущена с самоходной баржи типа «Зибель» в пяти кабельтовых от берега.
Неутихающая констанцкая зыбь подкидывала шлюпку, но она уверенно шла к берегу. Я сидел на руле. Шелагуров, чисто выбритый, в гражданском пальто и кепке, выглядел еще старше, чем при встрече на «Трансильвании». И теперь еще разительнее стал контраст между прежним Шелагуровым и нынешним.
Шлюпка подошла к берегу. По команде «В воду!» Шелагуров шагнул через борт. Он выполнял мои приказания автоматически, как в концлагере. Неужели он не чувствует, не понимает, что это дорога к дому?
Мы выбрались по мелководью на песок одного из пляжей в окрестностях города. Из-за забора в нескольких сотнях метров от уреза воды вышел косой Франц. Он изображал агента, который должен встретить нас на советском берегу. Пелевин и Ковров поползли вперед. За ними — Анни. Мы с Шелагуровым остались сзади. Одна из немногих минут, когда можно поговорить.
— Ковров, быстрее! — командовал я. И тут же тихо Шелагурову: — Вы рассказывали о приказе...
— Да, по Черноморскому флоту. Мне показали его в лагере Нойенгамме. Через год после неудачного побега вдруг снова вспомнили обо мне.
— Фрау Ирма, не отставать! Держите оружие наготове!
— Там был список фамилий, — продолжал Шелагуров, — в том числе моя. Нас объявляли предателями, которые пошли служить в кригсмарине.
— Фальшивка?
— Ну конечно! Я понял с первого взгляда. Сделал вид, что поверил. Завербовался в абвер, думал, так попаду к своим.
— А потом?.. — И тут же громко: — Высадка — сначала! Все — на шлюпку!
Продолжение разговора уже на следующий день.
В кустах разворачивалась рация. Ковров отстукивал позывные. Пелевин и Анни — в стороне. Шелагуров наблюдал за берегом и тихо рассказывал мне:
— В Керчи пробыл три месяца. Учили, как вот этих твоих типов. Уже готовили к, заброске, а тут наш десант. Школу эвакуируют. Не сдержался, не сумел спрятать радость...
— И снова в концлагерь?
— Да. Под Николаев. Этот лагерь подлежал ликвидации.
К нам приближались Пелевин и Ковров. Анни, освоившись с ролью Ирмы, лихо командовала ими:
— Мальчики! Побыстрей! Ковров, подайте мне таблицу!
— Если б не ты, — сказал Шелагуров, — попал бы я в душегубку. Мне уже было все равно.
— Все — к берегу! — закричал я. — Переползание к забору — сначала!
Тут появился Готфрид. Он впервые пришел на нашу тренировку и наблюдал, стоя поодаль.
— Герр Пелевин, — сказала Анни, — вы слишком быстро переползали в прошлый раз. Я не могла за вами угнаться.
Пелевин хотел возразить, но вмешался Готфрид:
— Почему вы так обратились к нему? Для вас он просто Костя, ваш муж.
— Для меня он просто хефтлинг! — жестко и высокомерно сказала Анни.
Я подошел ближе. Готфрид спокойно закуривал, но я понял, что его подозрительность уже на боевом взводе.
— Как вас понять, фрау Ирма? — спросил он.
— Очень просто. Хефтлинг, каких тысячи были в Заксенхаузене. Чтобы относиться к этому Косте как к человеку, мне нужно хотя бы иногда представлять его немцем.
— Психологически верно! — заметил Готфрид. — Вы приучаетесь смотреть на него как на своего.
— Да, до определенного предела, — ответила она, — но это не помешает мне пустить ему пулю в затылок при малейшем неповиновении.
«Психологически верно другое, — подумал я. — Чтобы не выдать своего отвращения к этому предателю, Анни нужно смотреть на него как на немецкого фашиста. И как удачно она ответила Готфриду, вывернув наизнанку свою психологию».
Готфрид постоял и ушел. Я продолжал тренировку:
— Попробуем вариант, когда группа вынуждена рассредоточиться. Фрау Ирма, ко мне! Пелевин, возвращайтесь, на берег! Ковров, можете покурить у забора. Шелагуров, задержитесь!
Мы остались втроем. Шелагуров уже знал, что Анни — та самая девушка, которая писала мне письма в училище. Он посмотрел на нее долгим, грустным взглядом.
— Ты очень счастливый, Алексей, — сказал он.
