Навсегда (Роман) - Кнорре Федор Федорович (книги бесплатно без регистрации txt) 📗
«Милый Леванда, — вдруг с нежностью подумала Аляна. — Рискуя каждую минуту жизнью, ты обошел весь этот, чужой для тебя город, оставив нам записочку: „Живите спокойно, я свое сделал!“ Расписался и ушел отсюда навсегда. Плохой и скучный человек никогда не поставил бы восклицательного знака. А тут весь город в твоих радостных восклицательных знаках. Ты думал о людях и радовался за них!»
Матас поздоровался за руку с часовым, выставленным городским партийным комитетом, и теперь, закинув голову, разглядывал выгоревший и сильно помятый красный флаг над крыльцом.
— Прямо как будто тот самый!
— Да он и есть тот самый, — с удовольствием подтвердил часовой. — Мы новый даже не захотели вешать.
— Мне разрешите идти? — спросила Аляна.
— Конечно, не задерживайся. — Матас озабоченно оглядел Аляну. — Я с тобой и не прощаюсь. Ты завтра с утра приходи, все расскажешь. Ладно? Впрочем, все-таки до свидания!
Аляна пожала ему руку, потом попрощалась со всеми. Станкус ободряюще потрепал ее по плечу, а Валигура вытащил из машины и подал вещевой мешок. Она машинально вскинула его на одно плечо и, кивнув, медленно вышла на улицу.
Валигура хмуро смотрел ей вслед, пока не потерял из вида.
Матас поднялся по деревянным, знакомо скрипнувшим ступенькам крыльца и пошел по коридору. Все двери были раскрыты настежь Под ногами шуршали скомканные немецкие газеты. Фиалками, правда, тут никогда не пахло, но такого прогорклого, жирного запаха, какой висел сейчас в воздухе, ему и в казарме не приходилось нюхать!
Он вошел в свой прежний кабинет и остановился посреди комнаты. Письменный стол был сдвинут со своего обычного места, но остался в полной сохранности. Железная койка без тюфяка стояла у стены, и над ней, прямо на обоях, была неумело нарисована углем голая пляшущая женщина в натуральную величину.
Матас распахнул окно, брезгливо спихнул сапогом какие-то засаленные баночки, жестянки и пузырьки, освобождая себе место на подоконнике, со вздохом сел, вынул сигарету и закурил…
Он чувствовал небывалую усталость.
«Не буду совершенно ни о чем думать, — решил он, — пока не выкурю сигарету. Как долго я ждал этой минуты, как мечтал о ней! И вот она настала, а у меня нет сил пошевелить рукой, я устал смертельно и со страхом думаю сейчас, что надо все начинать с самого начала, с разбитого корыта…
Да, опять все сначала. Собирать людей, узнавать новых, стараться понять, что у них на душе…
Что можно было успеть за эти считанные месяцы советской власти в Литве перед войной? Люди расчистили поле и сделали первый посев. И едва стали подниматься ростки всходов, их снова надолго втоптали в землю фашистские танки. Люди измучены, напуганы, голодны, многие сбиты с толку, другие озлоблены и ожесточены. Водокачка в городе взорвана, даже воды нет…
А я устал сейчас, как собака. Я мог бы лечь и проспать трое суток подряд, а потом поесть и лечь снова…»
Матас попробовал вытянуть еще глоточек дыма из коротенького окурка, но сигарета догорела и жгла пальцы.
Он обернулся, чтоб выбросить ее за окно, и с удивлением увидел, что в нескольких шагах от него, за заборчиком исполкомовского палисадника, столпилось человек десять мужчин и женщин.
Вероятно, все время, пока он тут сидел и курил, они так вот и стояли прямо против окна и наблюдали за ним. Чего доброго, и то, как он пузырьки с подоконника спихивал, тоже видели!
Встряхнувшись, он встал и поздоровался.
— День добрый, — ответили ему.
Пожилой человек без шапки, положив руки на колышки ограды, дружелюбно добавил:
— А мы глядим, что такое? В исполкоме окна отворяют. Кто-то, значит, появился. Оказывается, вот кто! С приездом, товарищ председатель!
Лицо у человека было как будто немножко знакомое. Завязался общий разговор, который, конечно, сейчас же свернул на то, чего не хватало сейчас жителям города: хлеб, вода, свет… Матас все время старался и никак не мог вспомнить, откуда он знает этого человека без шапки. Наконец он не выдержал и спросил, где они виделись?
Человек уклончиво усмехнулся, пожал плечами и сказал:
— Мы вас тут от дела разговором отвлекаем. До свидания, пока… Приступайте, значит, председатель, поскорее.
Он кивнул на прощание Матасу и махнул рукой, точно давая знак всем остальным расходиться…
Оставшись один, Матас отошел от окна и сел на железную койку, задумавшись.
«Вот собрались под окном какие-то люди, которые меня помнят. Вроде даже не прочь утвердить меня в должности: „Приступайте!“ — говорят. Не потому же, что я такой симпатичный и так много сделал им хорошего. Я в их глазах только исполнитель некоторых справедливых дел и разумных перемен, какие произошли за короткий срок перед войной в этом маленьком городке… Добросовестный исполнитель, не больше… Но когда посредственный музыкант играет людям Чайковского, люди все-таки слышат гения!..»
Взвизгнула стремительно открываемая калитка, и быстро, почти бегом, пройдя двор, человек взбежал на крыльцо.
Матас обрадованно вскочил, бросился навстречу, и в коридоре, едва не столкнувшись, они с Чесловасом остановились, точно собираясь с силами, а потом долго, яростно и молча трясли друг другу руки.
— Товарищ комиссар, обедать! — крикнул Стан-кус, высовываясь из двери в конце коридора, где помещалась кухня.
На плите бурлил, пуская струю пара, громадный ротный чайник и, выстроившись в ряд, стояли четыре солдатских котелка.
— Садись, садись! — говорил Матас, подталкивая к столу Чесловаса.
Старшина молча выхватил откуда-то из угла еще один котелок и, на ходу, в один момент разделив четыре скудные порции на пять, со стуком выставил котелки с разогретыми консервами на стол.
Сидя рядом с Матасом, Чесловас левой рукой, не глядя, подцеплял на ложку волокнистые кусочки тушеного мяса и торопливо жевал, а правой быстро писал огрызком карандаша в истрепанной записной книжке. И Матас с волнением следил, как одно за другим на клетчатом кусочке бумаги возникали имена. Некоторые он узнавал уже по первым буквам. Против одних имен Чесловас ставил черточку и две буквы: «уб». О многих погибших товарищах Матас и сам знал, когда и как они погибли. Но иногда это было совсем неожиданно. Возникало знакомое, хорошее, живое имя, и вдруг появлялось тире, и все было кончено. А он-то думал, что вот-вот отворится дверь, и этот человек войдет!..
Вот еще одно имя. Вот уже последняя буква… Матас не отрывает глаз от кончика карандаша, и тут, вместо тире, на бумаге возникает птичка.
— Этого ты сейчас же можешь взять к себе на работу. Очень хорошо себя показал.
Матас припоминает славного, однако же ничем не выдающегося работника исполкома. Кто бы мог думать?! Впрочем, глупое рассуждение! А кто мог думать, что именно этот самый пожилой наборщик, семейный человек Чесловас, которого и в партию-то приняли всего за два месяца до начала войны, молча станет на место погибшего руководителя подпольного партийного комитета и сумеет провести своих людей сквозь все ловушки, облавы, провокации, не прекращая борьбы, и первым выйдет встречать на дороге советский танк?..
Кто-то громко протопал по коридору. В кухню вошла молодая полная крестьянка в мужских сапогах и с кнутом в руке.
— Приятного аппетита! — выпалила она таким тоном, точно выругалась. — Слух такой идет, будто председатель возвратился, а? — И, тут же узнав Матаса, крикливо продолжала: — Сидите, закусываете? А нас дерут, обдирают, скоро совсем убьют. Это правильно? Да?
— Кого дерут, кто дерет и как это дерут? — спросил Матас. — Садись вот сюда на лавку и объясни толком.
— Это вы можете здесь рассиживаться, а нам заседать некогда! — Женщина в сердцах щелкнула себя по сапогу рукояткой кнута и закричала еще громче: — Кто, кто! Партизаны мужиков грабят, вот кто!
— Тьфу ты!. — вскинулся старшина. — Да ведь никаких партизан уже нету!
— А нам что, легче, что нету, раз они все равно нас обдирают, без стыда, без совести! Повадились чуть не каждую ночь, дьяволы, хватают, что хотят, жрут, что хотят, а теперь еще объявили, что приедут с лошадью и борова увезут. Чего хотят делают, даже убить грозятся. А вам тут и горя мало!..
