На поле овсянниковском (Повести. Рассказы) - Кондратьев Вячеслав Леонидович (книги серия книги читать бесплатно полностью TXT) 📗
Она вроде действительно все понимает. С такой женщиной было бы легко. Я всегда боялся, что попадется такая, которая непременно будет лезть в душу, теребить по пустякам… Потому, верно, и не связал пока ни с кем свою жизнь. Да нет, не потому… Просто не полюбил никого по-настоящему. Слишком долго сидела боль и обида на не дождавшуюся меня во время войны женщину.
— Лида, — неожиданно для себя спросил я. — Неужели за все эти годы вам не хотелось кого-то полюбить?
— Почему вы вдруг спросили об этом? Мне казалось, вы думали совсем о другом?
— Да, о другом… Но, наверное, потребность в любви, большой, настоящей, таится в каждом из нас?
— Даже в вас? — улыбнулась Лида.
— Черт возьми, может быть.
— Конечно, хотелось, — ответила она просто. — Но вы знаете, что война не оставила большого выбора женщинам моего поколения. А потом, это желание как-то не выходило за рамки очень смутного ощущения…
— Не было объектов? — сморозил я.
— Видимо.
Прохладны вы, наверное, по темпераменту, миледи, подумал я, а то бы нашлись объекты, но вслух спросил:
— Очень устали?
— Нет, не очень.
Я немного отглотнул из фляги и задымил… Мысли мои вдруг повернулись совсем на другое: а что, если я сейчас ее поцелую? Как она отреагирует? Влепит пощечину? Нет, наверно… Мне показалось занятным прижаться к не целованным двадцать лет губам. Хотя что я? Неужто и правда думаю, что ее верность капитану достигла таких границ. Нет, были у нее, наверное, и легкие романы и связи… Откуда сейчас такие женщины? Нелепость! Чушь! Я придвинулся к Лиде и коснулся ногой ее колена. Она сразу поднялась.
— Вы уже отдохнули? — спросил я.
— Да, пойдемте…
— Ну что ж, пойдемте, — вздохнул я.
Просвета в лесу все не виделось, и мелькнула мысль, что идем, может, мы не по той дороге. И по времени и по пройденным километрам пора бы уже дойти до Усова.
Овсянникова достигал я только в послевоенных снах, но почему-то оно оказывалось не простой русской деревенькой, домишки и сараи которой я видел через овсянниковское поле, а развалинами какого-то города, с фонтаном в центре, заполненным немецкими трупами, и кирпичными зубцами какой-то башни… Все это из другой были, но почему-то влезало в сны об Овсянникове. И дорога, которой шел в снах, тоже была другой, не той, какой шел в сорок втором… Но сны бывали очень яркие, повторялись часто, потому и помню их до сих пор.
Что я жду от встречи с этими деревнями? Сам не знаю… Опять кольнуло в сердце, и я остановился.
— Я не жалею, Лида, что взял вас. На этой дороге одному было бы неприятно загнуться. По ней, наверное, месяцами никто не проходит и не проезжает. — Я прижал руку к груди.
— Вам плохо? — встревоженно спросила она.
— Сейчас пройдет, — сказал я мягко, тронутый ее тревогой. — Уже прошло. Потопали дальше.
Сказал я бодро, а сам подумал, что моя довольно беспорядочная жизнь с работами по ночам рано или поздно скажется и, пожалуй, пора уже вводить какой-то, хоть самый элементарный режим.
А дорога все петляла из стороны в сторону, иногда разливаясь целыми озерками голубых луж, которые обходить приходилось, далеко заходя в лес. Но уже светлело впереди, и, видимо, выйдем мы скоро к Овсянникову. И верно, вскоре лес перешел в подлесок и увиделись дома деревни, но какой? Овсянникова же не было. Значит, Усово.
Выйдя к деревне, я увидел слева овсянниковское поле, а впереди три домика — все, что осталось от Чернова.
— Вот вам Черново, — сказал я Лиде и показал рукой. Лицо ее дрогнуло и побледнело. — А здесь, в Усове, были немцы…
Очень близким показалось мне расстояние от Усова до Чернова. Двадцать лет тому назад оно было непреодолимо и мерилось не метрами… И Черново, в которое мы вступили в феврале сорок второго, была довольно большая деревня, почти не побитая и не сожженная немцами при отступлении. Я помню, было два ряда домов и между ними улица, усаженная липами…
Сейчас я увидел две черные липы и только три избы… В одну я зашел, оставив Лиду у крыльца, где она присела и стала осматриваться, ища глазами что-то похожее на могильный холмик, но я-то уже увидел, что ничего такого нет и в помине.
— Здравствуйте, — сказал, входя в избу, поднявшейся мне навстречу женщине.
— Здравствуйте, — ответила она, удивленно меня оглядывая (не часто, видать, тут чужие люди).
— Я из Москвы. Воевал здесь в сорок втором году. Вот мой паспорт. Наверное, мне придется просить у вас разрешения переночевать. — Я вынул паспорт и протянул.
Она взяла и передала лежащему на печке парню:
— Посмотри, Валя, документ… Значит, здесь воевали? А помните танк, подбитый в овсянниковском овраге?
— Конечно. Еще танк в роще был подбитый.
— Валя, не смотри на документы, ясно все. Конечно, приют дадим вам. О чем разговор. Валя, слезай. Принеси молока.
— Я не один. Со мной женщина. Ее жених тут погиб. И должна быть могила… в десяти метрах на восток от одиноко стоящего дерева… Нет могилы?
— Нет вроде. И когда вернулись мы сюда, тоже ничего не заметили. Вы когда в Черново вошли?
— В феврале.
— И цело оно было?
— Да. Только несколько домов сожжено. Сарай большой стоял, вон там внизу. Но его в первую же ночь… разбило.
— А еще большой сарай левее?
— Нет, не было уже.
— Ну, ладно, зовите свою попутчицу-то. И молочком угощайтесь. Что это надумали через столько лет?
— Потянуло. А вас угнали немцы?
— Да. За Овсянники, недалеко… Снаряды ваши до нас долетали, мины. Видали даже, как шли вы цепями на Овсянники, как падали… Господи, жалели-то как мы вас… Сюда только наша семья вернулась.
— А остальные?
— Кто куда. Кто в город подался, кто вообще сгинул…
Парень тем временем принес крынку молока и поставил ее на стол.
— Вот он, Валентин, сорок второго как раз года рождения. И от всего пережитого — и бомбежек, и стрельбы, ну и моих мук — заикается сейчас здорово… В Усове-то тоже местных нету, все приезжие, — продолжала хозяйка.
Я вышел и позвал Лиду. Она вошла, поздоровалась и присела. Хозяйка посмотрела на нее, покачала головой.
— Не было тут могилы никакой. Не было. Когда мы вернулись, вся земля изрыта была воронками. Может, и был холмик какой, так долго ль его разметать разрывами.
В окошко был виден какой-то бугорок земли, и мне показалось, что именно там была землянка комбата. Я спросил.
— Да, да, землянка была. А до войны яма силосная.
Я вышел из избы… Неужели это все было, было?
— Лида, — сказал я, вернувшись. — Я пойду на бывшую передовую. А вы пока отдохните здесь.
— Вас проводить? — спросила хозяйка.
— Да нет. Найду я. Разве можно забыть такое.
— Лес-то черновский порубили сильно. Видите, елей-то нет совсем. Зато яблони дикие в лесу выросли. Наверное, солдатики получали в посылках, вот из семечек-то и пошли яблоньки. Не узнаете лес. Может, все-таки проводить?
— Спасибо, не надо.
— Можно мне с вами? — спросила Лида. — Или я вам буду мешать?
— Вы устали, наверное?
— Нет. Можно?
Я пожал плечами… Неужели не ясно ей, что туда мне надо пойти одному.
— Знаете что, Лида, давайте поищем могилу… Эта бумажка у вас с собой?
— Да.
— Одиноко стоящее дерево… Где тут могло быть одиноко стоящее дерево? — спросил я хозяйку.
— Вы идите, а мы тут пораскинем мозгами. Может, вспомню я… Хорошо? — обратилась она к Лиде.
— Хорошо.
— А он пусть идет. Ему там без нас будет что вспомнить. Идите.
Я вышел из избы и подался сразу вправо. Где-то на опушке, близ Чернова, стояла артиллерийская батарея. Какие-нибудь следы от нее должны остаться. А от нее я уж сориентируюсь.
Удивительное чувство охватило меня. Я все еще не мог представить реально, что действительно здесь двадцать лет тому назад я был, что вот этой дорогой, тогда протоптанной, я возвращался на передовую после редких вызовов в штаб. Да, этой… Только тогда по сторонам лежали раздетые до белья трупы, только тогда стоял в роще тяжелый дух тления, который не могли забить запахи только пробивавшейся весны. Пахло еще гарью, дымком от костров, а после минометных налетов долго стоял едкий запах серы… И еще чем-то пахло, неуловимым, неопределенным, но присущим только передовой. Иногда этот запах я чуял и в других местах и даже после войны, и он сразу возвращал меня в весну сорок второго.
