Тьма в полдень - Слепухин Юрий Григорьевич (книги полные версии бесплатно без регистрации TXT) 📗

– А-а... ну конечно, – сказала Таня. Она поковыряла ложкой пшенную кашу. – Хоть бы одна шкварка, бессовестный ты человек. Я не понимаю, почему немцы не уходят оттуда, ведь уже все ясно. Признайся, ты выел все сало?

– Никакого сала здесь и не было, сегодня каша заправлена сурепным маслом. И вообще какого еще рожна тебе надо? Объедаешься там в кантине, и еще хочешь есть дома.

– Я же не виновата, что у меня хороший аппетит. Вы должны были бы это учитывать! В армии, я слышала, людям с особо хорошим аппетитом выдают по две порции.

– Не просто с хорошим аппетитом, а силачам. Тебе-то за что, пигалица?

– За вредность, – объяснила Таня. – Вредная у меня работа или не вредная? Вот, а вы еще забираете мой паек!

– Вопрос о пайке исчерпан. Ты сама согласилась, что есть люди, которым немецкие деликатесы нужнее.

– Это я согласилась в минуту слабости, – вздохнула Таня. – Не надо мне было уступать, я должна была драться за паек, как тигрица. Сало, сливочное масло, мед... Вы с Кривошипом сыграли на моей доброте, а теперь заставляете есть пшенную кашу на сурепном масле. – Она поднесла ложку к носу и поморщилась. – Прости, пожалуйста, это никакая не сурепка. Я даже не знаю, что это такое! Это отработанный автол, если не что-нибудь похуже.

– Какая эрудиция, какая потрясающая техническая подкованность! – сказал Володя. – Тебе хоть раз за всю твою никчемную жизнь пришлось иметь дело с отработанным автолом?

– Разумеется, приходилось.

– Врешь.

– Ну, во всяком случае, я его видела, – уточнила Таня. – Правда, видела. Мы с Болховитиновым заезжали однажды на танкштелле [24] , меняли автол.

– Вот разве что, – буркнул Володя. Помрачнев, он взял книгу и улегся на диван.

Таня нехотя доела свою кашу. Как все относительно! Год назад такое блюдо было бы лакомством, но сейчас она каждый день обедала в немецкой кантине, и, конечно, после шницелей и отбивных «пшенка» не вызывала аппетита. Как и все цивильные служащие гебитскомиссариата, Таня получала паек, достаточно обильный и укомплектованный с чисто немецкой скрупулезностью, и первое время они отлично питались с Володей, но однажды он решил, что нужно сдавать в фонд организации особо ценные и калорийные продукты – мед, сливочное масло. А потом получилось так, что на попечении подпольщиков сразу оказалось несколько человек, нуждавшихся в усиленном питании: трое бежавших пленных, один из которых был к тому же ранен, туберкулезная жена командира Красной Армии, еврейский ребенок, которого никак не удавалось переправить в Транснистрию и который уже начинал чахнуть от сиденья по тайникам. Всех их нужно было как-то поддерживать, и Танин паек стал уплывать целиком, – она оставляла себе лишь хлеб, пшено, немного растительного масла, маргарина и искусственного меда. Она понимала, что это справедливо, что преступлением было бы лакомиться продуктами, которые могут спасти кому-то жизнь; но пшенная каша вкуснее от этого не становилась.

– Ты не думай, я не жадина, – сказала Таня. – Вовсе мне не жалко этого сала, просто хочется иногда съесть что-нибудь вкусное...

Володя не отозвался. Таня покосилась на него и спросила нерешительно:

– Чего это ты вдруг надулся, как мышь на крупу?

– Я и не думал надуваться, – сказал Володя, не отрываясь от книги. – То ты спрашиваешь, отчего я веселый, то...

– Нет, ну правда. Ты обиделся на что-нибудь?

Володя отложил книгу.

– Я не обиделся, Николаева. Просто, когда ты упомянула о своих поездках с Болховитиновым, я подумал, что обязан с тобой поговорить очень серьезно.

Таня испугалась так, что у нее засосало под ложечкой.

– О каких поездках, – пролепетала она, – я была с ним раза три... или четыре, не помню уж сейчас, но что тут такого?

– Послушай, давай говорить начистоту. Он тебе нравится?

– Ну... – Таня пожала плечами, – нравится; ты ведь тоже говорил, что он симпатичный человек, и потом, посмотри, как он отреагировал на нашу просьбу...

– Погоди, – прервал Володя, поморщившись, – ты не о том говоришь, не делай хотя бы вида, что не понимаешь, в каком смысле я спросил. То, что ты сейчас изворачиваешься, только доказывает правоту моих подозрений.

– Ты меня подозреваешь?

– Теперь – нет. Теперь я знаю точно, что был прав.

– Вот как, – сказала Таня чужими губами. – Очень интересно. Может быть, ты все-таки скажешь мне, в чем дело?

– Дело в твоих отношениях с этим эмигрантом.

Таня вздернула голову.

– Никаких отношений между нами нет, – отчеканила она, поднявшись из-за стола. – Это во-первых. А во-вторых, я никому не обязана давать отчет в том, что делаю и как себя веду. И тебе тоже. Понятно?

Она вышла из комнаты, заперлась в темной кухне и крепко зажмурилась, вцепившись зубами в рукав.

На следующее утро они помирились. Было уже тридцатое, завтра встречать Новый год, обоим не хотелось садиться надутыми за праздничный стол. К тому же Володя чувствовал, что перегнул палку, а Таня раскаивалась, что отчитала его. Словом, мир был восстановлен.

Помириться с собственной совестью оказалось для Тани куда труднее. Со вчерашнего вечера они были не в ладах: совесть приняла Володину сторону и не умолкая обвиняла ее во всех смертных грехах.

Таня краснела от стыда, вспоминая разговор с Володей, свою ложь, свои попытки от чего-то отвертеться. Лгать и выворачиваться было бессмысленно, это только делало еще более очевидной ее вину. Действительно, Болховитинов ей нравился, Володя не ошибся; не ошибся он и в том, что между нею и Болховитиновым уже возникли какие-то более близкие, чем раньше, отношения. Может быть, это было не то, что подозревал Володя (хотя она не знала, что именно он подозревает), но, так или иначе, если она могла так волноваться из-за его отсутствия, так обрадоваться его письму – значит, отношения существовали. В том, что они возникли и укрепились, виновата она, и никто больше.

С другой стороны, так ли уж велика ее вина? Она ведь не совершила никакого предательства. Сережу любит, как и любила; в этом смысле для нее ничего не изменилось. Просто встретился еще один человек – человек, пожалуй, неплохой, с которым ей приятно, интересно и полезно для организации быть знакомой. Неужели Сережа осудил бы ее, узнав, что она иногда встречается с Болховитиновым и рада этим встречам...