Навсегда (Роман) - Кнорре Федор Федорович (книги бесплатно без регистрации txt) 📗
— Слезай, — сказала Альдона, — а то я все время боюсь, что упадешь… Посмотри-ка, Магдяле, какие у нее ножки ровненькие. Прелесть, правда?
— Дура, не щекочи! — пробормотала Аляна, едва шевеля губами из-за гвоздей, которые боялась выронить. — Какие у всех, такие и у меня!
— Нет, правда, даже завидно, — сказала Магдяле, ласково похлопывая Аляну по щиколотке.
Аляна вынула гвозди изо рта и осторожно опустилась на колени.
— Ходить на них ничего, удобно, — ну и ладно. Вот даже прыгать можно! — и соскочила на пол.
— С гирляндами совсем другое дело! Правда?
Магдяле с удовольствием оглядела украшенный к предстоящему вечеру клубный зал, недавно оборудованный на пустующей даче. Влажно блестели только что вымытые девушками полы. На стене висела большая картина, изображавшая гору и башню Гедимина, возвышающуюся над Вильнюсом. Картина была старая, и под горой можно было разглядеть парные экипажи и фигурки прогуливающихся дам в старинных платьях, но это не смущало девушек, так как фигурки сильно потускнели, их едва удавалось различить, а над башней развевался пририсованный клубным художником алый флаг.
— Хорошо, — согласилась Аляна. — А при больших заводах клубы бывают как дворцы: с колоннами, все в коврах, с люстрами, даже собственное кино… Степан мне рассказывал…
— А он придет сегодня?
— Придет! — Аляна бросила молоток на табуретку и крикнула девушкам, кончавшим мыть пол на веранде: — У нас все готово!.. Все готово!.. — запела ома на мотив вальса и, подхватив пухлую, маленькую Альдону, закружилась с ней по залу.
Девушки побросали тряпки и, вытирая мокрые руки, прибежали в зал и тоже начали танцевать.
— Что такое тут происходит? — озабоченно спросил, входя, секретарь комсомольской организации конфетной фабрики Антик.
— Происходит хорошее настроение, больше ничего… — Магдяле насмешливо поглядела на сухопарого, всегда озабоченного секретаря с мальчишеским хохолком на затылке и потрепанной полевой сумкой на боку и подала ему руку.
— Глупости какие затеяли, — укоризненно сказал Антик, но, нехотя примирившись, с хмурым видом закружился с Магдяле.
Минут пять все кружились, подпевая мелодию вальса, пока кто-то не крикнул, что скоро надо пускать публику в зал.
Девушки, испуганно ахнув, побежали переодеваться…
В тесноте и спешке, сбившись в маленькой комнатке, они стаскивали рабочие платья, натягивали чулки, переобувались, застегивали друг другу кнопки и крючочки на спине и, смеясь от радостного возбуждения, толкались у единственного зеркала, поправляя прически.
Аляна тоже надела принесенные с собой в пакете новые чулки и лучшее свое платье. Только туфли остались старые. Порядочные уроды, если присмотреться, но в толпе, пожалуй, будет не особенно заметно…
Наконец, следом за другими девушками, она вышла в зал, где сдержанно гудели голоса собравшихся работниц и гостей и шипели под потолком только что зажженные яркие лампы-«молнии».
Антик, придерживая на боку полевую сумку, где у него лежал заготовленный доклад, тщательно переписанный в школьную тетрадку, прохаживался между скамеек с решительным и суровым видом, точно ровнял ряды солдат перед атакой.
Аляна глубоко вдохнула в себя воздух, напоенный терпким запахом вянущих листьев, обвела взглядом зал, почти не разбирая отдельных лиц, и, безошибочно определив, что Степана еще нет, присела среди других девушек на скамейку у стены.
День сегодня был совершенно особенный, она это ясно чувствовала. Ожидание переполняло ее. И она знала, что наполняющая ее сейчас радость — это еще не главное, главное будет впереди. Она не думала, что именно это будет, но знала, что будет какой-то необыкновенный, счастливый поворот всей ее жизни и он уже начался…
Антик взошел на маленькое возвышение и решительно поднял руку, словно укрощая разбушевавшуюся стихию. Негромкий шум голосов постепенно затих.
Антик вынул тетрадку, бегло заглянул на первую страницу и, торопливо засовывая тетрадку обратно в полевую сумку, начал доклад.
Степан весь день только и думал, что о вечере в клубе. Чтобы убить время, он старался делать все как можно медленнее, так что наконец стал не на шутку опаздывать.
Домой он пришел гораздо позже обычного и сразу бросился к себе в комнату, переодеваться. Нырнул головой в рубаху, и нерасстегнутая пуговица с тугим треском отлетела на середину комнаты. Чертыхаясь и торопясь, он стал ее пришивать у себя на груди, уколол палец и посадил на самом видном месте пятнышко крови. После долгой возни и плескания над умывальником маленькое ярко-красное пятнышко превратилось в большое водянисто-розовое пятно.
Он попробовал потереть его полотенцем, но только помял рубашку, швырнул полотенце на кровать и, накинув на плечи пиджак, — будь что будет, может, по дороге высохнет, — выскочил из дома, спрыгнул с крыльца и во весь мах зашагал по переулку.
В наступившей темноте на берегу озера смутно белели седые волны тумана, из которых вдруг выступал то смоленый черный нос рыбачьей лодки, вытащенной до половины на песок, то угол маленькой коптильни, то сети, развешанные для просушки на жердях.
Издалека доносились звуки аккордеона, тягучие, плавные, и такая тревожно-томящая и сладкая тоска послышалась в них Степану, что он остановился в тумане и, пока не кончилась музыка, слушал, стараясь понять и как-нибудь запомнить то неясное и необыкновенное, что чувствовал.
У входа в клуб слабо светил фонарь, освещая только крюк, на котором висел, и белесую муть окружающего тумана.
В темноте у крыльца, то разгораясь, то тускнея, тлели папиросы мужчин, выбравшихся на воздух покурить.
На ступеньках веранды Степан наткнулся на старого Казенаса, который сейчас же схватил его под локоть. В зубах у него пыхтела, пуская клубы вонючего дыма, трубочка, такая коротенькая, что в те моменты, когда она вспыхивала, разгораясь, нос старого лесничего казался в темноте докрасна раскаленным.
Лесничий дружески притянул Степана к себе поближе и доверительно шепнул в самое ухо:
— Я, знаешь, очень доволен сегодня. Это дело мне по душе, — он немножко отпустил Степана, но все-таки продолжал придерживать за локоть. — Ты вот опоздал, а я выслушал доклад. Я тебе признаюсь, очень я пристрастился к этому делу — выслушивать разные доклады… Раньше, бывало, выберешься раз в месяц из лесу в город. Ну куда? В трактир. Ну, выпьешь, побуянишь немножко и обратно в берлогу.
А сегодня?.. Ладно, в трактир я и сегодня заглянул на минутку, ты не придирайся, — строго сказал лесничий, хотя Степан молчал и только улыбался, слушая. — А потом сразу сюда. Девчонки меня очень прилично усадили, в первый ряд. Я сидел и слушал, а мне докладывали все по порядку. Этот бродяга пан Гитлер, который верховодит сейчас у себя в прусских землях, рад бы нас живьем сожрать!.. Факт, я тебе говорю! Клайпеду он уже зацапал! Да теперь-то дело кусается, раз мы объединились со всем Советским Союзом. Теперь старый разбойник задумается, как ты полагаешь? Не совсем же он сумасшедший?
— Будем надеяться, что не совсем, — шутливо утешил Степан.
— Вот я тоже так надеюсь, уж очень нам война ни к чему. Только у людей кое-что налаживаться стало…
Две девушки со смехом выскочили из зала на темную веранду, захлопнув за собой с размаху дверь, так что та отскочила обратно и широко растворилась.
— Вот, погляди на этих девчонок с фабрики. Ведь они у нас раньше были самый последний народ. Не лучше батрачек. А теперь глянь. Хозяйки. Барышни. Скачут там, как лягушата. Это мне чертовски по душе…
Дверь снова отворилась, и Степан точно сквозь пеструю дымку увидел освещенную пылающими лампами большую комнату, полную движения, шума, шарканья ног и гула голосов. И в то же мгновение он увидел синие глаза Аляны, настороженные, ждущие, безошибочно устремленные в темноту открытой двери, прямо туда, где он стоял, собираясь войти.
Щурясь на свет, Степан перешагнул порог, и в лицо ему пахнуло нагретым воздухом. Плавно загудел аккордеон, и пары, одна за другой, стали отделяться от стен, вдоль которых теснились, сидя и стоя, нетанцующие.
