Мы расстреляны в сорок втором - Пархомов Михаил (бесплатные книги онлайн без регистрации txt) 📗
— Спасибо, напоили старика, — говорит генерал. — А теперь разрешите подышать воздухом.
— Пожалуйста, — отвечает Семин и пропускает генерала вперед. Он г трудом сдерживает себя, чтобы не ответить грубо.
Они выходят на палубу, поднимаются по трапу на мостик. Огонь на берегу не утихает. Генерал наблюдает, как грузится на корабли его «хозяйство», отдает адъютанту какие-то приказания. Отход прикрывает стрелковый батальон.
— Там у меня железные люди, горняки, — говорит генерал. — Все как один — коммунисты.
Семин стоит рядом. Молчит, курит свою трубку. Тоже следит за посадкой. Вот какие-то бойцы подставив плечи под задок телеги, пытаются втащить ее на «Кремль». Вот другие бойцы ведут по сходне упирающуюся лошадь. Позвякивают котелки. Винтовки, пилотки. Тяжелые скатки на пропотевших плечах…
И тут темнеет небо. Самолеты идут волнами заходят на бомбежку со стороны солнца. Рванувшись к рулевой рубке, Семин кричит в раструб переговорной трубы:
— Полный вперед! Самый полный! И снова:
— Право руля!
Сходни плюхаются в воду. Мм отходим от берега. Петляем, кружим, лавируем. Одна за другой падают бомбы. Спереди, сзади, справа и слева. Вокруг нас закипает вода.
Позже в корабельном журнале появляется коротенькая, что налет длился час сорок пять минут, что сбит один самолет противника, что на «Кремле» есть убитые и раненые. Ранен и командир корабля Семин, которому наскоро перевязали руку тут же на мостике.
А когда самолеты уходят, мы снова приближаемся к берегу. Погрузка продолжается. Я слышу, как генерал Мотыгин говорит нашему Семину:
— Черт… Оказывается, и вам не сладко приходится. На берегу хоть можно в землю зарыться, а тут… Я себя чувствовал так, словно бы предстал перед господом богом.
У одного «из бойцов, погрузившихся на „Кремль“, есть баян, любовно завернутый в одеяло. Расстелив шинель, боец садится на бухту манильского троса и раскутывает свое сокровище.
У этого парня подвижное скуластое лицо, нос пуговкой, светлый залихватский чуб. Рядом с ним пристраивается наш долговязый Жора Мелешкин с гитарой. Гриф гитары перехвачен пышным бантом.
Музыканты о чем-то недолго совещаются и приходят к согласию. Упрашивать их не нужно.
Есть хорошая простая песня. Про девушку, про любовь, про разлуку. Чубатый боец склоняется к своему баяну и припадает ухом к его мехам, как бы силясь уловить слова тихой жалобы, которая послышалась ему в первых еще робких звуках.
Ой ты, Галю, Галю молодая…
Где ж ты, Галю?
В самом деле, где же ты, где? Помнишь ли еще меня чернобровая, ласковая? В песне зовут тебя Галей, но бойцу, чьи пальцы уже онемели от быстрого бега по перламутровым пуговкам, чудится: Ганна, Гануся… А я слышу другое имя — Тоня. И Леньке Балюку, наверное, кажется, что в песне поется про Тоню. Зато если спросить Харитонова, то Петро до хрипоты будет доказывать, что это песня про Ольгу. Да, про ту самую хохотушку Ольгу, которая работала официанткой в командирской столовой и в которой, я знаю, Петро души не чает.
Ой ты, Галю, Галю мо-ло-дая…
Баян настойчиво зовет, тоскует. Ему вторит гитара. И так тревожно, так одиноко становится у меня на душе!
Сейчас вечер. Шумит неугомонная вода под плицами гребных колес. Узорчато двигаются огоньки цигарок. Их прячут в ладонях, в рукавах шинелей. На нижней палубе посапывают и слабо ржут кони.
Подходит старший лейтенант Семин. Рука на перевязи. Подсаживается, кладет здоровую руку мне на плечо и тихо говорит: «Сиди». У Семина тоже ненастно на душе, я это чувствую.
Через некоторое время, помолчав, Семин говорит шепотом:
— Ты мне нужен, Пономарев.
Он незаметно для других кивает мне, поднимается, и я спустя минуту иду за ним.
Странно: Семина я знаю мало, месяца четыре, не больше, но с каждым днем он мне становится ближе. Чувство такое, словно мы давнишние друзья и понимаем друг друга без слов.
Друзья… У каждого есть друзья. К ним ходят в гости, перед ними обнажают душу. Обычно это и называется дружбой. А на войне не так. Здесь у дружбы другая мерка. Сведет тебя судьба с человеком на час, а он тебе становится ближе родного брата.
Вот Семин. Его уважают. Им восхищаются. Нас влечет к нему неспроста. Но связывает нас с ним не просто «родство душ», а чувство, которое и полнее, и глубже. Это — доверие. Вот именно, доверие. Безграничное, беспредельное. Я верю Семину больше, чем самому себе. И он, я знаю, тоже доверяет мне всецело. Как боцману, как Харитонову или Леньке Балюку. Хотя, возможно, мне Семин доверяет даже больше, щедрее. А это, вероятно, и есть настоящая дружба.
И поэтому теперь, когда надо высадить на берег наблюдателей, которым, быть может, никогда не вернуться на корабль, и Семин, не задумываясь, первой называет мою фамилию, я принимаю это как должное.
— Пономарев…— Семин медлит, разворачиваег карту. — Возьмешь с собою трех человек. Прихватите телефонный аппарат. Смотри, вот дорога на Ржищев. Я бы устроил наблюдательный пункт вот здесь или здесь, — он показывает пальцем. — Если покажутся немцы…
Я стою навытяжку. Слушаю. Семин скуп на слова. И правильно делает. Нет рецептов на все случаи жизни. Каждый обязан принимать решение сам.
На прощанье Семин крепко жмет мою руку здоровой рукой.
— Советую тебе взять кого-нибудь из комендоров, — говорит Семин.Ананьина, например… Я киваю.
— Ну, как говорится, ни пуха…
Ленька Балюк натягивает бушлат, рассовывает обоймы по карманам. Ананьин, коренастый крепыш, взваливает на спину телефонную катушку. Нужен еще один человек. Кого взять?
— Я с вами пойду, Пономарь, — говорит Харитонов.
— Тебя не пустят. Ты кочегар.
— Пустят, Семин разрешит, вот увидишь, — говорит Харитонов. на ходу поправляет бескозырку, разглаживает фланелевку на животе. От Семина возвращается быстро: командир дал «добро».
Гранаты, винтовки, катушка с проводом, телефонный аппарат… Кажется ничего не забыли? Простившись с товарищами, вчетвером сходим на берег. Ныряем в жидкую темноту. Гуськом, один за другим, поднимаемся по тропинке в гору. Впереди — Ананьин, за которым разматывается провод, потом — Ленька Балюк, за ним — Харитонов. Последним, проверяя на ходу провод, иду я.
