Воин Донбасса (СИ) - Пересвет Александр Анатольевич (электронная книга txt) 📗
А есть настоящая родина. Большая, настоящая страна без нелепых границ. Страна всех людей, неважно, какой национальности. Страна большого общего народа. Великая страна великого общего народа. Где все равны. И закон един для всех.
И тогда уже иначе встаёт вопрос о том, кто — сепаратист! Не тот ли на самом деле, кто выделился из этой базовой, основной, природной страны? К тому же образовав больную, неспособную ни на что, кроме нацизма, убогую территорию? Не тот ли, кто отнял её у всего народа, чтобы устроить на ней фашистские попрыгушки и отдать её заокеанскому врагу? Может, это они — сепаратисты? А не те, кто поднялся на бой, чтобы защитить и спасти её, жестоко отрываемую от общей родной страны землю…
После этого и произошёл второй, основной разговор с шефом.
Вернее, даже два разговора.
Кравченко вошёл в кабинет Ященко и после рукопожатия молча положил на стол начальнику заявление об увольнении. В обосновании значилось: «В связи со сложившимися семейными обстоятельствами».
Шеф спросил: «А если не пущу?»
Алексей пожал плечами: «Я просто прошу. Но решение окончательное».
«Ты же там никого не знаешь», — возразил Ященко.
Алексей снова дёрнул плечом — теперь одним: «Другие как-то входят. Да и казаки знакомые. С которыми отца вытаскивал…».
Помолчали.
Затем Тихон тяжело, грузно поднялся с кресла. Прошёл до шкафчика с баром, достал бутылку коньяка. Разлил. Молча пододвинул рюмку Алексею. Сказал: «За невинно убиенного раба Божия Александра». Опрокинул коньяк в рот.
Кравченко сделал то же. Но продолжал неотрывно смотреть на шефа.
«Что конкретно намерен делать?» — спросил тот.
«Буду разыскивать тех, кто это сделал».
«Убьёшь…» — не спросил, а констатировал Тихон.
«Да», — кратко ответил Алексей.
Пауза.
«Та-ак, — протянул затем шеф. — Первое — безусловно. Имеешь право. Второе — против. Там война пошла настоящая. А ты там ничего не знаешь. И в одиночку ничего не сделаешь. Завалят тебя запросто. И всё. А ты мне здесь нужен».
Алексей непроизвольно сжал кулаки.
«Вопрос даже не стоит, — набычившись, проговорил он. — Так будет. Так или никак».
Ященко посмотрел на него хмуро, даже зло.
«Помню я про выход отсюда, — хмуро, но по-прежнему решительно проговорил Алексей. — Просился бы в отпуск, но не прошусь. Потому что не знаю, как что будет. Но не считай это, м-м-м… жёстким увольнением, — он не смог найти более подходящего слова. — Подписки все остаются. И слово моё. Не уходил бы, если б не известные тебе обстоятельства».
— Дурь это, а не обстоятельства, — возразил Ященко. — Мальчишество. Романтика. Можно было бы действовать и отсюда. И не таких устанавливали. И ликвидировали бы порядком, как положено…»
«Дело не только в отце, — показал головою Алексей. — Знаю: ты бы помог. И тогда за него даже легче было бы отомстить. Через возможности нашей конторы. Но не в отце только дело, понимаешь? Я всю мразь эту фашистскую с земли моей вычистить хочу!».
Ященко усмехнулся: «Они считают эту землю своею…».
«Они могут считать что угодно! — отрезал Алексей. — Когда человека убивают только за то, что он думает иначе, — это фашисты. А фашистам в принципе нет места на земле. Нет для них своей земли! Не должно быть! А тем более — чтобы она на нашей земле злодействовали!».
Он оборвал себя. Ему вдруг стало стыдно за пафос, который Ященко мог найти в его словах.
«В общем, решил я, — глухо проговорил Алексей. — Или отпускай, или увольняй. Какие надо бумаги по секретности подписать, всё подпишу…».
Ященко смотрел на него остро, пронзительно. Алексей ответил таким же.
«Ладно, — привычно пришлёпнул шеф ладонью по столу, спрятав взгляд словно в ножны. — Слушай моё решение».
И задумался.
«Намерение твоё мне не по нраву, но я его одобряю, — высказался он парадоксально после паузы. Впрочем, тут же пояснил свою мысль: — Не по нраву потому, что ставишь своей вопрос против моего. Грозишь увольнением, хотя ты мне нужен. И хочешь ехать на войну, хотя я тебя не пускаю.
Но одобряю потому, что иначе я и сам бы не поступил. И тебя бы перестал уважать, послушайся ты моего запрета. Но я знал, что ты его не послушаешься», — совсем уж нелогично закруглил Ященко.
Ещё один испытывающий взгляд на Алексея.
«Завтра приходи, — наконец, бросил шеф. — С «бегунком». Тогда и завершим тему».
И размашисто написал на заявлении Алексея: «Согласен». Поставил дату и расписался.
По душе резануло. Всё же с Ященко, «Антеем», работой Алексей как-то сроднился. И сейчас разрыв, вдруг ставший фактом, оказался болезненным.
Но и вариантов иных не было.
Ибо он всё решил.
На следующий день прежнего напряжения в кабинете шефа уже не было. Мужчины поговорили, мужчины решение приняли. Дальше — разговор по делу.
«Не хотел бы я тебя увольнять, — признался Ященко. — Но иначе никак. Не должно быть наших людей там, ясно?»
Алексей хмыкнул. Это естественно, что там…
Но шеф понял его неправильно:
«Не ухмыляйся тут! Ломов с Нефедьевым — два дурака! Романтика казачья в голову ударила. Впало им, вишь ты, восстановить бывшую Область Войска Донского. В составе Российской Федерации. Киззяки, мля…
Но они-то ладно — ребята простые. Просто рядовые сотрудники. Казачата простые. А ты — в руководстве. Был», — зачем-то уточнил Тихон.
Алексей дёрнул уголком рта.
«И ещё, — добавил шеф. — Говорил я тут с куратором. И о тебе в том числе. Значит, установка такая…»
Ященко помолчал. Затем проговорил:
«Приказывать тебе уже не могу. Но сам понимаешь… В общем, считай это рекомендацией. Для твоего же блага.
В общем, Ломов с Нефедьевым у Лозицына обретаются. Это атаман, который провозгласил создание казачьего округа Войска Донского на территории Луганской области. Настаивает везде на том, что в состав ЛНР округ не входит, что сам он — глава независимого от ЛНР образования, а с ЛНР — просто союзник».
Шеф усмехнулся. Затем посмотрел очень значительно:
«Но союзник проблемный. Он засветился ещё в 92-м году, в Приднестровье. С казаками, поскольку сам казак, как видишь, идейный. Но с душком. Во время первой чеченской якшался с Дудаевым, заключил даже договор между Всевеликим войском Донским и Ичкерийской той республикой, которую Дудаев провозгласил. Сам понимаешь, представлял дядька не войско, а самого себя, хоть и назывался атаманом. Да там атаманов тогда было — как блох на дворняге. И в подавляющем большинстве — паркетные. На лошади ездить большинство не умело. Не умеет.
У меня друг один хороший, Павел Мощинков, в запрошлом году конный поход на Париж организовывал — помнишь, может быть?» — переменил он внезапно тему.
Алексей кивнул.
«Так вот. Он сам потомственный казак, из Сибирского войска. Правда, в нынешние казаки не поверстался, ибо презирает. И в чём-то он прав. Это я тебе как казак говорю, отметь!».
Кравченко снова кивнул. Отметил. Шеф был истовым патриотом казачества, но при этом трезвость взгляда и оценок его никогда не утрачивал.
«Ну и, значит, стал он искать, Олегыч-то, казаков для такого похода. Которые на лошади сидеть могли бы и ухаживать за нею. Так не поверишь — едва со всего Дона двадцать пять человек нашёл, которые это умеют! И те — кто тренер конноспортивный, кто в заводе конном какой-никакой опыт получил, кого отец выучил, в колхозе работая. Одному казачку аж 65 лет было, когда в поход уходил! Коротка скамеечка, что называется…».
А, не переменил тему шеф. Просто показал тему через живой пример, как почти всегда делал, когда речь заходила о казаках.
«Так вот, о Лозицыне, — продолжил Ященко. — Нет, дядька он с виду авторитетный. Награждён не раз, и, кстати, не только этими самостийными казачьими висюльками, но и боевыми наградами. Вот только… — шеф выразительно хмыкнул. — Кто, как и за что его награждал, остаётся, ну… скажем, неподтверждённым. Иначе говоря, никаких подтверждений на его «Красное знамя» и «Красную звезду» не только нету, но и не ясно, когда и за что он мог их получить, если он вплоть до развала СССР строительным кооперативом владел. Потом вроде бы заходил в Абхазию, воевал в Югославии, но, сам понимаешь, этих орденов ему уже дать не могли, даже если он их заслужил. Точно так же непонятно, каким таким образом он из прапорщиков охранных войск, на зоне, то есть, — аж до генерал-полковника дорос. Или уже генерала армии, не имею свежей информации.
